Зеленые тени, Белый Кит - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 46
- Предыдущая
- 46/57
- Следующая
Когда мы с Ноланом оказались внутри, а следом за нами — Тималти, Гэррити уже метался по бару мимо Финна, еще не пришедшего в себя от потрясения.
— Какое зрелище вы пропустили! — взахлеб рассказывал Гэррити всем сразу. — Ничем не уступит фантастическому кино, что показывают в «Гэйети-синема»!
— Что ты хочешь сказать? — спросил Финн, очухавшись.
— Они ничего не весят! — сказал им Гэррити. — Поднимать их в лифте все равно что горсть шелухи в печную трубу запустить! Вы бы слышали — они приехали в Ирландию, чтобы… — он перешел на шепот и напрягся, — совершить нечто…
— Таинственное? — подсказал я.
— Что у них на уме, неясно, но помяните мои слова — ничего путного из этого не выйдет! Вам приходилось видеть что-нибудь похожее?
— Co дня большого пожара в женском монастыре — нет, — сказал Нолан. — Я…
Но, похоже, слово «монастырь» обладало не единственным магическим свойством. Тотчас распахнулись двери, и вошел отец Лири, задом наперед, то есть тылом, приложив ладонь к щеке, словно норны отвесили ему под шумок увесистую оплеуху.
При виде его спины все уткнулись носами в стаканы, выжидая, пока священник, все еще глазевший на двери, как на разверзнутые врата ада, сам приведет себя в чувство выпивкой.
— И двух минут не прошло, — сказал наконец священник, — как мне явилось неописуемое зрелище. Неужели за столько лет нагромождения всевозможных бедствий Ирландия и впрямь свихнулась?
Стакан священника снова наполнили.
— Уж не столкнулись ли вы с пришельцами с Венеры, святой отец?
— Так ты их видел, Финн? — сказал священник.
— Да. Вам видится в них что-то недоброе, ваше святейшество?
— Не то чтобы доброе или недоброе, а скорее эксцентричное и нарочито сумасбродное, Финн, я бы сказал — барокко или рококо, если ты улавливаешь ход моей мысли.
— Точнее не скажешь, сэр.
— Вы видели их последним, куда они направились? — спросил я.
— На окраину парка, — сказал священник. — Вам не кажется, что теперь в парке разразится оргия?
— Прошу прошения, святой отец, погода этого не допустит, — сказал Нолан, — но по-моему, чем торчать тут без толку, лучше б нам их выследить…
— Это противоречит моей этике, — сказал священник.
— Утопающий хватается за что попало, — сказал я, — но если вместо спасательного жилета ему подсунуть этику, то он с ней и утонет.
— Прочь с горы, — сказал священник, — хватит с нас Нагорной проповеди. Куда ты клонишь?
— А клонит он вот куда, святой отец, — запыхтел Нолан, — такого нашествия благородных сицилийцев здесь никогда не было. Как знать, может, они прямо сейчас посреди парка читают вслух для миссис Мерфи, мисс Клэнси или миссис О'Хэнлан… А спрашивается, что именно они им читают?
— «Балладу Рэдингской тюрьмы»? — предположил Финн.
— Точное попадание! — вознегодовал Нолан, рассерженный тем, что самую суть у него выхватили из-под носа. — Откуда нам знать, может, эти чертики из табакерки только и делают, что сбывают недвижимость на острове Файр-Айленд? Слыхали о таком, святой отец?
— Американские газеты часто попадают на мой стол.
— А помните жуткий ураган сорок шестого года, когда волны накрыли этот самый остров близ Нью-Йорка? Мой дядя, да сохранит Господь его зрение и рассудок, служил там в береговой охране, которая эвакуировала всех жителей острова до единого. Он рассказывал, что это было похлеще, чем показ моделей у Феннелли, раз в полугодие. И ужаснее, чем съезд баптистов. Десять тысяч человек ринулись в шторм к берегу и тащили рулоны портьер и клетки с попугаями, в спортивных куртках томатно-мандаринного цвета и лимонно-желтых туфлях. Это была самая суматошная, паническая картина после того, как Иероним Босх написал Ад в назидание потомкам и отложил палитру. Шуточное дело — эвакуировать десять тысяч хлюпиков, хрупких, как венецианское стекло, хлопающих своими коровьими глазищами, несущих пластинки с симфонической музыкой, и с серьгами в ушах, и не надорвать при этом живот. После этого мой дядюшка запил.
