Возмутитель спокойствия - Брэнд Макс - Страница 11

• Предыдущая
• 11/45
• Следующая

Так что он остался сидеть, предпочитая приходить в себя именно в таком положении. Однако я ни минуты не сомневался, что, будь у него чуть больше сил, он и вовсе вскочил бы на ноги.

Я разглядывал мальчишку, наблюдая за этой внутренней борьбой, которую он вел сам с собой, и просто не находил слов, чтобы выразить свое восхищение.

Глядя на него, я подумал и о том, что, наверное, все мальчишки, вступая в пору взросления, способны на любое безрассудство. Если у них хватает сил на то, чтобы взять в руки винтовку и держаться в седле, то, стало быть, и работать они могут практически наравне со взрослыми мужиками. А если так, то, значит, в сущности они почти ни в чем не уступают взрослым.

Кроме того, у мальчишек есть собственные преимущества. Они независимы. Женщина становится истинной женщиной в том нежном возрасте, когда берет за шиворот любимую куклу и начинает верещать: «Это мое!». Мужчина же не представляет из себя ничего особенного, оставаясь на протяжении всей жизни бедным, безвольным и сентиментальным слугой взрослой женщины, добровольно возлагая на себя обязанности строителя домашнего очага, мастера на все руки, добытчика и королевского шута. В благодарность за это его коронуют колпаком с бубенцами и вместо скипетра дают в руки шутовской жезл с ослиными ушами, после чего делают видимость, что восторгаются его недюжинной силой и умственными способностями, без остатка уходящими лашь на то, чтобы содержать жену и потомство.

Взрослый мужчина — это вполне сформировавшийся идиот. И все дела. Мальчишка же — совсем другое дело. Он независим и свободен, как птица. У него свой собственный путь, который он прокладывает с таким старанием и упорством, что только пыль и щепки летят — и при этом обычно надеется, что они запорошат глаза ближнему.

Вот и теперь, сидя рядом с Чипом, обмахивая его своей шляпой и восхищаясь им, я не мог не поразиться тому, с какой легкостью он поставил на место красавицу Мэриан Рэй.

Она и в самом деле была красива. Вполне мила, чтобы свести с ума любого мужчину. Одной её улыбки было достаточно, чтобы на целый месяц лишить бедного погонщика сна и покоя, после чего ему не оставалось ничего другого, как ворочаться с боку на бок ночи напролет. Она была так очаровательна, что в мгновение ока покорила сердца целой бригады, занятой на обслуживании пресса для сена. Для этого вполне хватило одного её взгляда.

Но только проделать тот же самый трюк с Чипом он все-таки не смогла, как ни старалась. Тут уж все её чары оказались бессильны.

Да и какое дело было ему до всех её прелестей? Не раздумывая ни минуты он отдал бы всех красавиц на свете за одну лишь новенькую винтовку и резвого мустанга-трехлетку с пышным, развевающимся на ветру хвостом и огненным взглядом.

И вот, когда все остальные мужики по своему обыкновению впали в благоговейное оцепенение, мальчишка невозмутимо вылез вперед и, образно говоря, уподобившись слону в посудной лавке, протопал по тому тончайшему фарфору, из которого была сделана её душа, в которую он по ходу дела беззастенчиво наплевал, а потом ещё не преминул осудить её отца, и вообще дал красавице достаточно пищи для размышлений на несколько месяцев вперед, так что бессонные ночи ей теперь были обеспечены.

Скажу откровенно, к мальчишкам я чувствую особое расположение. Так было и так будет всегда. Я восхищаюсь ими. Но если уж быть до конца честным, то ещё больше я завидую им.

Тогда же, сидя рядом с Чипом и разглядывая его, я думал о его выносливости, о том, что он уже добился и что мог бы ещё совершить, и не смог удержаться от горестного вздоха, вспомнив о том, что пройдет всего каких-нибудь два года, и он неизбежно станет таким же, как и все мы. Стрела амура пронзит его в самое сердце, отравляя тело и душу сладким ядом, и он превратится в сентиментального увальня, феномен которого нам чрезвычайно близок и понятен, ибо и сами мы, раз и навсегда оказавшись в плену у женских чар, являем собой лишь жалкое подобие могучего Самсона.

