Подлодка [Лодка] - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 22

• Предыдущая
• 22/147
• Следующая

А для нас есть ли вообще хоть какой-нибудь прок в этих стрелках? Если лодка затонет здесь, то она погрузится на тысячи метров, и указатели будут мерцать в этой бездне до Судного дня.

В полумраке пост управления кажется огромным. Лишь впереди виден яркий свет, четко обрисовывающий отверстие круглого люка, сквозь которое виден дальний угол носового отсека. Свет пробивается из радиорубки, а кроме того горит лампочка в проходе, ведущем в офицерскую каюту. При ее свете я различаю фигуры двух людей, сидящих на рундуке с картами и чистящих картошку. Едва можно разглядеть дежурного офицера на посту управления, облокотившегося на откидной столик и делающего пометки в вахтенном журнале, касающиеся содержимого дифферентных цистерн. Под настилом пола, в трюме, шипя и булькая, плещется вода. Два задраенных люка позади каюты младших офицеров уменьшают шум дизелей, он звучит приглушенно. Волны, набегающие на борта лодки, периодически наполняют пост управления своим рокотом, похожим на шум прибоя.

Я пробираюсь через передний люк. Радист Инрих с надетыми наушниками весь ушел в свой журнал. Обоими локтями он упирается в крышку стола, на котором стоит его аппарат. В такой позе он похож на больного, опирающегося на костыли. Зеленая занавеска перед койкой командира напротив радиорубки задернута. Но сквозь узкую щелочку пробивается полоска света. Значит, он тоже не спит. Похоже, он пишет, по привычке сидя в кровати, слова, которые сможет отправить не раньше, чем мы вернемся на базу.

Когда никто не сидит за столом, кают-компания кажется неестественно просторной. Шеф спит на своей койке рядом со столом. У него над лицом, подвешенные на короткой цепочке, раскачиваются его часы, случайный маятник, колеблющийся во всех направлениях.

На нижней койке по левому борту, за задернутой занавеской перед своим дежурством отсыпается первый вахтенный офицер. С грохотом распахивается люк, ведущий в носовой отсек. Шеф, застонав во сне, поворачивается на бок, лицом к шкафчику, и продолжает храпеть. Вваливается человек с взъерошенной копной волос на голове, сонно бормочет приветствие, неуверенно жмурит глаза несколько секунд, затем решительно отодвигает в сторону занавеску у койки первого вахтенного:

— Двадцать минут, господин лейтенант!

Из глубокой тени на свет появляется заспанное лицо первого вахтенного. Он высовывает одну ногу из-под покрывала, неуклюже перебрасывает ее через ограждение койки и переваливается следом за ней. Сцена похожа на замедленную съемку прыжка в высоту. Я не хочу смущать его своим присутствием и двигаюсь дальше.

В носовом отсеке за столом сидит старший механик Йоганн со скорбным выражением лица. Он зевает и приветствует меня:

— Доброе утро, господин лейтенант!

— Утро пока еще не настало!

Йоганн ничего не отвечает и медленно встает на ноги.

Две слабенькие лампочки еле освещают носовой отсек. Точнее, рассеивают темноту. Меня обволакивает тяжелый, спертый воздух: запах пота, масла, трюмной воды и влажной одежды.

Здесь, на носу, качка ощущается сильнее, чем где бы то ни было. Перед опорами торпедного аппарата взад-вперед покачиваются две призрачные фигуры. Я слышу, как они ругаются:

— Асоциальные ублюдки! Доведут нас до революции. Середина ночи!

Из гамаков поднимаются два человека, еще один возникает из койки по левому.

— Черт вас всех дери! — должно быть, это Арио.

Так как лодку прилично качает, двоим из них приходится сделать несколько неудачных попыток, прежде чем они ухитрились обуть свои морские сапоги.

— Дрянная погода, — жалуется один из них. — Опять ноги будут насквозь мокрые!

Они натягивают тяжелые свитеры и обматывают шею полотенцами так, чтобы вода не затекала за воротник после того, как на посту управления они облачатся в прорезиненные куртки.

