Чаша гладиатора(без ил.) - Кассиль Лев Абрамович - Страница 33
- Предыдущая
- 33/74
- Следующая
И они показали Пьеру фотографию. На ней был изображен какой-то толстолицый и очень, по-видимому, важный офицер в форме гитлеровской дивизии «СС». Он держал в руках кубок — такой же, как тот, что был у Пезабудного. А вокруг стояли, выпятив животы, втиснутые в эсэсовские мундиры другие гитлеровцы… Так что разумнее было бы не путать никого в это дело и избежать огласки. И вот если он, Пьер, благоразумно решит поступать именно так, как ему рекомендуют его искренние доброжелатели, то все останется в тайне, а он на старости лет вполне обеспечит своего нареченного деда, да и сам сможет иметь кое-что про запас.
— Слушай… Я тебя прошу, — выдавил наконец из себя Артем, когда Пьер теперь рассказал ему обо всем. — Забудь ты про это, набрехали тебе… Жулики это, гады были. И они хотят нас с тобой тут перед всем честным народом ошельмовать. Они и мне про что-то намекали, да я с ними и разговаривать не стал. И тебя хотели но глупости твоей словить. Ты этому, дорогой, не верь. То обман. Ты уж меня послушай. Я это жулье, слава тебе господи, знаю. Вот они где у меня всю жизнь сидели. — И Незабудный с силой похлопал себя сзади, по литой борцовской шее. — Давай уж условимся, что об этом больше ни звука ни со мной, ни, упаси бог, с другими.
Пьер был неплохой, но слабовольный парень. А главное, он не очень любил задумываться надолго. И он терпеть не мог сам выискивать какое-то решение, с удовольствием разделяя чужое мнение. Доктор Арзумян правильно подметил, что он готов петь под любую дудку.
Сейчас он уже был не рад, что сорвался и выболтал все, что узнал тогда в Париже от тех двоих…
Они дожидались его тогда внизу под лестницей. И, хотя Артем Иванович строго-настрого наказывал ему в те дни остерегаться, чтобы не попасть в какую-нибудь ловушку, он согласился пойти в соседнее бистро. Там они угостили его вкусным аперитивом и яблочным тортом и стали уговаривать, чтобы он сделал, когда приедет в Сухоярку, так, как они ему советуют. Они острили, перешучивались, хлопали его по плечу, понимающе переглядывались и намекали на какие-то возможные, угрожающие деду позором последствия, если Пьер откажется выполнить предлагаемое. Потом опять сулили Пьеру несметные богатства, обеспеченную, роскошную жизнь в любом уголке мира. Может быть, он хочет ехать на Таити? О, там очень интересно! А какие девушки! Это он поймет, когда подрастет. А в Миами разве плохо? Или. скажем, в Вальпараисо? Были бы деньги! А они будут, если Пьер будет послушным мальчиком и станет поступать так, как его учат хорошие люди. Пьер тогда обещал подумать. А те двое велели на всякий случай заучить их адрес (записывать его они не советовали): «Париж, бульвар Капуцинов, 16, апартамент 132, месье Томбо» . Пусть не пугает Пьера эта зловещая фамилия. Это условное обозначение, намек на то, что тайна должна быть сохранена, как в могиле, — пошутили они. А потом уже серьезно объяснили, что достаточно Пьеру по указанному адресу сообщить из Сухоярки о своем согласии, и ему немедленно пришлют в ответ все необходимые сведения. А письмо Пьера, пусть уж он не обижается, будет для них некоторой гарантией, что он их не обманет. Ибо, если такое письмо им придется кое-кому показать в СССР, то Пьер сам понимает… И так далее…
Но слишком ненавистны были измучившемуся в скитаниях из приюта в приют эти чужие и чем-то враждебные люди. С ними в представлении Пьера связывалось все тяжкое, постыдное и грубое, что составляло его несчастное детство. Нет, ну их! Он уже бежал из двух приютов. Три недели после второго побега он ночевал в трамвайном депо, проникая туда им самим придуманным хитрым способом. Когда шли последние вагоны, задерживаясь обычно или замедляя ход под низким пролетом одного из уличных мостов — виадуков, он ждал удобного момента, держась снаружи за перила, и тихонько с арки моста опускался на крышу трамвая. Он ложился между укрепленными на крыше вагона рекламными щитами и вместе с трамваем въезжал в депо. Там можно было переночевать. Там, по крайней мере, была кровля над головой. Там было сравнительно тепло. Все-таки это было какое ни на есть пристанище, чтобы переспать ночь. И утром он снова взбирался с крыши трамвая на арку виадука и отправлялся бродить по огромному, оскорбительно безучастному к нему городу, где он был всем чужой, абсолютно никому не нужный и где можно было выклянчить или какими-нибудь маленькими услугами заработать на чашку скверного кофе с тарталеткой.
