Пленник дуба - Брэдли Мэрион Зиммер - Страница 35

• Предыдущая
• 35/79
• Следующая

Артур выкрикнул ее имя.

— Моргейна! Моргейна!

И в третий раз позвал он, громко и гневно — но вокруг были лишь безмолвные тени; Артур метался из стороны в сторону — однажды он проехал так близко от Моргейны, что та почувствовала дыхание его коня, — но в конце концов он изнемог и кликнул свою свиту. И рыцари обнаружили, что король едва держится в седле, и повязки на ранах пропитались кровью, — и они увезли Артура обратно.

Тогда Моргейна вскинула руку, и в мир вновь вернулся щебет птиц и шелест листвы на ветру.

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

Впоследствии стали рассказывать, будто я похитила ножны при помощи чародейства, и Артур погнался за мной с сотней своих рыцарей — а меня будто бы сопровождали сто рыцарей-фэйри; а когда Артур почти настиг нас, я превратила себя и своих спутников в камни… Уверена, что когда-нибудь люди еще и не такое сочинят: например, скажут, что в конце концов я вызвала свою колесницу, запряженную крылатыми драконами, и улетела в волшебную страну.

Но на самом деле все было не так. Просто маленький народец умеет прятаться в лесу и становиться единым целым с деревьями и тенями, а я в тот день была одной из них — я научилась этому еще на Авалоне; а когда Артур со своими спутниками уехал прочь, измотанный долгой погоней и едва не теряя сознание от боли, я попрощалась с жителями Авалона и отправилась в Тинтагель. Но когда я добралась до Тинтагеля, меня уже мало волновало, что происходит в Камелоте; я слегла и долгое время находилась почти что при смерти.

Я и поныне не знаю, что же за хворь одолела меня в тот раз; знаю лишь, что, пока я лежала в постели, не ведая, суждено ли мне поправиться, и нимало о том не заботясь, миновало лето и настала осень. Я помню, что у меня долго держался жар; от слабости я не могла ни сидеть, ни самостоятельно есть и пребывала в столь угнетенном состоянии духа, что мне было все равно, выживу я или умру. Мои слуги — кое-кто из них жил здесь еще при Игрейне, когда я была малышкой, — думали, что меня заколдовали. Возможно, они были не так уж далеки от истины.

Марк Корнуольский признал себя моим подданным и поклялся в верности. Неудивительно — ведь Артур находился тогда в зените своего могущества, а Марк, несомненно, думал, что я приехала сюда с согласия Артура, и пока что не чувствовал в себе сил схватиться с королем даже ради земель, которые он считал своими. Годом раньше я посмеялась бы над этим или даже заключила союз с Марком и пообещала бы отдать ему Корнуолл, если он возглавит недовольных и выступит против Артура. Даже и в тот момент у меня возникали подобные мысли. Но теперь, когда Акколон умер, все это потеряло смысл. Артур сохранил Эскалибур… Теперь, если Богиня пожелает отнять у него этот меч, ей придется сделать это самой, потому что я потерпела неудачу, я больше не жрица…

… Думаю, именно это и терзало меня сильнее всего: то, что я потерпела неудачу и подвела Авалон, а Богиня покинула меня и ничем мне не помогла, хоть я и исполняла ее волю. Артур, христианские священники и Кевин, этот предатель, оказались сильнее магии Авалона, и вот магии больше не осталось.

Ничего не осталось. Ничего и никого. Я горевала об Акколоне и о ребенке, чья жизнь оборвалась, едва начавшись. Я горевала и об Артуре, что был отныне потерян для меня и сделался моим врагом. Я горевала даже об Уриенсе, хоть в это и трудно поверить, и о безвозвратно утраченной жизни в Уэльсе, единственном в моей жизни спокойном приюте.

Я убила либо оттолкнула от себя всех, кого любила, — или их отняла у меня смерть. Игрейна скончалась, и Вивиану я потеряла — ее убили и похоронили среди священников, поклоняющихся этому богу смерти и рока. И Акколон был мертв, Акколон, которого я возвела в сан жреца и отправила на бой с христианскими священниками. Ланселет научился бояться и ненавидеть меня, — и я действительно заслужила его ненависть. Гвенвифар меня на дух не выносила. И даже Элейна уже покинула этот мир… и Увейн, которого я любила, как родного, теперь меня возненавидел. Никого больше не интересовало, буду я жить или умру, — и мне тоже было все равно…

Уже осыпались последние листья, и над Тинтагелем выли зимние бури, когда ко мне в комнату вошла служанка и сказала, что ко мне приехал какой-то человек.

