Дурной глаз - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 7

• Предыдущая
• 7/24
• Следующая

— Ну, все в порядке? — спросил шофер.

— Спасибо, — буркнул Реми… Оставьте себе сдачу.

Унизительно было платить, считать монеты. Реми пока еще не умел пользоваться деньгами, и у него не было никакого желания этому учиться. Он вошел через маленькую дверь, которую Клементина запирала в девять вечера. Во дворе стояла дядина машина: «ситроэн 15 cv». Огромный «хочкис» тоже был там. Значит, отец вернулся.

В глубине гаража работал Адриен. Он поднял глаза, улыбнулся, показал свои черные руки.

— Извините, мсье Реми. Вы видите, в каком я состоянии. Хорошо погуляли?

— Да, так. Немного устал.

— Господи! Вот к чему вы пока еще не привыкли.

Реми не мог помешать себе восхититься широкоплечей фигурой Адриена. Одетый в старый солдатский китель и галифе, он действительно имел внушительный вид. Сколько ему? От силы тридцать пять. Кроткое лицо человека без проблем. Приятное, доброжелательное лицо. Реми подошел к нему. Он никогда не думал, что Адриен может существовать сам по себе. Шофер был неотделим от автомобиля, он был как бы его продолжением, составной его частью. В этом доме с Адриеном здоровались, даже не глядя на него. С ним разговаривали, думая при этом о чем-то другом, как порой рассеянно говорят по телефону. Эта спесь Воберов! Удивительно, как это Раймонда смогла войти к ним в милость. Реми хотелось бы сказать ему что-нибудь приятное, но он не мог вырваться из круга своих забот. Позже! Сейчас он должен расставить все точки над i, и как можно быстрее… Заложив руки за спину, слегка сутулясь он удалился прочь. Он пришел бы в бешенство, если бы ему сказали, как он был похож в этот момент на своего отца. В прихожей он наткнулся на чемоданы. Что такое? Мы уже уезжаем? Вытирая шею платком, из гостинной, запыхавшись, вышел дядя.

— А, вот и ты… — сказал он. — Поторопись… Я вас отвезу.

— Куда?

— Как куда? В Мен-Ален. И, прошу тебя, поменьше багажа. У меня нет желания торчать где-то на обочине.

— Дядя, вы чем-то недовольны.

— Это из-за твоего отца. Он вот-вот влезет в одно идиотское дело. Напрасно я ему доказываю, что дважды два четыре. Похоже, мсье Этьенн Вобер знает, что делает. Ладно! Если ему это нравится, пусть он сломает себе на этом шею. Но это уже без меня.

— Он с нами не едет?

— Откуда я знаю? Мсье дуется. Да, Реми, твой отец — это еще тот фрукт. Хорошо еще, что он не запретил мне съездить в Тулузу к Ришару, нашему эксперту… Это правда, ты его совсем не знаешь… Когда-нибудь ты поймешь, что это за тип… А теперь пошевелись. Мне придется тащить на себе всю вашу семейку.

— Но… А как же отец?

— О, ты меня утомляешь… Иди и спроси его сам.

— И потом… Я хотел бы быть здесь в день поминовения.

Дядя с нетерпением щелкнул пальцами.

— После возвращения, — сказал он. — Когда мы вернемся, у тебя будет достаточно времени сходить на Пер-Ляшез… Ну, давай, двигайся! Мы уезжаем сразу после завтрака.

Реми поднялся к себе в комнату и уселся на кровати. На этот раз он был полностью разбит. Ничего, подождут. Он откинулся на спину. Итак, это правда. Маму похоронили на Пер-Ляшез. Ладно. Это не самое худшее. Во всем этом было нечто более ужасное. Реми закрыл глаза и снова увидел спускавшуюся от кладбища улицу…

— Реми… Можно войти?

Как будто Раймонда не привыкла входить без разрешения. Она, кстати, уже вошла. Реми услышал, как она приблизилась к кровати.

— Что с вами, мой маленький Реми? Разве вы не знаете, что мы уезжаем?.. Ну-ка вставайте, лентяй!

Потом ее голос изменился, он стал более серьезным и одновременно более ласковым.

— У вас что-то болит? Вы отсутствовали так долго. Я начала беспокоиться… Что с вами? Ответьте мне, Реми.

Он повернулся к стене и прошептал:

— Вы действительно хотите знать?.. Я убил собаку… Теперь вы довольны?

Реми не мог оторваться от дядиного затылка, который распадался на две жирные складки воскового цвета; в зеркальце заднего обзора можно было также увидеть его глаз, только один глаз, как на картинах футуристов, но на этой картине он каким-то чудом ожил — несколько секунд глаз смотрел на дорогу, потом, наполовину скрытый под тяжелым веком, он уклонялся в сторону. Реми хорошо знал, на что он смотрит. И Раймонда тоже это знала, так как время от времени она одергивала свою юбку. Реми откинулся на подушки заднего сидения, он старался больше ни о чем не думать, лучше всего заснуть. Почему она уселась впереди? Потому что дядя заставил ее сесть рядом. Однако, разве не чувствовалось, что ей это не было особенно неприятно?.. О, эта загадка лишенных выражения, замкнутых в себе человеческих лиц! Ложь начинается с оболочки, за которой находится смутное и непроницаемое нутро. Как проста была жизнь «до этого». Там был Отец. Правда, общение с ним было не из приятных. Но он приносил свои подарки, сваливал их на кровать, они соскальзывали на пол и Реми казалось, что снова наступало Рождество. Там были Гувернантка, Старая экономка, Шофер. Все были к услугам больного, все существовали только для него. Что с ними происходило, когда они закрывали дверь его комнаты? На протяжении долгого времени Реми не задавал себе таких вопросов. Он интуитивно чувствовал, что они при этом исчезают, как марионетки в своей коробке. Он больше ничего не хотел об этом знать, и ему было бы неприятно, если бы он узнал, что у Раймонды, Адриена и даже Клементины есть своя, скрытая от его глаз личная жизнь, которая проходит где-то на стороне. Теперь же он знал наверняка, что он ошибался; каждый из них замыкался в собственном внутреннем пространстве, доступ куда ему был заказан. Он был для них чужаком, просто посторонним человеком. Для чего тогда ходить? Неужели для того, чтобы постоянно наталкиваться на эти замкнутые в себе, как улитка, существа, надежно укрывшиеся за своими лицами, своими непроницаемыми глазами. Их просто невозможно ничем пронять! Реми тяжело вздохнул.

