Темный карнавал - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 17
- Предыдущая
- 17/66
- Следующая
Дядюшке, тете и кузенам придется убраться. И немедленно. Иначе пройдет еще двадцать лет, пока тетя Розалия соберет свои старые чемоданы и фонограф Эдисона. А Алисе Джейн уже пора въехать сюда.
Глядя на них, Джек схватил нож, которым тетушка обычно резала мясо.
Голова Джека качается, и он открывает глаза. Э, да он, кажется, задремал.
Все это произошло две недели назад. Уже тогда, в такой же вечер был разговор о женитьбе, переезде, Алисе Джейн. Тогда же он и заставил их улыбаться.
Возвратившись из своих воспоминаний, он улыбается молчаливым фигурам, сидящим вокруг стола. Они вежливо улыбаются ему в ответ.
— Я ненавижу тебя! Ты, старая сука, — кричит Джек, глядя в упор на тетушку Розалию. — Две недели назад я не отважился бы это сказать. А сегодня... — Он повернулся на стуле. — Дядюшка Дэйм! Позволь сегодня я дам тебе совет, старина...
Он говорит еще что-то в том же духе, затем хватает десертную ложку и притворяется, что ест персики с пустого блюда. Он уже поел в ресторане — мясо с картофелем, кофе, пирожное, но теперь наслаждается этим маленьким спектаклем, делая вид, что поглощает десерт.
— Итак, сегодня вы навсегда уйдете отсюда. Я ждал целых две недели и все решил. Я задержал вас здесь так долго, потому что просто хотел присмотреть за вами. Когда вы окончательно уберетесь, я же не знаю... — в его глазах промелькнул страх, — а вдруг вы будете шататься вокруг и шуметь по ночам. Я этого не выношу. Не могу терпеть шума в доме, даже если Алиса въедет сюда...
Двойной ковер, толстый и беззвучный, действует на Джека успокаивающе.
— Алиса хочет переехать послезавтра. Мы поженимся.
Тетя Розалия зловеще подмигивает ему, выражая сомнение.
— Ах! — восклицает Джек, подскакивая. Затем, глядя на тетушку, он медленно опускается на стул. Губы его дрожат. Но потом он расслабляется, нервно смеясь.
— Господи, да это же муха.
Муха прерывает свой поход по извилистой, желтой щеке тети Розалии и улетает. Но почему она выбрала именно этот момент, чтобы помочь тетушке выразить недоверие?
— Ты сомневаешься, что я смогу жениться, тетушка? Думаешь, я неспособен к браку, любви и исполнению супружеских обязанностей? Думаешь, я мальчишка, несмышленыш? Ну ладно же! — Джек качает головой и с трудом успокаивается.
«Это же просто муха... А разве муха может выражать сомнение? Или ты уже не можешь отличить муху от подмигивания? Черт побери!»
Джек оглядывает всех четверых.
— Я растоплю печь. И через час избавлюсь от вас раз и навсегда. Поняли? Хорошо. Я вижу, что поняли.
За окном начинается дождь. Потоки воды бегут с крыши. Джек раздраженно смотрит в окно. Шум дождя он не может заглушить. Бесполезно было покупать масло, петли, крюки. Можно обтянуть крышу мягкой тканью, но дождь будет шелестеть в траве под окнами. Нет. Шум дождя не убрать... А сейчас ему, как никогда в жизни, нужна тишина. Каждый звук вызывает страх. Поэтому все звуки надо устранить.
Дробь дождя напоминает нетерпеливого человека, постукивающего в дверь костяшками пальцев...
Джека снова охватывают воспоминания — тот день, когда он заставил их улыбнуться...
Он тогда резал лежавшую на блюде курицу. Как обычно, когда семейство собиралось вместе, все сидели с постными скучными физиономиями. Если дети улыбались, тетя Розалия набрасывалась на них с яростью.
Ей не понравилось, как он держал локти, когда резал курицу. «Да и нож, — сказала она, — давно бы уж следовало поточить».
Вспоминая об этом, Джек смеется. А тогда он добросовестно поводил ножиком по точильному бруску и снова принялся за курицу. Затем посмотрел на их напыщенные, скучные рожи, и замер. А потом поднял нож и пронзительно завопил:
— Да почему же, черт побери, вы никогда не улыбнетесь?! Я заставлю вас улыбаться!
Он поднял нож несколько раз, как волшебную палочку и — о чудо! — все они заулыбались!
