Бог Мелочей - Рой Арундати - Страница 42

• Предыдущая
• 42/74
• Следующая

– Разрежь торт и раздай всем по куску, – сказала Маммачи.

– А у нас в Англии нельзя, – сказала Софи-моль, обращаясь к Чакко.

– Что нельзя? – спросил Чакко.

– Говорить слово на букву «д», – сказала Софи-моль.

Маммачи слепо вперилась в сияющий день.

– Все здесь? – спросила она.

– Уувер, кочамма, – отозвалась из зеленого зноя Синяя Армия. – Мы все здесь.

Вне Спектакля Рахель сказала Велютте:

– А мы-то не здесь, правда? Мы не Участвуем.

– Истинная Правда, – сказал Велютта. – Мы не Участвуем. Но вот что я хочу знать: где наш Эстапаппичачен Куттаппен Питер-мон?

И от этих слов родился восторженный, задыхающийся танец, танец Румпельштильцхена[43] среди каучуковых деревьев:

Потом Румпельштильцхен уступил место Багряному Цветку:[44]

Кочу Мария вырезала из торта пробный кусок и дала Маммачи.

– Всем по такому, – распорядилась Маммачи, легонько ощупав кусок паль цами в рубиновых кольцах, чтобы проверить, не слишком ли он велик.

Кочу Мария напилила торт дальше с великой возней и мазней, громко дыша ртом, словно резала жареного барашка. Куски она выкладывала на большой серебряный поднос. Маммачи заиграла на скрипке добропожаловательную мелодию. Приторную, шоколадную мелодию. Липко-сладкую, тягуче-коричневую. Шоколадные волны, лижущие шоколадный берег.

Посреди мелодии Чакко возвысил голос над шоколадными звуками.

– Мама! – сказал он (Читающим Вслух голосом). – Мама! Достаточно! Больше не надо!

Маммачи прекратила игру и повернула голову в сторону Чакко, держа в руке застывший смычок.

– Достаточно? Ты считаешь, достаточно, Чакко?

– Более чем достаточно, – сказал Чакко.

– Достаточно так достаточно, – пробормотала Маммачи сама себе. – Я, пожалуй, закончу. – Как будто это вдруг пришло в голову ей самой.

Она убрала инструмент в черный футляр, имеющий форму скрипки. Он закрылся, как чемодан. Замкнув в себе музыку.

Щелк. И щелк.

Маммачи опустила на место свои темные очки. Вновь плотно задернула шторы от светлого дня.

Амму вышла из дома и позвала Рахель.

– Рахель! У тебя мертвый час! Ешь быстрее свой торт и приходи!

Сердце Рахели упало. Она ненавидела Мертвый Час.

Амму вернулась в дом.

Велютта спустил Рахель на землю, и теперь она потерянно стояла у подъездной дорожки, на границе Спектакля, а на горизонте разрастался противный Мертвый Час.

– И перестань фамильярничать с этим человеком! – сказала Рахели Крошка-кочамма.

– Фамильярничать? – переспросила Маммачи. – Это о ком, Чакко? Кто фамильярничает?

– Рахель, – сказала Крошка-кочамма.

– Кому она фамильярничает?

– Не кому, а с кем, – поправил мать Чакко.

– Хорошо, с кем она фамильярничает? – спросила Маммачи.

– С твоим любимчиком Велюттой, с кем же еще, – сказала Крошка-кочамма, а потом, обращаясь к Чакко: – Спроси-ка его, где он вчера был. Хватит ходить вокруг да около.

– Не сейчас, – сказал Чакко.

– Что это значит – фамильярничает? – спросила Софи-моль свою мать, но та не ответила.

– Велютта? Он здесь? Велютта, ты здесь? – обратилась Маммачи к Дневному Пространству.

– Уувер, кочамма. – Он выступил из тени деревьев и вошел внутрь Спектакля.

– Ты выяснил, в чем дело? – спросила Маммачи.

– Прокладка нижнего клапана, – ответил Велютта. – Я заменил. Теперь все в исправности.

– Тогда запускай, – сказала Маммачи. – Бак совсем опустел.

– Этот человек нас погубит, – сказала Крошка-кочамма. Не потому, что была ясновидящей и ее вдруг посетило пророческое видение. Нет, просто из неприязни к нему. Все пропустили ее предсказание мимо ушей.

