Семь троп Питера Куинса - Брэнд Макс - Страница 36

• Предыдущая
• 36/40
• Следующая

— Я? — удивленно заморгал гигант.

— Ты не стал стрелять, — сказал Питер, — хотя спокойно начинил бы меня свинцом. Ты же находился позади меня. Пока я оборачивался и вытаскивал револьвер, что тебе стоило запросто уложить меня полдюжины раз. Почему не убил?

— Осечка, — пояснил Тигр, невозмутимо глядя в глаза Питеру.

— А что за осечка заставила Гильермо выскочить отсюда, глядя на меня как на прокаженного?

— У Гильермо свои причуды.

— А я утверждаю, что за твоей осечкой и поведением Гильермо кроется одна и та же причина!

Он говорил явно наугад, но почувствовал, что попал в чувствительную точку.

— Теряешь время, сынок, — покачал головой Тигр. — Беги, пока есть возможность.

— Я задал вопрос.

— Если задержишься, в ответ захлебнешься свинцом.

— Тогда рискну глотнуть свинца.

— Дурак! — Тигр приподнялся на локте, но, охнув, откинулся назад. — Тебя же убьют, Питер! — задыхаясь, прошептал он. — Неужели не понимаешь?

— Старый негодяй, — процедил сквозь зубы Куинс. — Говори же, ты, кровожадный, мерзкий убийца, что за всем этим кроется?

Раненый застонал, но скорее от отчаяния и тоски, чем от обиды на оскорбительные слова.

— Хочешь спасти шкуру — беги быстрее, Питер!

— Я остаюсь!

— Питер!

— Ты говоришь так, — усмехнулся Куинс, — будто имеешь право командовать мною!

— Имею, — ответил разбойник. — Имею, хотя, возможно, сам потерял его. Но если уж ничто не помогает, открою правду: тебя просит уйти твой отец, Питер! — На Питера Куинса словно рухнули высокие скалы. — Твой отец, Питер, — медленно повторил раненый, ища ответа на ошеломленном лице парня. — Твой кровожадный убийца-отец! Уедешь, если он просит?

Питер, упав на колени и положив руки на плечи гиганта, не отрывал глаз от его лица. Эти слова прозвучали слишком ужасно и необычно, чтобы не быть правдой. Будь между ними физическое сходство, легче было бы не поверить, но они выглядели столь непохожими, что Тигру не помогла бы никакая ложь. И все же здравый смысл бунтовал — в голове мелькали самые дикие мысли.

— Мой отец умер восемнадцать лет назад! — воскликнул Питер.

Тот покачал головой.

— Мне оставили вот это, — сказал он, указывая на длинный белый шрам поперек шеи. — Но я уполз и ухитрился выжить. В конце концов поправился и уехал в Мексику, где и обитаю с тех пор!

— И бросил меня на произвол судьбы?

— Нет-нет. Я видел с горы, как подожгли дом. И не сомневался, что ты в нем сгорел. Подумал, что моей старой жизни конец. Потому и уехал в другую страну.

Сомнений не оставалось.

— Представь, что я попал бы дюймом ниже, — охнул Питер. — Слава Всевышнему, что не дал!

— Если бы попал дюймом ниже, — заметил Джон Куинси,: — не пришлось бы нести бремя отцовского прошлого.

— Не смей, — взмолился Питер. — Что бы за тобой ни числилось, я сам свидетель, как ты рисковал жизнью, только бы не поднять руку на собственного сына.

— Значит, не стыдишься меня, Питер?

— Если бы пришлось выбирать среди отцов со всего света, выбрал бы только тебя!

— За мою голову назначена цена, мальчик.

— За мою тоже. Будем жить и трудиться вместе!

— Идешь со мной, сынок?

— Кто меня удержит?

Питер поспешно отвернулся, ибо увидел в глазах Тигра слезы. Это его расстроило.

— Поторопись, Питер. Когда снова буду в седле, приеду за тобой. Уезжай и скажи Монтерею, что ты меня подстрелил, но мои люди меня отбили.

Питер помрачнел:

— Не объяснишь ли ты мне только одно, отец?

— Все, что угодно.

— Почему ты пытаешься увезти девушку?

— Что тебе рассказал Монтерей?

— На мой взгляд, довольно правдоподобную историю, — поколебавшись, произнес он, желая дать возможность отцу сообщить всю правду.

— История, что рассказал тебе Монтерей, должна звучать довольно правдоподобно, — задумчиво произнес отец. — Потому что… подними-ка меня и положи мне под спину куртку.

Стараясь не выдавать чувств, он закрыл глаза. Питер Куинс, приподняв отца за плечи, подложил под спину свернутую куртку. Джон Куинси кивнул:

— Так лучше.

— Па, — тихо проговорил Питер, — тебе же очень больно. Каждый вдох стоит мучений!

