Деревянные актёры - Данько Елена Яковлевна - Страница 3

• Предыдущая
• 3/44
• Следующая

В тот день всё валилось у меня из рук. Я не слышал, что говорила мне тётка Теренция. и что приказывали покупатели. Носы владели моим воображением. Засмотревшись на нос старичка лакея, короткий и круглый, как луковка, с ноздрями, открытыми, как слуховые окна, я опрокинул жаровню. Горящие угольки рассыпались по земле и по подолу тётки Теренции. Мне, конечно, попало.

В другой раз, когда к нам подошёл рослый лодочник с носом плоским и скривлённым на сторону, – верно, от удара веслом, – я выронил из рук корзину с мелкой рыбой и, мало того, раздавил ногой несколько рыбешек! Мне опять попало.

Словом, я был так неловок, что хозяйка устала меня колотить. Она громко корила себя за то, что взяла меня в приёмыши. Уж лучше было бы оставить меня подыхать с голоду на улице, чем навязать себе на шею такого дуралея!

Она послала меня в тратторию за кружкой вина и побожилась, что оборвёт мне уши, если я опять натворю что-нибудь.

Я уже шёл обратно, бережно держа перед собой кружку, как вдруг, взглянув искоса в сторону, увидел на одном прилавке человеческие головы! Отрезанные головы, воткнутые на колышки! Я споткнулся и расплескал вино.

Это были не головы, а деревянные болванчики, на которых цирюльник завивает и расправляет парики. Это был прилавок цирюльника. Цирюльник стоял тут же и подстригал бороду какому-то мужчине, сидевшему перед ним на табурете.

Разинув рот, я глядел на болванчики. У них не было ни носов, ни глаз, ни ртов. Они были совсем гладкие и напоминали большие деревянные яйца, насаженные на круглые столбики, как голова насажена на шею.

И в эту минуту я понял, как вырезать головку Пульчинеллы: нужно сначала сделать такой болванчик, похожий на голову, а нос, глаза и рот вырезать уже потом.

Я не помню, как донёс кружку на рынок и досталось ли мне от хозяйки за пролитое вино. Наверное, досталось. Улучив минутку, я опять принялся строгать свою чурбашку. На этот раз ножик слушался меня. Я отрезывал от чурбашки гладкие щепки, сравнивал углы, закруглял дерево со всех сторон. Мало-помалу моя чурбашка становилась похожей на болванчик цирюльника или на круглое яичко. К концу дня я уже держал в руках кукольную головку на круглой шейке. Она была гладкая – до сумерек я не успел вырезать ни носа, ни глаз, ни рта, – но всё-таки это была головка. На ней можно было вырезать личико Пульчинеллы, или личико мадонны, или противное лицо моей хозяйки.

Уходя с рынка, я бережно завернул головку в тряпочку и унёс её с собой. Укладываясь спать, я положил этот узелок в изголовье и, засыпая, думал о том, что я вырежу завтра.

Это завтра и стало тем необыкновенным днем, о котором я так люблю вспоминать.

В тот день всё шло, как обычно, и всё же – всё было особенное. Стоя на берегу возле рыбачьего причала рядом с тёткой Теренцией и ежась от утренней прохлады, я нащупывал в кармане головку Пульчинеллы и не мог дождаться, когда примусь за работу. Рукам не терпелось поскорее взяться за ножик и ощутить, как его лезвие вонзается в твердое дерево.

Когда мы тащили на рынок корзины с рыбой, я торопился так, что тётка Теренция не поспевала за мной и грозилась переломать мне ноги, если я не пойду тише. Наконец мы на рынке. Товар разложен на обычном месте. Тётка Теренция сидит на своём табурете, и мы едим со сковородки поджаренную рыбу. Моя хозяйка ест медленно; я вижу, как двигаются её челюсти, как шевелится кончик носа, когда она жует. Но мне некогда рассматривать её нос. Я так спешу есть, что давлюсь рыбной костью, и тётка Теренция дает мне тумака в спину, чтобы я откашлялся.

И вот я опять сижу, отвернувшись от моей хозяйки, на коленях у меня деревянная головка, похожая на яичко, в руках – только что отточенный ножик. Я вытираю пальцы о штаны – мне не хочется трогать головку руками, пахнущими рыбой, – и принимаюсь за работу.

Теперь я знал, что нельзя ковырять ножом вкривь и вкось, – это испортило бы головку. Нужно сначала рассчитать, что срезать, а что оставить выпуклым на личике Пульчинеллы. Я отметил ножом на болванчике, где будет нос, где глаза, а где рот, и стал срезать дерево по сторонам носа, – ведь он должен торчать на лице впереди всего.

