Выбери любимый жанр

Катакомбы - Катаев Валентин Петрович - Страница 32


Изменить размер шрифта:

32

Товарищ Сергеев представлял для Пети особый, повышенный интерес, как заслуженный мастер спорта, то есть человек, посвященный во все тайны футбола, легкой атлетики, плавания. Он был членом судейской коллегии общества «Динамо», был знаком со всеми чемпионами, знаменитыми пловцами и футболистами. Мало того, он был выше их: он их судил. В глазах Пети это была совершенно необыкновенная личность, почти полубог. Петя даже смотрел на него, как на солнце, — сладко зажмурившись. Мальчик ходил за ним как тень, терпеливо выжидая минуты, когда можно задать какой-нибудь теоретический вопрос, касающийся пенальти, офсайда или же преимущества стиля кроль перед стилем брасс. Товарищ Сергеев отвечал любезно, но слишком коротко. Он вообще был немногословен — больше слушал, чем говорил, покуривая свою трубку, набитую теперь уже не душистым табаком «Золотое руно», а солдатской махоркой. Лишь однажды он первый обратился к Пете с вопросом:

— Спортом занимаешься?

— Немножко, — замявшись, ответил мальчик.

Сергеев пощупал его мускулы на руках и ногах, кисло улыбнулся и сказал:

— И это называется пионер! Погоди, я еще до тебя доберусь…

Что касается коменданта лагеря Леонида Мироновича Цимбала, которого почти все называли просто Леней, то к нему у Пети было отношение двойственное. Леня Цимбал в основном ему нравился. Душа этого веселого, озорного человека, как бы всегда пронизанная светом южного солнца, простодушно отражалась в необыкновенно подвижной физиономии, способной стремительно менять выражение и отражать самые разнообразные, тончайшие оттенки мыслей и чувств. Его лукавые губы всегда были готовы к иронической улыбке, а на языке всегда висела и в любой момент готова была сорваться шутка или острота, впрочем лишенная сарказма. Он обладал большим чувством особого одесского юмора, помогавшего ему в самые трудные минуты жизни. Но так как всем было сейчас не до юмора, а не шутить Леня не мог, то чаще всего он обрушивался на Петю бурным потоком черноморских словечек и поговорок:

— А ну, иди сюда, мальчик! Что я вижу — тебе уже выдали наган? Вот теперь ты имеешь вид, не будем спорить!.. А кто будет чистить картошку? Может быть, Пушкин с бульвара?.. Ах, ты уже почистил? Тогда я извиняюсь. Классный ребенок!

Пете отчасти льстило, что сам комендант лагеря находился с ним в таких дружеских, коротких отношениях, но все же эти постоянные шутки утомляли, и Петя в конце концов старался не попадаться на глаза веселому Лене.

Но, разумеется, ближе всех для мальчика были Матрена Терентьевна, Раиса Львовна и Валентина. Он относился к ним, как к родным. В сущности, это была его семья. Они заменяли ему, насколько это было возможно, и мать, и отца, и сестер, и бабушку. Только с ними чувствовал себя Петя совсем легко и свободно.

Скоро подземелье приобрело вполне жилой вид. Имелись комнаты, если так можно было назвать маленькие и большие ниши-пещеры, вырубленные в залежах ракушечника или выкопанные в грунте. Отчасти это были старые, давным-давно выработанные штреки подземных каменоломен, отчасти новые помещения, специально устроенные для имущества и людей подпольного райкома. Это подземное жилище можно было назвать как угодно: штабом, казармой, арсеналом, командным пунктом. Но привилось самое скромное, самое прозаическое название: квартира. Действительно, это больше всего было похоже на квартиру, превращенную в учреждение, или, вернее, учреждение, где поселились вооруженные люди. Большие каменные плиты служили столами. На таких же каменных прямоугольных плитах, застланных соломой и шинелями, люди спали по нескольку человек, как на нарах. Вместо стульев сидели на камнях. Вообще вся мебель была каменной, ракушечниковой.