Много еще было путаницы в его голове, напичканной всем, что он вычитал в дешевых пестрых книжонках, вроде «Фантомас, гроза полуночи», «Королева сточных вод» или «Рассвет в казино». Не во всем он разобрался сразу, начиная новую жизнь, которая взяла теперь его решительно и, должно быть, навсегда в свой заботливо властный оборот. Не обо всем можно было поговорить и с дедом, который, видно, сам кое в чем еще путался, а о каких-то делах из прошлого предпочитал не поминать.
Он чувствовал, что не следует больше теребить Артема Ивановича расспросами, видел, как встревожен и озадачен был дед, когда услышал о разговоре в Париже с теми двумя… Он тихо вышел из комнаты. Но хотелось потолковать с кем-то. Не о том, про что шел сейчас разговор с дедом, об этом, конечно, лучше было молчать, забыть, выкинуть из головы и молчать. Но были у Пьера и другие вопросы, о которых следовало бы побеседовать с его новыми друзьями. Много интересного и нового для себя узнал за последние недели Пьер Кондратов. Многое было еще не совсем ему понятно, а уж хотелось понять все. Может быть, поговорить с Ксаной? Она, видно, хорошо во всем разбирается. И не разболтает. Не такая!..
Но, когда он пришел к Тулубеям, Ксаны дома не оказалось. Его встретила Галина Петровна, только что вернувшаяся с работы. Она была в капоте, мягких туфлях, домашняя, уютная и не такая уж строгая, какой показалась в первые дни Пьеру.
— Ксаночки нет, — сообщила ему Галина Петровна. — Но, может быть, со мной посидишь? Заходи. Я же тебя толком и не разглядела. Вот совсем теперь вид другой у тебя, справный вполне. А то какой-то чудной фасон ты имел — не наш, не ваш, а так, не поймешь чей. Ну как, поправляется дед Артем? Кланяйся ему. Садись. Расскажи, как ты там в заграницах-то обретался? Намыкался порядочно, должно быть? Как же это так получилось все?
Пьер молчал.
— Может быть, вспоминать неохота? Ну, я тебя не неволю, бередить не хочу. Что было, то сплыло. И хорошо. Ну как, тебя не обижают наши ребята?
— Нет, — сказал Пьер, — если хотите, пожалуйста… Я могу ргассказывать. Я никому не ргассказываю. Я не люблю. Это плохо было. Это очень было нехоргошо.
Впервые ему захотелось почему-то рассказать именно этой маленькой, строгой, очень внимательно смотрящей на него женщине о себе, о том, что было у него в так нелепо сложившейся и наполовину даже самому ему непонятной жизни. Галина Петровна смотрела на него спокойно, не разглядывала, а просто смотрела. И не было в ее взгляде того нетерпеливого любопытства, которое уже немного стало надоедать в людях Пьеру. Сначала этот повышенный интерес, вызывавшийся везде им, тешил Пьера, а сейчас такое чрезмерное внимание казалось ему назойливым. У него было как-то очень спокойно на душе оттого, что Галина Петровна смотрит на него внимательно, но совершенно не любопытничая. А главное, не было в ее глазах того жалостливого участия, которое всегда очень раздражало Пьера.
И он все рассказал ей. И как увезли мать в больницу, после чего он уже больше ее никогда не видел. И как отправили его в приют. И как он бежал оттуда первый раз. И как опять забрали его ажаны. И как захотела его пожалеть какая-то одинокая, уже немолодая и чересчур уж ласковая дама — эмигрантка, с усиками на вечно приподнятой и противно выгнутой губе. О ней ему и вспоминать почему-то было тошно. И как он опять удрал. И как прыгал на крышу трамвая с виадука. И как снова загнали его в приют, когда поймали, и уже собирались отправить в Америку. И как нашел его Артем Иванович. Про все рассказал Пьер.
Галина Петровна слушала его строго, не, перебивая. Только иногда спрашивала, если попадалось непонятное слово:
- Предыдущая
- 33/74
- Следующая
