Зеленые тени, Белый Кит - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 22
- Предыдущая
- 22/57
- Следующая
— И можно, и нужно. Знаешь, у меня тут сундуки с деньгами, прямо под дождем. Вилли, Вильям, я одна во всем доме. Все слуги убежали помогать Aгe. В эту последнюю ночь. Я хочу, чтобы ты посмотрел на Призрака глазами писателя. Что, мороз по коже? Приезжай. Я отдаю свой дом, с привидениями в придачу. Ах, Вилли, ах, Вильям!
Щелчок. Молчание.
Джон уехал в Лондон подбирать актеров для нашего фильма, так что я был свободен. Но час был слишком поздний для пятницы и слишком ранний для субботы, чтобы просить Майка приехать из Килкока и отвезти меня в Брей, поэтому я нанял шофера, и машина понесла меня по извилистым дорогам, зеленым холмам навстречу синему озеру, шелковистым лугам — к загадочному и легендарному Гринвуду.
Я усмехнулся, вспоминая нашу встречу много лет назад: писатель-попрошайка, подобранный на улицах Дублина этой проезжающей мимо сумасшедшей! Нора! Нора! Что бы она там ни болтала, вечерушка сейчас наверняка в самом разгаре, на полпути к упоительной погибели. Актеры могли прилететь из Лондона, дизайнеры — из Парижа, девочки из «Гиннесса» прикатили из Голви.
Часам к восьми ты уже будешь хорош, думал я, к полуночи вконец отупеешь от толкотни и завалишься спать и продрыхнешь до полудня. А в воскресенье, за ужином, напьешься уже основательно. Где-то разыгрывается постельный вариант игры в «третий лишний». Участвуют: ирландские, французские графини и прочие леди, с одной стороны, и зверь-самцы, гуманитарии из Сорбонны — с другой. Их сегодня много набежало с усами (какой же поцелуй без усов) и без. И плевать, что грядет понедельник, он где-то далеко, за миллион миль. Во вторник я позвоню Майку, чтобы он отвез меня в Дублин, но не растряс по дороге, как будто я — большой, изнывающий от боли зуб мудрости, чрезмерно умудренный. Избегаю встреч с женщинами, все тело ноет от воспоминаний, и могу представить алиби, если позвонит жена.
В дороге вспоминаю свой первый приезд к Hope.
Нора послала за мной кого-то. Старая, выжившая из ума герцогиня с акульими зубами и оштукатуренным лицом затолкала меня в спортивный автомобиль и рванула к Hope.
— Норин зверинец придется тебе по душе, цветничок тоже, — орала она мне в ухо, стараясь перекричать теплый ветер. — Публика у нее собирается на любой вкус: хочешь — зверюги, хочешь — укротители, тигры, киски, розы, сорняки, что угодно. В ручьях у нее водится всякая рыбка, и холодная, и погорячее. А в парниках там зреют плотоядные монстры — наглотались жутких испарений и вымахали аж до потолка. Приезжаешь к Hope в пятницу в чистом белье, а в понедельник уползаешь весь грязный и пропотевший. Ты словно пережил, вдохновился и написал все Босховы соблазны, прошел сквозь Ад, видел Страшный суд и Конец Света! У Норы в замке живется как за теплой щекой великана, тебя ежечасно жуют и пережевывают. Дом проглотит тебя. А когда замок выдавит из тебя последние соки и обсосет твои юные сладенькие косточки, он тебя выплюнет, и ты окажешься под холодным дождем, на станции, один, позабыт-позаброшен.
— Я что, покрыт желудочным соком? — Я старался переорать мотор. — Переварит он меня, как же! Подавится. Никакому замку меня не проглотить! Не позволю пресыщаться своим первородным грехом!
— Гы-гы-гы! Глупенький! — загоготала герцогиня. — Да тебе уже к утру, в воскресенье, все косточки обгложут!..
Я освободился от нахлынувших воспоминаний; машина вынырнула из леса и плавно шла на приличной скорости. Мы сбросили газ, потому что от каждого прикосновения красоты замирало сердце, кружилась голова, пробегали по телу мурашки, поэтому-то и нога водителя все слабее давила на педаль.