— В такое-то время?

Я глянула в окно: там было серо и уныло, как у меня на душе; лил бесконечный дождь. Кто же осмелился отправиться в путь в такую злую зиму, бросить вызов мгле и бурям ? Хотя — какая мне разница?

— Скажи, что герцогиня Корнуольская не принимает, и отошли его.

— В такую-то ночь, леди, под дождь?

Я сильно удивилась, услышав, что служанка осмелилась возражать мне. Большинство слуг считали меня колдуньей и боялись, и меня это вполне устраивало. Но служанка была права. Тинтагель никогда не нарушал законов гостеприимства — ни во времена моего давно усопшего отца, ни при Игрейне… Что ж, пускай.

— Прими путника, как того требует его положение, накорми и уложи спать. Но сказки, что я больна и не могу с ним увидеться.

Служанка ушла, а я осталась лежать, глядя на ливень и мглу. Из щелей в окне тянуло холодом. Я пыталась вновь вернуться к отрешенному, бездумному состоянию — лишь так я могла чувствовать себя хорошо. Но вскоре дверь снова отворилась и служанка опять шагнула через порог. Я подняла голову, вздрогнув от раздражения — первого чувства, испытанного мною за много недель.

— Я не звала тебя и не велела возвращаться! Как ты смеешь?!

— Я принесла послание, леди, — — сказала служанка. — Я не посмела сказать «нет» столь важной особе… Гость сказал: «Я обращаюсь не к герцогине Корнуольской, а к Владычице Авалона. Она не может отказать Посланцу богов, когда мерлин ищет у нее совета», — умолкнув на миг, служанка добавила:

— Кажется, я ничего не перепутала… Он заставил меня дважды повторить эти слова, чтоб проверить, все ли я запомнила.

И снова я невольно ощутила, как во мне шевельнулось любопытство. Мерлин? Но Кевин — человек Артура, он не поехал бы ко мне за советом. Разве этот предатель не встал окончательно и бесповоротно на сторону Артура и христианства? Но, быть может, это сан — Посланца богов, мерлина Британии — перешел к кому-то другому… Тут я подумала о своем сыне Гвидионе — то есть теперь мне полагалось называть его Мордредом; возможно, эта должность перешла к нему. Да и кто другой станет теперь считать меня Владычицей Авалона?.. Помолчав, я сказала:

— Передай гостю, что в таком случае я его приму, — и мгновение спустя добавила:

— Но не в таком виде. Пришли кого-нибудь, чтоб одели меня.

Я знала, что мне не под силу даже одеться без посторонней помощи. Но я не желала, чтоб меня видели больной и немощной, прикованной к постели; я все-таки была жрицей Авалона, и я уж как-нибудь сумею с достоинством встретить мерлина, — даже если он явился сообщить, что за все свои ошибки и промахи я приговорена к смерти… Ведь я — Моргейна!

Я кое-как встала с постели; служанки помогли мне одеться и обуться, заплели волосы и набросили поверх них покрывало жрицы; я даже сама нарисовала на лбу знак луны — у неуклюжей служанки он выходил слишком корявым. Руки мои дрожали, — я отметила это, но как-то отстраненно, словно речь шла не обо мне, — и я была столь слаба, что даже не возражала, чтоб служанка поддерживала меня, когда я, едва переставляя ноги, спускалась по крутой лестнице. Но мерлин моей слабости не увидит!

В зале горел огонь; камин слегка чадил, как это всегда бывает во время дождя, и сквозь дым мне виден был лишь силуэт гостя. Он сидел у огня, спиной ко мне, кутаясь в серый плащ, — но рядом с ним стояла высокая арфа, и по Моей Леди я узнала гостя; второй такой арфы на свете не было. Кевин сделался совсем седым, но, когда я вошла, он встал и выпрямился.

— Так значит, — сказала я, — — ты по-прежнему называешь себя мерлином Британии, хоть повинуешься теперь лишь Артуру и ни во что не ставишь Авалон?

— Я не знаю, как мне теперь себя называть, — тихо ответил Кевин, — разве что — слугою тех, кто служит богам, которые суть Единый Бог.

• Предыдущая
• 35/79
• Следующая