— Пожуй чего-нибудь, — сказала Клементина.

— Спасибо. Я не голоден.

Эта деревенская привычка есть в дороге! А может, Клементина нарочно хочет вывести его из себя? И почему она делает вид, что не замечает всех этих дядиных уловок? Почему?.. Почему?.. Реми был завален этими «почему», как липкими летающими паутинками во время бабьего лета. И они оставались без ответа. Почему собака бросилась под машину?.. Ладно, она его испугалась. Это объяснение Раймонды, объяснение здравомыслящих людей, которые на самом-то деле боятся рассуждать по-настоящему логично. Чего она испугалась, эта собака? Да ее просто выбросила на шоссе какая-то невидимая сила! Не стоит труда на этом настаивать. Все равно никто ему никогда не поверит. Дорога тянулась до самого горизонта. Ветки кустов, которые подступали прямо к дороге, со свистом бешено хлестали по капоту, и порыжевшие уже листья, как морская пена, разлетались в разные стороны. Реми нравилось это неистовая, сметающая все на своем пути езда. Он часто мечтал о том, чтобы быть роботом, бездушным, защищенным броней и управляемым нечеловеческим разумом механизмом. Кому нужны эти руки, ноги, эти нелепые, немощные члены, которые, как свинец, тянут и накрепко привязывают человека к земле? Иногда он просил принести в свою комнату спортивные журналы и потом часами бездумно разглядывал фотографии бегунов, пловцов, боксеров… Часто на них были сняты подносящие букеты девушки; они протягивали свои нежные, хрупкие лица по направлению к этим струящимся потом звериным мордам, которые склонялись к ним, словно для того, чтобы их растерзать, разорвать на части…

Глаза Реми остановились на изящно изогнутом затылке Раймонды, где под врывавшимся в машину ветром трепетали нежные, как пух, волосики. Потом он перевел взгляд на дядины руки, которые, казалось, ласкают руль, грубые руки мясника с квадратными ногтями. Утопая в каком-то нереальном фосфоресцическом свете, стрелка спидометра мягко дрожала на цифре 110. Можно было поклясться, что она измеряет не скорость машины, а флюиды, истекающие из дядиного организма, этот избыток жизненной силы, пульсацию крови в сосудах. Реми верил во флюиды. Он их чувствовал, как кошка. Лежа больным на своей кровати, он ощущал атмосферу, настроение, которым живет дом, эту скуку нижних комнат вплоть до того, что ему казалось, будто он слышит, как осыпаются листья букета цветов в какой-нибудь вазе, стоящей в гостинной. А по вечерам через открытое на двор окно, он словно нежными прикосновениями пальцев осязал эту немножко торжественную пустоту проспекта; тогда он вылетал из своей комнаты и осторожно продвигался под деревьями вперед… Видел ли его кто-нибудь в такие моменты?.. Его не могли видеть, раз он лежал в своей постели, но несмотря ни на что, какая-то частичка его существа должна была находиться вне дома; иначе он не угадал бы присутствия парочки в темном углу гаража… Это была бонна их соседей Ружье… Чуть позже можно было услышать торопливое цоканье ее каблучков… А еще через некоторое время он открывал для себя сад доктора Мартинона… ветер колыхал занавеску в окне… и пахло разворошенной землей и влажными листьями. Майские жуки и мошки вились вокруг ночных фонарей. А дальше… Реми мог бы улететь и дальше, но он боялся порвать нечто вроде немыслимо тонкой нити, связывающей его уже спящее тело с этим сомнительным, невидимым, рискованным путешествием в мир людей. Одним прыжком через стену он возвращался назад. Что касается его отца, то у него не было флюидов, Реми был в этом уверен. Именно поэтому отец был начисто лишен воображения. И наоборот, Клементина была окружена каким-то пагубным гало, облаком траура и злобы; иногда казалось, что оно растекается по кухне или столовой, как капли туши в воде. Ну а дядя… с ним было сложнее. Он всасывал в себя все живое вокруг него. От него невозможно было оторваться, и при этом у человека, который на него смотрел, возникало непреодолимое отвращение к его жестам, его голосу, к шуму его дыхания, к потрескиванию суставов, когда он сцеплял пальцы… А ведь он был из породы Воберов! Трудно в это поверить! И однако, он с особым выражением на лице любил повторять, только для того, чтобы увидеть, как брат стыдливо опускает голову: « Это я то, в котором течет истинная кровь Воберов!» Реми пристально следил за этой мощной спиной, которая продавливала насквозь сидение, вылазила за его пределы. И все время этот неподвижный глаз в центре зеркальца, словно дядя не доверял никому в этой машине и чувствовал угрозу позади себя… Эстамп… Орлеан… Теперь Лямотт-Беврон… Где-то там, за пределами видимости, Солонь. Раймонда дремала. Клементина очищала апельсин. Реми продолжал смотреть на дядю. И внезапно шум мотора начал утихать. Машина прижалась к правой обочине и еще некоторое время продолжала катиться по инерции.

• Предыдущая
• 7/24
• Следующая