Под небом озерной синевы, у озера небесной сини стоял величественный Гринвуд, замок Норы. Он расположен среди самых круглых в Ирландии холмов, его окружают самые густые в Ирландии леса и самые высокие деревья. Его башни построены невоспетыми зодчими и ушедшими в небытие людьми. Для чего? Никто не знает. Гринвудские сады зацвели в первый раз пятьсот лет назад. А лет двести назад по чьей-то прихоти между древними кладбищами и склепами затесались амбары и подсобки. Здание женского монастыря землевладельцы превратили в конюшню, а в 1890 году к замку пристроили новые крылья. У озера развалины охотничьего домика, здесь дикие лошади уносятся в мятную дымку, утопая в море трав, здесь озерки с ледяной водой. В пустошах затерялись одинокие могилы грешниц; отринутые миром, они остались изгоями и после смерти, столь чудовищны были их преступления.
Как будто в знак приветствия, солнце десятками своих отражений вспыхнуло в десятках окон. Ослепленный, водитель резко нажал на тормоза.
Я сидел, зажмурив глаза и облизывая губы, вспоминая свой первый вечер в Гринвуде.
Дверь открыла Нора собственной персоной, совершенно голая.
— Герцогиня, вы поспели как раз к шапочному разбору, — возвестила она.
— Ерунда! А ну, сынок, подержи. Это тоже. — И тут герцогиня молниеносно в три приема сбросила с себя одежду прямо в дверях и стала как очищенная устрица.
Я стоял как вкопанный с ее одеждой в руках.
— Ну, парень, настал твой смертный час, — прокаркала герцогиня и преспокойно вошла в дом и исчезла в толпе изысканно одетых гостей.
— Меня побили моим же собственным оружием, — воскликнула Нора. — Что ж, теперь, чтобы выдержать конкуренцию, надо одеться. Жаль, а я так надеялась, что у вас челюсть отвиснет.
— Что вы, она и сейчас у меня еще отвисает, — заверил ее я.
— Идемте, поможете мне одеться.
Мы ходили по спальне, путаясь ногами в ее разбросанной одежде, которая источала тончайший мускусный аромат.
— Подержите мне трусики, я в них влезу.
Я залился краской. А потом разразился хохотом, не в силах справиться с приступом смеха.
— Прошу извинить, — выговорил я наконец, застегнув ей на спине лифчик. — Бывает же такое, еще только вечер, а я вас одеваю. Я…
Где-то хлопнула дверь. Я стал озираться по сторонам в поисках герцогини.
— Исчезла, — пробормотал я, — дом уже поглотил ее.
В самом деле, все, что она напророчила, сбылось; я увидел ее снова только в понедельник, хмурый и дождливый. Она уже не помнила ни как меня зовут, ни моего лица, ни меня самого.
— Боже праведный, — вырвалось у меня, — что это? А это?
Все еще одевая Нору, я подошел с ней к дверям библиотеки.
Внутри все сияло как в ослепительном зеркальном лабиринте. Гости обернулись.
— Вот это, — показала Нора, — русский балет. Только что прибыли. А слева венские танцоры. Божественный подбор исполнителей. Соперничающие танц-банды из-за незнания языка не могут дразниться и ехидничать, вот и приходится им весь свой сарказм изливать в пантомиме. Отойди в сторонку, Вилли, валькирии должны превратиться в девушек с Рейна. А вот эти мальчики как раз и есть девушки с Рейна. Побереги тыл!
Нора оказалась права.
Битва началась.
Нежные, хрупкие лилеи с ревом, рыком, воем и визгом наскочили друг на друга, а потом, обессиленные, расползлись, рассыпались, разбежались по десяткам комнат, десятки дверей залпом захлопнулись за ними. Мерзость стала мерзким альянсом, а мерзкий альянс превратился в горящую, пылающую, пышущую бесстыдством страсть. Хорошо хоть Господь потрудился убрать все это с глаз долой.
Все смешалось в блестящей, сверкающей круговерти писателей, художников, поэтов, хореографов, пронеслись-промелькнули суббота с воскресеньем.
И меня захлестнул телесный водоворот и безудержно понес навстречу унылой реальности понедельника, удручающей, как засидевшаяся в девицах тетушка.
Сколько лет, сколько вечеринок канули бесследно! И вот я снова здесь.
Высится громада Гринвуда, все затаилось.
Музыка молчит. Машины не подъезжают.
«Э, что за новое изваяние там на берегу? — спросил я себя. — Новое? А вот и нет. Это же…»
Сама Нора. Сидит одна, подобрав ноги под платье, на ней лица нет, и смотрит как завороженная на Гринвуд, как будто это не я приехал, словно и нет меня вовсе.
— Нора?..
Но ее глаза застыли, они видят только замок, его стены, замшелые кровли и окна, в которые глядится бесстрастное небо. Тогда я обернулся и посмотрел на замок.
- Предыдущая
- 22/57
- Следующая