Джек резко поднимается, проходит через холл на кухню и оттуда спускается по лестнице в подвал. Там большая печь, которая обогревает дом.
Джек подбрасывает уголь в печь до тех пор, пока там не забушевало мощное пламя.
Затем он идет обратно. Нужно будет позвать кого-нибудь прибраться в пустом доме — вытереть пыль, вытрясти занавески. Новые восточные ковры надежно обеспечат тишину, которая будет так нужна ему целый месяц, а может, и год.
Он прижимает руки к ушам. А что, если с приездом Алисы Джейн в доме возникнет шум? Ну какой-нибудь шум, где-нибудь, в каком-нибудь месте?
Джек смеется. Ерунда! Такой проблемы не возникнет. Нечего бояться, что Алиса привезет с собой шум. Это же просто абсурд! Алиса Джейн даст ему земные радости, а не бессонницу и жизненные неудобства.
Он возвращается в столовую. Фигуры сидят в тех же позах, и их безразличие нельзя объяснить невежливостью.
Джек смотрит на них и идет к себе в комнату, чтобы переодеться и подготовиться к прощанию. Расстегивая запонку на манжете, он поворачивает голову и прислушивается.
Музыка. Джек медленно поднимает глаза к потолку, и лицо его бледнеет.
Наверху слышится монотонная музыка, которая вселяет в него ужас: будто кто-то касается одной струны на арфе. И в полной тишине, окутывающей дом, эти слабые звуки кажутся грозными, словно сирена полицейской машины.
Дверь распахивается от удара его ноги, как от взрыва. Джек бежит наверх, а перила винтовой лестницы, будто полированные змеи, извиваются в его пальцах. Сначала он, разъяренный, спотыкается, но потом набирает скорость, и, если бы перед ним внезапно выросла стена, он не отступил бы, пока не разодрал бы о нее пальцы в кровь.
Он чувствует себя, словно мышь в колоколе. Колокол гремит, и от грохота некуда спрятаться. Это сравнение захватывает Джека. А звуки все ближе, ближе.
— Ну погоди! — кричит Джек. — В моем доме не должно быть никаких звуков! Вот уже две недели! Я так решил!
Он врывается на чердак.
Облегченно вздыхает, потом истерично смеется.
Капли дождя падают из отверстия в крыше в высокую вазу для цветов, которая усиливает звук, словно резонатор. Одним ударом он превращает вазу в груду осколков.
У себя в комнате он надевает старую рубашку и потертые брюки и довольно улыбается. Нет музыки! Дырка заделана. Ваза разбита. В доме снова тихо. О, тишина бывает самых разных оттенков...
Есть тишина летних ночей. Строго говоря, это не тишина, а наслоение арий насекомых, скрип колпаков уличных фонарей, шелеста листьев. Такая тишина делает слушателя вялым и расслабленным. Нет, это не тишина! А вот зимняя тишина — гробовое безмолвие. Но она преходяща, и исчезает с приходом весны. И потом она как бы звучит внутри самой себя. Мороз заставляет позвякивать ветки деревьев и эхом разносит дыхание или слово, сказанное глубокой ночью. Нет, об этой тишине тоже не стоит говорить!
Есть и другие виды тишины. Например, молчание двух влюбленными, когда слова уже не нужны... Щеки его покраснели, и он закрывает глаза. Это наиболее приятный вид тишины, правда тоже не совсем полный, потому что женщины всегда все портят: просят прижаться посильнее или наоборот, не давить так сильно. Он улыбается. Но с Алисой Джейн этого не будет. Он уже это пробовал. Все было прекрасно.
Шепот. Слабый шепот.
Да, о тишине... Лучший вид тишины постигаешь в себе самом. Там не может быть хрустального позвякивания мороза или электрического жужжания насекомых. Мозг отрешается от внешних звуков, и начинаешь слышать, как кровь пульсирует в висках.
Шепот.
Джек качает головой:
— Нет и не может быть никакого шепота в моем доме!
На его лице выступает пот, челюсть опускается, глаза напрягаются.
Он слышит шепот!
— Говорю тебе, я женюсь, — вяло произносит Джек.
— Ты лжешь, — отвечает шепот.
Его голова опускается, подбородок падает на грудь.
— Ее зовут Алиса Джейн, — невнятно бормочет Джек пересохшими губами. Один его глаз начинает дергаться, словно подавая сигналы невидимому гостю. — Ты не можешь заставить меня не любить ее. Я действительно люблю Алису Джейн.
- Предыдущая
- 17/66
- Следующая