— Расскажи нам еще что-нибудь про ту ночь, — сказал изумленный Килпатрик.
— Черта вам лысого еще! — сказал священник. — Все — на улицу! Окружить парк, смотреть в оба! Встречаемся через час на этом месте.
— Вот это другое дело! — вскричал Келли. — Давайте, в самом деле, разузнаем, что у них на уме!
Двери распахнулись. Все побежали. Я преградил им дорогу и стал давать указания толпе, собравшейся на тротуаре, а священник руководствовался своим компасом.
— Келли, Мерфи, вам обойти парк с севера. Тималти — с юга. Нолан, Кланнери и Гэррити — с востока, Моран, Ма-Гвайр и Килпатрик — с запада. Выполняйте!
Но каким-то образом в этой неразберихе Келли и Мерфи на полпути к парку очутились в пабе «Четыре трилистника» и подкрепились перед охотой; Нолан и Моран повстречали на улице жен и вынуждены были искать убежища в «Четырех провинциях»; а Ма-Гвайр и Килпатрик, проходя мимо кинотеатра на Графтон-стрит, услышали пение Дины Дурбин и присоединились к Дуну, который коротал там день.
И в результате за инопланетянами наблюдали только двое — Гэррити с востока и Тималти с юга. Я присоединился к Тималти, который был так сосредоточен, что отказывался разговаривать.
Проторчав полчаса на леденящем ветру, Гэррити притопал к нам и возопил:
— Чем эти недоумки занимаются? Просто стоят себе посреди парка. Полдня стоят как вкопанные. А у меня пальцы на ногах замерзли. Я сбегаю в отель, отогреюсь и тотчас вернусь, Тим, — стоять с тобой на страже и с тобой, янки!
— Можешь не спешить, — произнес Тималти нездешним, печальным, блуждающим, философическим голосом, когда тот скрылся из виду.
Не обращая на меня внимания, Тималти вошел в парк и просидел целый час, наблюдая шестерых типов, которые так и не сдвинулись с места. Всякий, кто увидел бы его бегающие глаза и перекошенный трагической гримасой рот, догадался бы, что это ирландский собрат Канта или Шопенгауэра и что он начитался поэзии или пал духом, вспомнив какую-то песню. Когда наконец час прошел, Тималти собрал разбредшиеся мысли, словно горсть холодной гальки, повернулся и пошел к выходу, в мою сторону. А Гэррити тем временем прибежал топать ногами и размахивать руками. Но прежде чем он смог обрушить на нас распиравшие его вопросы, Тималти кивнул на парк и сказал:
— Посиди. Посмотри. Подумай. Потом сам все расскажешь мне.
Когда я вошел в «Четыре провинции» и позвал за собой Тималти, вид у всех был виноватый. Священник все еще бегал по своим делам но городу, остальные же побродили для успокоения совести вокруг парка и вернулись, обескураженные, в штаб разведки.
— Тималти! — закричали они. — Янки! Рассказывайте! Как там?
Тималти не спеша подошел к бару, пригубил свой стакан. Не проронив ни слова, он изучал свое отражение, погребенное вдали, под лунным льдом зеркала за стойкой. Он поворачивал тему разговора то так, то эдак, то выворачивал наизнанку. Наконец закрыл глаза и сказал:
— Поразительно, насколько…
«Да», — сказали все безмолвно.
— Целая жизнь странствий и размышлений, — продолжал Тималти, — подсказывает мне, что между ними и нами есть какое-то странное сходство.
Все так и ахнули, да с такой силой — в призмах на маленьких люстрах над стойкой заискрились, замельтешили блики. Когда после этого выдоха светящиеся рыбки угомонились, Нолан закричал:
— А ну-ка надень шляпу, чтоб я ее сбил первым же ударом!
— Да! Надень! Сбей! — заорали все вокруг.
— Тише вы, — сказал я.
— Скажите, — невозмутимо продолжал Тималти. — Разве мы не знаем толк в стихах и песнях?
Толпа исторгла еще один вздох. Все нехотя согласились.
— Конечно, как же иначе!
— О Боже, вот ты о чем?
— А мы-то подумали…
— Тихо! — Тималти поднял руку, все еще не открывая глаз.
Все замолчали.
— Если мы не поем песни, то сочиняем, а не сочиняем, так отплясываем под них; а разве они не истинные ценители пения, не пишут песен, не танцуют? Короче, я только что в парке слышал издали, как они читали стихи и что-то напевали, сами для себя.
- Предыдущая
- 46/57
- Следующая
