Смерть сказала: может быть - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 7
- Предыдущая
- 7/34
- Следующая
– Никакой карточки, – распорядился он. – Направьте счет мне.
Он вернулся к честной компании в тот момент, когда Флешель объяснял инспектору, как он спас пожилую даму, потерявшую все свои сбережения в лопнувшем банке недвижимости. Он все-таки перебарщивал с рассказами из личной практики. Лоб пил кофе стоя, давая понять, что ему некогда.
– Подождите! – сказал Флешель. – Подождите! Я вас подвезу.
«Подождите» – ключевое слово, употребляемое здесь к месту и не к месту. А еще: «Да у вас уйма времени!…»
Лоб спросил себя, следует ли объявить им о своем намерении нанести визит мадам Нелли. Это стало бы новым поводом для болтологии, а ему не терпелось остаться наедине с самим собой. Он потянулся к карману, чем сразу вызвал бурю протестов, – чего и опасался. Менго тоже пожелал расплатиться. Флешель сделал вид, что обижается. Лоб закурил сигарету и повернулся к ним спиной. Единственное средство поставить эту девушку после выздоровления на прочные рельсы, – конечно же, подыскать для нее интересную работу, и Мари-Анн Нелли не откажется принять участие в ее судьбе… На ее парфюмерной фабрике заняты десятки женщин. Наверняка найдется возможность пристроить и Зину.
Эта идея осенила его в тот момент, когда он звонил в цветочный магазин, и показалась ему лучшим выходом из сложившейся ситуации. Он глянул на часы и прикинул время. Пожалуй, он сможет заехать на фабрику около десяти, что придало бы его визиту характер срочности и лучше всяких объяснений подчеркнуло бы драматический характер происшествия. Требуется безотлагательное решение. А когда он появится в клинике, у него уже будет что предложить Зине – нечто определенное и надежное. Словом, проект для обсуждения! Таким образом, девушка не удивится, не станет делать неуместные предположения. Только не это!
Менго откланялся, а Флешель с Лобом вернулись в машину по тенистому тротуару. Голубые горы уже заволакивало знойное марево.
– В этом сезоне у нас тут прямо вторая Африка! – сказал Флешель.
Потом заговорил о Менго. Но Лоб его не слушал. Ему не терпелось попасть в Зинин номер, чтобы рассмотреть фото на удостоверении личности. В годы студенчества он сталкивался с польками. Как правило, они довольно красивые, живые, развязные, полноватые, на его вкус, немного простоватые, что ли, и слишком фамильярные с первых минут знакомства. Он сторонился крупных особ с пышными формами, про себя называя их «мясистыми». В этом было нечто сродни его отвращению к молоку, ко всему липкому. Кузов его малолитражки раскалился на солнце, и Лоб вытер вспотевшие ладони. Чего он не прощал этим местам, так именно этого свойства – делать липким все, чего ни коснешься. Каждое рукопожатие становилось для него пыткой. Что же тогда говорить о любви?..
В тот момент, когда они уже были готовы расстаться, Флешель удержал Лоба за рукав.
– Не проговоритесь, что вы были прошлой ночью в дежурке, – попросил он. – Вранье не по мне. Уж лучше скажите, что вас послала мадам Нелли.
– Именно это я и собирался сказать. Разумеется, я стану держать вас в курсе.
Флешель все еще пребывал в растерянности. Лоб догадывался, что старик ощущал себя обделенным, так как в известном смысле эти жертвы кораблекрушения принадлежали ему и он не хотел бы уступать свое право на них постороннему. «Я несправедлив к старику, – попрекнул себя Лоб. – Благодарность – вот и все, что остается на долю этого бедняги!»
– Все это не совсем правильно, – вздохнул Флешель и захлопнул дверцу.
По здравом размышлении, Лоб предпочел бы подождать в его машине. Он не горел желанием пересечь вестибюль отеля с вещами Зины. В ее сумочке лежало немного мелочи, губная помада, пакетик гигиенических салфеток «Клинекс» и бумажник, содержимое которого Лоб быстро осмотрел. Он нашел удостоверение личности. Фото плохого качества – вероятно, сделано в кабинке-автомате универмага, но резкому свету вспышки не удалось стереть с лица девушки его природное обаяние. «Интересная! – подумал Лоб. – Нос коротковат. Плохо подстрижена. Но глаза красивые, чуточку трагичные, как у кошки при ярком свете… Прелестный рот с вызывающей усмешкой…»
Фотография на водительских правах сильно отличалась от первой: жесткие черты лица, ввалившиеся щеки, высокие скулы. Мечтательное, почти грустное выражение глаз. «Хороша! – подумалось ему. – Я вполне могу ее рекомендовать, не рискуя попасть в смешное положение».