— Ни капли, — ответил Джон. — Ни капли. Пуля твоя скользнула по ребрам как струйка воды по просаленной бумаге. Меня выбило из седла, да вот еще немного ослаб от потери крови. Скоро встану на ноги. Не пройдет и десяти дней, как снова буду в седле и… ладно, вернемся к Монтерею. Дай-ка для начала сигарету.

Питер проворно свернул сигарету и сунул в рот. отцу. Зажег и стал смотреть, с каким неизъяснимым наслаждением Джон Куинси затягивается дымком, чувствуя, что каждый миг, проведенный в, обществе этого человека, делает его неизмеримо богаче. К нему возвращалось нечто такое, что дороже любого золота. Он видел отца спокойным и умиротворенным. К глазам подступали слезы, дергались губы. Ради этого бедняги, которого так потрепала судьба, он был готов отдать все силы, самое жизнь.

— Черт возьми! — воскликнул вдруг Питер. — Совсем недавно я счел бы себя счастливейшим на свете, если бы всадил в тебя пулю, а теперь я счастлив гораздо больше, потому что ты со мной и мы с тобой мирно беседуем. Продолжай, па!

Отец крепко сжал руку сына и начал рассказ. Время от времени останавливался, морщась от боли. Потом неторопливо продолжал ровным глубоким голосом. Питер Куинс, откинувшись спиной к скале, внимательно слушал, только время от времени вставая, чтобы дать отцу глоток воды или бренди из фляжки, в зависимости от того, что, по его мнению, в тот момент казалось нужнее.

— Зло, которое совершил Монтерей, — большое зло, — начал Джон Куинси, — ибо если хороший человек творит зло, то оно обязательно большое зло. Понял?

— Выходит, Монтерей хороший человек?

— Да, он хороший человек, — кивнул отец.

— Мне показалось…

— Что показалось?

— Показалось, что он довольно много темнит.

— Что в этом плохого? Он жадный?

— О нет.

— Жестокий?

— Думаю, нет,

— Так какой же он?

— Не могу сказать ничего определенного, — признался Питер Куинс. — Но я его боюсь.

— Вот в этом все дело, — согласился отец. — Когда хороший человек творит зло, он выворачивается наизнанку и становится хуже самого конченого негодяя. Монтерей был одним из самых замечательных людей. Он совершил зло, и оно его отравило. Но внешне он сохранил личину порядочного человека. Теперь все по порядку.

Он помолчал, закрыв глаза, вспоминая подробности. Потом заговорил:

— Когда я, направляясь прямо на юг, покидал Штаты, во мне кипела злоба. Я был тяжело болен. На моих глазах умерла жена, на моих глазах заживо сожгли, как я думал, моего малыша. — Джон Куинси жадно посмотрел на сына. — Ты так похож на мать, парень, — тихо сказал он. — Гляжу на тебя, а в глазах малыш, которого я потерял, и моя бедная девочка! Ладно, не стану отвлекаться. Но я не в силах… просто не в силах забыть! И тогда со мной творилось то же самое. Я понимал, что если останусь в Штатах после того, что сделали с моими самыми близкими, то буду убивать. К тому времени в Штатах на меня уже навесили не одно убийство. Но все эти обвинения гроша ломаного не стоили, вранье с начала до конца. Все это ложь, сын! Когда человек оказывается вне закона — когда он по глупости избегает предстать перед судом и объявляется преступником, — ему приписывают все, что случается на сотни миль кругом.

Если становится известно, что под ним гнедой конь, всякого налетчика на гнедом коне зовут его именем и всякое убийство, совершенное кем угодно, лишь бы он скакал на гнедом коне, списывают на него. Так случилось и со мной. Но все это сплошная чушь. О, меня бы за все это повесили. И теперь повесили бы. Сотни тысяч порядочных людей отправились бы спать, счастливо потирая ладони, узнав, что я сгорел заживо. Но Бог правду знает! — От обращенного кверху взгляда у Питера Куинса похолодело внутри. В этом взгляде он не заметил ни капли ханжества. Подтверждением служили и произнесенные мрачным тоном слова. — При той жизни, которую я вел, жизни между адом и голубым небом, когда по ночам горы прижимают душу к ледяным звездам… человек поневоле начинает думать о той силе, которая его сотворила. Так и со мной. Бог меня не знал, но я о Нем помнил. Я много чего натворил. Но всегда старался помочь обиженным и потрошил только тех, кто по чужим головам вскарабкался наверх. У бедняков не взял ни копейки. Наоборот, все отдал им. Через мои руки прошли сотни, тысячи долларов. Где они? Я помог пятистам мужчинам, женщинам и детям, когда сгорел городишко Сан-Тристе и они остались без крова. Вот одно из моих дел. Были и другие. Раздавал своим людям. Но загляни сегодня мне в кошелек и увидишь, что он почти пуст. А что до убийств, то я никогда не дрался, если только меня не загоняли в угол, и ни разу первым не поднимал руку на другого. Да, я причинял зло, но еще неизвестно, чего будет больше, когда придет время подбивать бабки.

• Предыдущая
• 36/40
• Следующая