Чаша гладиатора(без ил.) - Кассиль Лев Абрамович - Страница 45
- Предыдущая
- 45/74
- Следующая
— Так вот, Артем Иванович, — сказала она, — с Гидростроем я обо всем уже договорилась. С шахтерами на шахте все в порядке — сам Колоброда обещал приехать. Но вы должны помочь тоже. Если это правда, что вы такой человек, как о вас вот Сеня говорит, вы нам очень можете помочь. Надо поднять у ребят чувство ответственности за школу. Надо, чтобы они гордились честью своей школы, чтобы ревновали ее, чтобы, отстаивали. Я бы вас попросила… Мы хотим вызвать на соревнование ребят из районной школы. Хотелось бы начать со спорта.
Артем совсем повеселел. Ему нравилась молоденькая, энергичная, хотя и застенчивая учительница-вожатая. Чижик, можно сказать, а гляди, как взвилась! Сразу загорелись и у него под насупленными, косматыми бровями глаза и ширнули вверх концы усов, когда он услышал «лова вожатой насчет спорта.
— Мне хотелось, чтобы вы их сами подбили на это, — продолжала учительница. Так прозвучит куда авторитетней. Шутка ли, сам Незабудный предложит, чемпион чемпионов!
— А вода, ребята, тем временем идет, — говорил школьникам Богдан Анисимович, когда через два дня после встречи у Артема состоялось собрание в школе.
— Вот именно. Подходит вода, — подтвердил Никифор Колоброда.
Он сидел в президиуме среди других знатных гостей и родителей. Литая звездочка Героя Социалистического Труда сверкала золотом у него на лацкане широкого пиджака, и уголок его все отгибался под ее тяжестью. Он сидел и слушал, как Богдан Анисимович Тулубей рассказывает ребятам о ходе строительства и приближении воды к Сухоярке.
— Да, скоро вон там разольется, — продолжал Богдан Анисимович и показал рукой на окна класса.
И все невольно посмотрели на окна, а потом опять на классную доску, где Богдан Анисимович только что нарисовал мелком схему строительства, прочертил толстой белой линией трассу канала и заштриховал площадь затопления… Да, вон там, за окнами, скоро засверкает водная гладь и уйдет на дно степь. Воды сейчас еще не было, но все уже словно разглядели ее там, под самыми окнами школы, и у всех душа занялась на мгновение от сладко-холодящего, как мята, предвкушения.
…Бубум!.. Бум!.. Тугой, круглый, как барабан, звук какого-то далекого тяжкого удара прокатился за окнами над степью, над пустырем, где виднелись остатки недавно снесенных домов. Легонько тронуло стекла в окнах. — Взрыв на выброс, — пояснил, слегка покосившись в окно, Богдан Анисимович, усаживаясь на место. — Дорогу водичке расчищаем.
— Давайте, дорогие ребята, и мы с вами на выброс всякую пакость, все, что мешает! — так начал свою речь Никифор Колоброда, сменивший как раз в эту минуту на трибуне Богдана Анисимовича.
— Можно рвануть, — сострил из своего угла Ремка.
Все оглянулись на него неодобрительно. Такое поведение Штыба никому не понравилось. Ведь на трибуне стоял не просто Милкин отец. Сеня даже Милке удивлялся не раз, видя, как она чересчур уж запросто и вольно обращается со своим знаменитым отцом. Нет, поднявшись на трибуну, тот стал не просто всем знакомым отцом Милки Колоброда, не только известным человеком, но уже лицом в какой-то мере неприкосновенным, оберегаемым всеми принятой традицией уважения к почетному гостю, к оратору, выполняющему особое свое назначение. Человек на трибуне был уже сам по себе фигурой, вызывающей почтение. Он выступал. Правда, выступал он, чувствуя, как видно, не очень-то себя в своей тарелке.
Откашливался, сморкался, вытирал большим платком вспотевшую шею. Видно, нелегко ему было на трибуне. Но это выступал знатный гость, большой портрет которого всегда висел на Доске почета у Первомайской. И поэтому никто не засмеялся на остроту Ремки. Все посмотрели на него с укоризной, а сидевшие поблизости показали под партой кулаки.
Но сам Колоброда и не поглядел в сторону Ремки. Ка-валось, что он и не слышал глупой шутки.