По трапу неуклюже спускается предыдущая вахта. Они насквозь мокрые. Штурман поднял свой воротник и отогнул вниз поля зюйдвестки, оставив открытым только лицо. Лица других, исхлестанные солеными брызгами, покраснели. Все вешают свои бинокли на крючки и раздеваются так же молча, как одевалась следующая вахта, с трудом стягивая с себя резиновые куртки. Потом, помогая друг другу, они стаскивают резиновые штаны. Самый молодой член вахтенной команды, взвалив на себя всю груду непромокаемых штанов, курток и зюйдвесток, отправляется на корму. Пространство между двумя электромоторами и по обе стороны кормового торпедного аппарата лучше всего подходит для сушки одежды.

Пришедшие после вахты залпом выпивают горячий кофе, протирают свои бинокли и убирают их до следующего дежурства.

— Собираетесь наверх? — спрашивает меня штурман.

Помощник боцмана Вихманн идет на корму, штурман с двумя наблюдателями — в носовой отсек.

Некоторое время слышно только рев океана и гудение двигателей, пока помощник боцмана не включает трюмную помпу.

Сразу же на посту управления начинается оживленное движение. Новая смена мотористов направляется на дежурство. Я узнаю кочегара-дизелиста Арио и кочегара электромотора Зорнера.

В каюте унтер-офицеров Вихманн уселся за стол и с жадностью жует.

Я забираюсь обратно в койку. Теперь я слышу прямо над своим ухом, как волны проносятся мимо борта лодки. Скрежет и бурление то нарастают, то замирают, а время от времени перерастают в свистящее шипение.

Распахивается люк камбуза. Из него появляются помощник боцмана Клейншмидт и помощник электромоториста Радемахер.

— Оставь нам хоть что-нибудь, обжора! Всякий раз, как вижу тебя, ты набиваешь свое брюхо.

— Отвали!

В щель занавески я вижу, как Вихманн без тени смущения чешет у себя в паху. Он даже слегка привстал, чтобы было удобнее.

— Эй, убери свой член с дороги! Здесь нельзя дрочить.

— Я сейчас трахну тебя самого! — огрызается Вихманн.

Этот диалог вызвал у Клейншмидта какие-то веселые воспоминания. Он так громко прыснул со смеху, что все замолчали, чтобы послушать его.

— Это приключилось со мной в парижском бистро. Я сижу за столом, а напротив меня на подобии кушетки развалился негр со своей шлюхой. А она не переставая щупает у него между ног под столом. В Париже это обычное дело.

Радемахер кивает в знак согласия.

— Внезапно негр начинает громко и часто дышать и закатывает свои глаза. Я думаю: «Надо посмотреть на это!» и отодвигаю свой стул. И я вижу, как он кончает — прямо на мой ботинок!

— Ты шутишь!

— Ну, а ты что? — хочет знать Радемахер.

— Я сижу обалдевший. Но ты бы посмотрел на влюбленную парочку — их как ветром сдуло!

— Черт побери, случится же такое, — Радемахер потрясен до глубины души.

До Вихманна смысл рассказанного, похоже, дошел только сейчас. Он отодвигается от стола и заявляет:

— Эти французы — настоящие свиньи!

Хохот в унтер-офицерская каюта более-менее улегся не ранее, чем через четверть часа.

В судовом журнале от первых двух дней остались следующие записи:

Суббота

08.00 Выход в море.

16.30 Три погружения.

18.00 Пробное глубоководное погружение.

Воскресенье

07.46 Воздушная тревога. Приняты экстренные меры и глубоководное погружение.

10.55 Воздушная тревога.

15.44 Воздушная тревога.

16.05 Крейсирование в районе боевых действий.

— У тебя глаза по прежнему, как у кролика-альбиноса, — подкалывает меня шеф. Идет третий день, как мы в море.

— Ничего странного — последние дни на берегу были довольно бурные.

— Я наслышан. Говорят, вы участвовали в знаменитой битве в «Маджестике». За день до Томсена — правда?

— Точно. Вы пропустили много интересного. Например, полет начальника работ через зеркальное стекло.

— Как это произошло?

— Вы ведь хорошо знаете Шолле — насколько необходимой на флота в военное время персоной он себя считает. Этот болван начал с того, что поставил всем выпивку. Публика вела себя еще достаточно вежливо. Герр Шолле уже успел хорошенько принять и, очевидно, чувствовал себя в ударе. Его ничто не могло остановить. Он вел себя как обычно — как будто все только его и ждали!

• Предыдущая
• 22/147
• Следующая