– Попомните мои слова, – сказала она с горечью.

– Видала какая? – сказала Кочу Мария, подойдя к Рахели с тортом на подносе. Это она про Софи-моль. – Будет взрослая, она будет наша кочамма, она нам жалованье повысит и всем подарит нейлоновые сари для Онама.[45]

Кочу Мария коллекционировала сари, хотя никогда их не надевала и, скорее всего, не собиралась.

– Ну и что? – сказала Рахель. – Меня уже тут не будет, я в Африку уеду.

– В Африку? – фыркнула Кочу Мария. – В Африке сплошь комары и черномазые уроды.

– Это ты уродина, – сказала Рахель и добавила (по-английски): – Глупая коротышка!

– Что ты сказала? – с угрозой спросила Кочу Мария. – А молчи, не говори. Я и так знаю. Я слышала. Все скажу Маммачи. Погоди у меня!

Рахель повернулась и пошла к старому колодцу, где, если поискать, всегда можно было найти муравьев для расправы. Красные муравьи, когда она их давила, портили воздух, как люди. Кочу Мария двинулась за ней с тортом на подносе.

Рахель сказала, что не хочет этого дурацкого торта.

– Кушумби, – сказала Кочу Мария. – Завистница. Такие прямо в ад попадают.

– Это кто завистница?

– А не знаю. Сама себе ответь, – сказала Кочу Мария: оборчатый фартук, ядовитое сердце.

Рахель надела свои солнечные очочки и посмотрела сквозь них на Спектакль. Все окрасилось в Злой цвет. Софи-моль, стоявшая между Маргарет-кочаммой и Чакко, выглядела так, словно напрашивалась на шлепок. Рахель обнаружила целую вереницу жирных муравьев. Они направлялись в церковь. Все до одного в красном. Их следовало убить прежде, чем они туда доберутся. Раздавить и размазать камнем. Вонючим муравьям в церковь хода нет.

Расставаясь с жизнью, муравьи слабо похрустывали. Словно эльф кушал поджаренный хлеб или сухое печенье.

Муравьиная Церковь будет стоять пустая, и Муравьиный Епископ напрасно будет ждать в смешном своем Муравьино-Епископском облачении, махая серебряным кадилом. Никто к нему не придет.

Прождав достаточно долго по Муравьиным часам, он смешно нахмурит свой Муравьино-Епископский лоб и печально покачает головой. Он поглядит на яркие Муравьиные витражи, а когда кончит на них глядеть, запрет церковь огромным ключом, и там станет темно. Потом пойдет домой к жене, и у них будет Муравьиный Мертвый Час.

Софи-моль в шляпке и брючках клеш. Любимая с самого Начала, пошла наружу из Спектакля посмотреть, что Рахель делает позади колодца. Но Спектакль пошел вместе с ней. Она двигалась – он двигался. Она стояла – он стоял. За ней следовали умиленные улыбки. Кочу Мария убрала поднос с наклонного пути своей обожающей улыбки, когда Софи присела на корточки, ступив в приколодезную слякоть (желтые раструбы ее брючек стали при этом мокрыми и грязными).

Софи-моль обследовала вонючее побоище с врачебной отрешенностью. По каменной кладке была размазана красная плоть, две-три ножки еще слабо шевелились.

Кочу Мария смотрела крошками торта.

Умиленные Улыбки смотрели Умиленно.

Двоюродные Сестрички Вместе Играются.

Милые такие.

Одна пляжно-песчаная.

Другая коричневая.

Одна Любимая.

Другая Любимая Чуть Меньше.

– Давай одного в живых оставим, чтобы ему было одиноко, – предложила Софи-моль.

Рахель проигнорировала ее предложение и убила всех. Потом – в своем пенистом Платье Для Аэропорта, панталончиках в тон (уже, правда, не абсолютно новеньких) и солнечных очочках не в тон – повернулась и убежала. Исчезла в зеленом зное.

Умиленные Улыбки не выпустили Софи-моль из своего прожекторного пятна, решив, видимо, что милые двоюродные сестрички играют в прятки, как часто делают милые двоюродные сестрички.

• Предыдущая
• 42/74
• Следующая