Лоб, губы и подбородок тоже должны выдаваться вперед, но не так сильно, как нос. А щёки можно срезать поглубже. Но глубже всего нужно вырезать глазные впадины по сторонам носа. И в этих впадинах оставить выпуклыми круглые глаза.

Я думал, вспоминал и работал без устали. Вот уже на моей болвашке возникло личико куклы. В нём ещё нельзя было узнать Пульчинеллу: нос – прямой, угловатый, подбородок – квадратный, а рта и вовсе нет. Но всё же это было личико куклы!

Я сделал нос потоньше, закруглил его как орлиный клюв, вырезал крутые ноздри. У настоящего Пульчинеллы был точно такой же нос!

Я вспомнил, что у людей, когда они смеются, углы рта поднимаются кверху. Я вырезал ротик, изогнутый полумесяцем, и слегка выпяченную нижнюю губу. С каждой отлетавшей стружкой моя головка становилась всё более похожей на настоящего Пульчинеллу!

А когда я закруглил щёки и прорезал глубокие борозды от носа к углам рта, мой Пульчинелла улыбнулся! Это было чудесно! Я и сам рассмеялся: ведь на него нельзя было смотреть без смеха.

Я выдолбил глубокую ямку в шейке Пульчинеллы и надел головку на указательный палец. Потом я завязал на тряпочке два узелка, сунул большой палец в один узелок, а средний – в другой и прикрыл ладонь тряпочкой. Мой Пульчинелла кивнул и задвигал ручками!

У него ещё не было глаз, Я снял головку с пальца и попробовал вырезать глаза, и вдруг – ножик врезался мне в палец, Пульчинелла вырвался у меня из рук и отлетел далеко в сторону, а сам я повалился на землю, оглушенный затрещиной.

– Будешь ты слушаться, когда тебе говорят, дрянной мальчишка? – кричала тётка Теренция. – Что ты там ковыряешь хорошим ножом? Подай сюда ножик! Поверите ли, сударыня, никакого сладу нет с этим негодяем!

Я поднялся с земли. Перед тёткой Теренцией стояла высокая, костлявая старуха в чёрной шали, сложив на животе жёлтые, морщинистые руки. Я её знал: это была старая Барбара, кухарка господина аббата, самая придирчивая и скупая из наших покупательниц. Я и не заметил, как она подошла. Тётка Теренция сунула мне в руки корзину с рыбой.

– Неси, тебе говорят!

Старуха повела на меня серыми, злыми глазами.

– А если он украдет, или потеряет, или рассыплет рыбу? – спросила она густым, как из бочки, голосом. На верхней губе у неё чернели жесткие волоски.

– Что вы, сударыня, как можно? – испугалась моя хозяйка. – Да я ему шею сверну, если он посмеет баловаться! Ступай, бездельник, да смотри ты у меня!

Я взял корзину, подобрал украдкой с земли головку Пульчинеллы и пошёл за старухой. Мне было смешно и весело. Всё вокруг казалось ярким, праздничным и удивительно забавным. Ведь я вырезал настоящего Пульчинеллу! Он лежал у меня в кармане и улыбался своим деревянным ртом! Старуха важно плыла по рынку. Чёрные сережки болтались вдоль её морщинистых щёк. Торговки низко кланялись ей, а она кивала им в ответ, выпятив вперед нижнюю губу как сковородку.

Мне хотелось смеяться, кричать, прыгать козлом. Люди толпились у лавок, суетились, размахивали руками. Никто не знал, что я вырезал Пульчинеллу, ни у кого из них не было такой чудесной игрушки!

Я посасывал порезанный палец, не ощущая боли. Вкус крови даже казался мне приятным. Тётка Теренция отняла у меня ножик, но это не беда. Я достану себе ножик – выпрошу у кого-нибудь, или куплю, или украду! Я ещё вырежу Пульчинелле круглые, весёлые глазки!

Мы прошли переулками на узкий канал, сжатый с двух сторон высокими домами. Видно, здесь жили богатые господа. На балконах висели красивые пёстрые ковры, тяжёлые резные двери выходили на каменные крыльца. Мы поднялись на горбатый мостик.

В это время к одному крыльцу с каменными львами по сторонам подплыла гондола. Гондольер стал крепить причал к расшатанному столбу с золочёной короной на верхушке. На крылечко вышел старый лакей на согнутых худых ногах и помог выйти из гондолы толстому, короткому человечку в чёрной сутане и лиловых чулках.

• Предыдущая
• 3/44
• Следующая