Так что триумфу Чипа не суждено длиться вечно. Рано или поздно его тоже не минет чаша сия.

Но только в тот момент он был непоколебим и неприступен, подобно укрепленному английскому форту на Гибралтаре, что в просторечии именуется Скалой. И я смотрел на него с таким восхищением, словно передо мной сидел сверхчеловек.

А затем он как ни в чем не бывало заговорил об устройстве джексоновских вил.

О последующих трех неделях своей жизни мне не хочется ни вспоминать, ни рассказывать.

Во-первых, жара усиливалась день ото дня, и пресс для сена ломался каждый день.

Во-вторых, босс влюбился в Мэриан Рэй, но пресс для сена ломался каждый день.

В-третьих, всего за какие-нибудь сорок восемь часов все мы успели перессориться между собой и лютой ненавистью возненавидеть друг друга, а пресс для сена ломался каждый день.

В-четвертых, — и что важнее всего — пресс для сена ломался каждый день.

Но обо всем по порядку. Разумеется, ни для кого не новость, что летом в самом сердце невадской пустыни держится невыносимая жара; но только все эти превратности природы можно считать утренней прохладой и свежим ветерком по сравнению с тем пеклом, которое было уготованно нам на прессовочных работах. Из сена испарилась последняя влага. Травинки и стебельки можно было запросто ломать пополам, словно это была солома, оставшаяся в поле после уборки урожая. Палящее солнце вытянуло последние соки и из людей. Все мы были словно сухой порох, заронить искру в который запросто могло любое оброненное впопыхах слово. До стрельбы, слава Богу, не доходило; но лично мне пришлось подраться дважды. В первый раз все обошлось; но потом моим противником оказался Пит Брэмбл, и мы измолотили друг друга до полусмерти. В результате я остался с подбитым глазом, огромный синяк вокруг которого очень напоминал кожаную заплатку, а бедняга Пит в течение довольно долгого времени разговаривал сквозь зубы и мог жевать лишь на одной стороне своей свернутой набок челюсти.

Однако самой большой неприятностью — после пресса для сена, разумеется — было то, что босс влюбился без памяти.

А вернее, втюрился по самые уши, словно бросился головой в омут с большой высоты, причем удар о воду оказался таким сильным, что услышать этот всплеск мог любой желающий.

Видите ли, дело в том, что старый судья Рэй, оказывается, тоже подумывал о покупке собственного пресса для сена, но руководствуясь при этом совершенно иными соображениями. Принадлежавшие Рэю пастбища были так обильны, что коровы попросту не могли съесть всю траву, что там росла, поэтому он задумал огородить несколько участков и наладить на них заготовку сена. Рынок сбыта был огромный, затея сулила немалые барыши, поэтому сам судья несколько раз наведывался на делянку к Ньюболду, а Мэриан сопровождала отца в этих поездках.

Бедняга Ньюболд даже не осмелился взглянуть в её сторону, но догадаться о ходе его мыслей можно было без особого труда. Он словно витал в облаках.

Например, однажды я подслушал обрывок их разговора, когда судья сказал:

— Выкрасить машинку не мешало бы. Наложить толстый слой стойкой краски, и тогда деревянные опоры не стали бы так рассыхаться на солнце. Для такого случая у меня дома есть замечательная серая краска…

— Темно-серый цвет, — задумчиво сказал Ньюболд, — в сумерках кажется голубым…

— Какая, черт возьми, разница, как это будет смотреться в сумерках? — удивился Рэй. — Если каждый тюк тянет на… так сколько, вы говорите, это весит?

— На мой взгляд, сто тридцать пять, — мечтательно проговорил Ньюболд.

— Что? — удивился Рэй. — Кажется, до этого вы утверждали, что каждый из них тянет почти на две сотни?

— А-а, вы имеете в виду тюки, — разочаровано вздохнул Ньюболд.

— А вы о чем подумали? — переспросил судья.

Да уж, воспоминания о прекрасном девичьем личике окончательно выбивали Ньюболда из колеи. Возможно, его так влекло к ней от осознания невозможности происходящего, потому что, узнав о его жестоком обращении с юным Чипом, девушка презрительно поджимала губки всякий раз, когда Ньюболд попадался ей на глаза.

• Предыдущая
• 11/45
• Следующая