Он развернул план окрестностей Ниццы и, стараясь запомнить маршрут, тронулся в путь. Потерянный день! По счастью, к вечеру все будет улажено, и коль скоро ему выпало побездельничать, то лучше уж делать это с приятным чувством. Дорога была не слишком запружена, и у Лоба появилась возможность поглазеть по сторонам. Он был неприятно поражен. У него создалось впечатление, что он – жертва крупного надувательства. Да, море тут ласкало взор, но оно не сумело обзавестись пляжами. Горы затейливо расположены, но из-за отсутствия перспективы похожи на театральные декорации. В этом пейзаже было что-то условное, поддельное; в нем проступала вульгарность итальянского бельканто. К счастью, стоит углубиться в горы, как, несмотря на обилие цветов, вновь обретаешь суровую, дикую красоту альпийских лугов; местами в лесу виднелись черные проплешины – следы пожаров, нередких в этих ущельях, изобилующих туристами.
Супруги Нелли жили вверх по дороге за Грассом. Здание парфюмерной фабрики, постройки XVIII века, больше походило на крупную ферму. Оставив его слева, Лоб поехал по аллее, которая после нескольких зигзагов среди сосен и кедров выводила к современной вилле «Ирисы», названной так потому, что, как он недавно прослышал, здесь уже свыше ста лет специализировались на переработке корней этого цветка.
Он попросил доложить о своем приезде старую горничную-корсиканку в черном, походившую на сестру-привратницу какого-нибудь монастыря. Мари-Анн Нелли вышла из своей конторы, и Лоба, как всегда, поразила ее холодноватая элегантность, которая поначалу приводила его в робость. Темно-зеленый костюм, нефритовые бусы, тонкий золотой браслет, необычный зачес волос наверх, открывающий уши и лоб, придавал ей вид прилежной ученицы; взгляд карих глаз слишком, пожалуй, пристальный или, скорее, застывший, словно в глубоком раздумье. Мари-Анн улыбнулась любезной светской улыбкой. Лоб поцеловал ей руку. Он чувствовал себя с нею на равных, хорошо защищенный условностями жестов и слов. Она проводила его в гостиную, где широкие проемы окон открывали взору горизонт с голубыми холмами, словно сошедшими с полотен художников Возрождения. Со вкусом расставленные повсюду цветы дополняли изысканность меблировки. Тут царили хороший вкус и не выставляемое напоказ богатство. Лоб молча оценил обстановку. О Зине он говорил отстранено. Он ничего не добивался. Он описывал случай, как таковой, а Мари-Анн реагировала на каждую подробность кивком головы.
– Сколько она зарабатывала в качестве гида? – спросила она.
– Не имею понятия.
– Не более тысячи двухсот франков, включая чаевые. Это средняя ставка. У меня она будет получать меньше. Я не совсем представляю себе, куда ее пристроить. Может быть, в секретариат – она ведь знает немецкий. Как, вы сказали, ее зовут?
– Зина Маковска.
– Я вам ничего не обещаю, господин Лоб. Вы мне ее пришлете. Мне надо ее увидеть, поговорить с ней. Взбалмошная девчонка мне не требуется. О! Вот и мой муж.
Она пошла открывать дверь.
– Филипп!… У вас найдется минутка? Я хочу познакомить вас с мсье Лобом.
Когда Нелли вошел, Лоб едва не выдал своего удивления. На нем были серые вельветовые брюки и пестрая рубашка, широко расстегнутая на груди, на ногах – разношенные мокасины. Ниже жены ростом, он выглядел здоровяком; четкие черты массивного лица напоминали одну из тех римских масок, какие можно увидеть в музеях Италии, – прямой нос, тяжелый подбородок, чувственный рот. Быстрое сильное рукопожатие.
– Прошу прощения, – сказал он. – У меня работа в самом разгаре.
– Филипп пытается изобретать духи, – объяснила Мари-Анн, как бы снисходительно подтрунивая над ним.
- Предыдущая
- 7/34
- Следующая
