Должны ли писатели говорить правду - Джером Клапка Джером - Страница 3

Жизнерадостные, никогда не унывающие мистер и миссис Микобер! По меньшей мере половина человечества не могла бы мириться со своей судьбой, если бы люди не умели относиться к жизни так же добродушно и беззаботно, как вы! Меня радует мысль, что ваши горести можно потопить в какой-нибудь безобидной чаше пунша. За ваше здоровье, Эмма, и за ваше, Уилкинс, и за здоровье близнецов! Желаю вам и другим таким же младенческим душам не спотыкаться о камни на жизненном пути. Пусть вам нет-нет да и улыбнется удача, мои дорогие! Пусть грозы жизни, Микобер, всегда проходят над вашей бесхитростной лысой головой легким апрельским дождиком!

А вы, нежная Дора, признаюсь, я люблю вас, хотя здравомыслящие друзья считают вас глупенькой. Ах, глупенькая Дора, созданная мудрой матерью-природой, которая знает, что слабость и беспомощность - самые лучшие чары, побуждающие мужчину проявлять силу и нежность, не волнуйся напрасно из-за устриц и недожаренной баранины, крошка. Любая опытная кухарка за двадцать фунтов в год побеспокоится об этом за нас. Твое дело учить нас ласке и доброте. Прислони свою кудрявую головку к моему плечу, дитя. Именно у таких, как ты, учимся мы мудрости. Глупые умники смеются над тобой. Глупые умники выдернули бы в саду все нелепые лилии и ненужные розы и посадили бы на их место полезную капусту. Но садовник, который лучше их знает, что нужно, сажает бесполезные недолговечные цветы, а глупые умники спрашивают: для чего он это делает?

Доблестный Трэдлс, со стойким сердцем и непокорной шевелюрой; Софи, милейшая из девушек; Бетси Тротвуд с манерами мужчины и мягким сердцем женщины - все вы приходили в мою убогую комнату, и она казалась мне светлее. В тяжелые минуты ваши добрые лица смотрели на меня из темных уголков; ваши добрые голоса подбадривали меня.

Может быть, у меня плохой вкус, но по отношению к малютке Эмили и Агнес я не могу разделить энтузиазма моего друга Диккенса. Диккенсовские хорошие женщины слишком хороши на каждый день. Эстер Самерсон, Флоренс Домби, крошка Нелли - у вас нет ни одного недостатка, за который вас можно было бы полюбить.

Женщины Вальтера Скотта тоже просто раскрашенные картинки. Он нарисовал только одну живую героиню - Кэтрин Сэтон. Все остальные были лишь наградой, вручаемой герою в конце книги, - вроде молочного поросенка или телячьей ножки, за которыми деревенские парни взбираются на верхушку смазанного жиром шеста. То, что Диккенс может рисовать живых женщин, он доказал Бэллой Вильфер и Эстеллой из "Больших ожиданий". Но реальные женщины никогда не пользовались популярностью в художественной литературе. Мужчины-читатели предпочитают ненастоящих, и женщины-читательницы тоже протестуют против правды.

С точки зрения художественного мастерства, "Давид Копперфильд", несомненно, лучшее произведение Диккенса. Здесь его юмор не так шумлив, пафос не так преувеличен.

На одной из картинок Лича нарисован кэбмен, мирно спящий в канаве. "Ах, бедняжка, он болен", - говорит мягкосердечная дама в толпе. "Болен! запальчиво возражает стоящий тут же мужчина. - Ему перепало слишком много того, чего мне почти совсем не досталось". Диккенс слишком мало пострадал от того, от чего многие из нас претерпели с избытком, - от критики. Его книги встречали слишком мало противодействия, чтобы его творческие силы пробудились полностью. Слишком часто его патетика переходит в ложный пафос, и не от недостатка умения, а от недостаточной требовательности. Трудно поверить, что писатель, который позволил своей сентиментальности вернее, сентиментальности публики - увлечь его за собой, особенно в таких сценах, как смерть Поля Домби и крошки Нелли, - тот самый художник, который нарисовал картины смерти Сиднея Картона и Баркиса: "Баркис согласен"... Смерть Баркиса, наряду с кончиной полковника Ньюкома, по-моему, один из совершеннейших образцов пафоса в английской литературе. Не ищите здесь особых эмоций. Он простой старик, глупо цепляющийся за простые козлы. Его простая жена и старые рыбаки стоят рядом, спокойно ожидая конца. Автор не стремится к эффектам. Чувствуешь, как входит смерть, придавая всему особую значительность, и как от прикосновения ее руки глупый старый Баркис становится великим.

В Урии Гипе и миссис Гаммидж Диккенс показывает скорее типы, чем характеры. Пексниф, Подснап, Долли Варден, мистер Бамбл, миссис Гамп, Марк Таили, Турвидроп, миссис Джеллиби - все это не живые люди, а персонифицированные человеческие качества.

После Шекспира не было писателя, который столько внес бы в сокровищницу человеческой мысли. Даже если бы у Диккенса было в два раза больше недостатков, все равно он - один из величайших писателей современности. Таких людей, каких мы видим у Диккенса, никогда не существовало, - говорит наш маленький критик. Но не существовало также и Прометея, олицетворяющего гордый человеческий дух, и Ниобеи, матери всех матерей, и их вовсе нельзя назвать правдиво изображенными жителями Афин, срисованными с тех, кого можно было бы встретить во время утренней прогулки по городу. Нигде и никогда не произрастал лес, подобный Арденскому, однако каждая Розалинда и каждый Орландо знают тропинки к полянам, весьма напоминающим поляны в этом лесу.

Стирфорт, которым Диккенс, по всей видимости, гордился, никогда, должен признаться, не вызывал во мне симпатии. Весьма мелодраматический молодой человек. Худшее, что я мог бы ему пожелать, - это жениться на Розе Дартль и жить вместе с матерью. Так ему и надо: не будь смазливым и обаятельным. Старый Пеготти и Хэм, конечно, в жизни невозможны. Их также надо рассматривать как типы. Всех этих братьев Чирибл, Китов, Джо Гарджери, Боффинов, Гарландеров, Джонов Пирибинглей мы воспринимаем-как олицетворение доброго начала, заложенного в человеке, хотя количество добродетелей, которое Диккенс тратит на одного героя, в действительной жизни было бы распределено более экономной природой человек на пятьдесят.

Подведем итог: "Давид Копперфильд" - обыкновенная история, рассказанная простым языком, и таковы все книги, сохранившиеся в веках. Эксцентрический стиль, художественные фокусы могут прийтись по вкусу критику сегодняшнего дня, но для нас, мужчин и женщин, мальчиков и девочек, главное в литературном произведении - это жизнь. "Давид Копперфильд" - грустная книга, и это только прибавляет ей очарования в наши грустные времена. Человечество приближается к старости, и мы полюбили грусть, как любим друга, который почти никогда с нами не расстается. В дни нашей юности мы были сильны и веселы. Вместе с Улиссом и его товарищами мы радостно приветствовали и солнце и дождь. В наших жилах текла красная кровь, и мы смеялись, и рассказы наши были полны силы и надежды. Сейчас мы, как старики, сидим у камина, глядя на образы, возникающие в огне, и истории, которые нам нравятся, - это грустные истории, похожие на нашу жизнь.