Он продолжал:
— Товарищи школьники! Позвольте мне! Разрешите мне от имени шахтеров, по их поручению поздравить вас. Скоро будете уже с большой водой. Благодаря чему? Благодаря заботам… — Он остановился, нахмурился. Ему, должно быть, самому было скучно говорить привычными, заученными на многих собраниях словами. И вдруг совсем другим голосом, тем, что и Сеня, и Пьер, и Ксана, и Ремка Штыб слышали не раз, когда были в гостях у Милки, Никифор Васильевич Колоброда продолжал: — Вода-то подходит, а вот вы, школа ваша, подхода пока встречного к такому большому делу в жизни не имеете. Ведь это будет уже у нас не поселок, а что? Будет город Сухоярка. Возможно даже, станет и районного значения. Тут теперь близко от нас пристань будет. Транспортировать уголь станем по воздушной подвесной дороге. А там прямо на баржи грузить…
Верно, Богдан Анисимович? — Тот кивнул головой с места. — Значит, какой вывод? А такой, что с наших ребят и с нашей школы спрос будет уже другой. Тем более, что вы тулубеевцы. Это имя по всей стране известное. Ему надо во всем соответствовать. А у вас что? У вас еще. попадаются малосознательные. Вот, скажем, порядка Шибенцова, примерно. Одного не могу понять: отец — справный шахтер, а сын, как мне известно, из пионеров отчислен, в конце класса плетется, да и у других еще под ногами путается. Разве это тулубеевец? Одно только название. Да и позорит он такое звание.
Никто уже не глядел на Ремку. И совестно, и страшновато было взглянуть на него. Не раз уже обо всем этом говорилось в классе. Но всегда это было делом* обыкновенным и даже в какой-то мере привычным. Ну мало ли что скажет учительница, выговаривая за плохие отметки, за нерадивость или какой-нибудь проступок. А тут об этом было сказано знатным гостем с трибуны. Ремка сидел, застигнутый врасплох, с багровыми от срама и словно оттопырившимися ушами, стараясь сохранить полную неподвижность, но предательский скрип парты выдавал его ерзание.
— Я бы советовал что? Подтянуться, — продолжал Колоброда. — У нас теперь всякое дело словно бы в большой воде начнет отражаться. Вот у нас на копре всегда звезда горит. Никогда не снимали все эти годы. Что она означает? Это вам всем хорошо известно. Но могу и повторить для памяти. Звезда горит значит, что? С планом порядок. Программу даем полностью и даже с превышением. А сейчас знамя переходящее по тресту держим уже второй год. А школа у нас, особенно ваш класс, ребята, не обижайтесь, от всего в отдалении топает. Не гасите нам, ребята, звезду. Мы зажгли, а вам надо ее выше поднимать, чтобы выше звезды над Сухояркой горели,
Сурен Арзумяи поднял руку:
— Можно вопрос?
— Почему нельзя? Пожалуйста!! Сурик встал: — Вот вы сказали: все в большой воде будет отражаться? И другие, которые хулиганничают?..
Никифор Васильевич Колоброда искоса поглядел на Богдана Тулубея, прокашлялся…
— Вот о том и разговор у нас с вами, — начал он, — о том и разговор, что теперь так решается, что всех, кто где мутит, надо нам на чистую воду вывести, чтобы берег в воду гляделся ясный. Воду мутить никому не дадим! Реки впадают в моря… — продолжал он, и легкая хрипотца, которая проступала вначале, исчезла из его голоса. — Реки впадают в моря, я говорю. А наша вся жизнь течет в будущее. И такое, какого у людей еще никогда и не бывало. Коммунизм уже это будет. Вот что такое наше будущее, ребята! И жизнь у нас должна быть чистой воды. Как бриллиант. Чтобы не нанести мути всякой в будущее.
— А всякие еще несознательные будут тогда? — задали вопрос откуда-то с задней скамьи.
— Я так лично думаю, — сказал, поглядев в ту сторону, Никифор Васильевич, что к тому времени такие, как ты говоришь, и вовсе водиться уже не будут. Ну, а народится если случаем, так уж вылечат урода, приведут в сознание.
Ремка Штыб поднял руку. Ему хотелось как-нибудь вернуть расположение класса.
— Можно вопрос еще?
— Гони.
— Вот, говорят, — сказал Ремка ясным, вкрадчивым голосом примерного ученика, — говорят, что когда коммунизм наступит уже совсем, так всякий будет получать сколько кому захочется, а работать кто сколько может. А в школе, например, тоже учиться станут сколько захочется по способностям? И пятерки будут ставить по потребностям?..
- Предыдущая
- 45/74
- Следующая