Женщины — Раиса Львовна, Матрена Терентьевна, Лидия Ивановна и Валентина — помещались отдельно. Их ниша была занавешена ситцевым пологом. Они — все четверо — спали рядом на каменных нарах. Но зато какой порядок, какая чистота царили здесь! Нары всегда были гладко застланы байковыми одеялами. Подушек, правда, не было. Вместо подушек в головах лежали аккуратно сложенные верхние вещи и мешки. На каменной тумбочке, покрытой пожелтевшим номером газеты «Черноморская коммуна» с вырезанными зубчиками, стояли небольшое зеркало Лидии Ивановны, пластмассовое блюдечко для шпилек, глобус, захваченный впопыхах вместе с бумагами Матреной Терентьевной, маленькая фотография в рамочке из ракушек и светильник. Но даже этот светильник, сделанный Валентиной, отличался от других светильников тем, что был сооружен из затейливого, фигурного флакона из-под духов «ТЭЖЭ» и как бы подчеркивал своим изяществом, что здесь живут женщины.

Мужчины — в том числе и Петя — помещались в трех других «комнатах».

В подземелье имелся также красный уголок, он же — кабинет первого секретаря. Конечно, это в значительно большей степени напоминало пещеру, чем комнату. Два длинных каменных стола, составленных в виде буквы «Т», окруженных каменными кубиками стульев. В углу, на камне, — маленький несгораемый шкаф. В другом углу, на каменной тумбочке, — ведро с водой и кружка, сделанная из консервной банки. На полке, выдолбленной в стене, несколько книг. Рядом — карта Советского Союза, карта Одесской области и план города, а также административная схема Пригородного района. Петя видел, как дядя Гаврик и товарищ Туляков принесли портрет Ленина, два знамени алое знамя районного комитета партии и малиновое знамя районного Совета. Они поставили знамена в угол, а портрет прибили гвоздями к стене над столом.

— Именно здесь отныне находится та настоящая, коренная народная власть, — сказал однажды Черноиваненко, — власть Советов, власть Коммунистической партии, которая будет управлять Пригородным районом города Одессы до тех пор, пока враг не будет изгнан и уничтожен до последнего человека. — Черноиваненко посмотрел вверх, на низкий земляной потолок, и прибавил: — Они еще не знают, что такое всенародная Отечественная война. Ничего. Они скоро узнают.

И он так нажал на слово «они», что скрипнули зубы.

Решетчатый фонарь «летучая мышь», поставленный на несгораемый шкаф, неярко, но выразительно освещал всю эту мрачную и вместе с тем торжественную картину, невероятную, как во сне.

Смуглый, золотистый свет двигался по оружию, по ухабистому земляному полу, по человеческим фигурам, по картам. Казалось, что лицо Ленина живет, дышит, струится. И два скрещенных знамени, золотясь тяжелыми кистями, прибавляли к яркому свету «летучей мыши» алый, шелковый свет своих полотнищ.

Однажды Петя увидел, как в кухонной нише, на примусе, в большой кастрюле, варился клейстер. Его варила Матрена Терентьевна, но за варкой наблюдал и давал указания лично товарищ Черноиваненко. Он придавал качеству клейстера большое значение. Листовки должны наклеиваться не кое-как, лишь бы только держались, а так, чтобы их трудно было содрать. Он придирчиво пробовал клейстер на палец и на язык, проворным движением набирал его на небольшую малярную кисть и мазал бумагу, следя, чтобы не было комков. Когда клейстер наконец был готов, его аккуратно разлили по консервным банкам. Затем в красном уголке было короткое, строго деловое заседание бюро райкома.

Петя и Валентина, чувствуя, что принимается важное решение, то и дело заглядывали в красный уголок. Стрельбицкий держал перед планом Одессы «летучую мышь», а дядя Гаврик быстро рисовал на нем кусочком угля стрелы, направленные в разные стороны.

Женщины сидели на полу вокруг светильника и что-то пришивали к подкладкам мужских пальто и шинелей.

— Что они пришивают? — шепотом спросил Петя.

— Карманчики и петельки, — быстро ответила Валентина таким же таинственным шепотом.

— А для чего? — чуть дыша, сказал Петя.

Девочка посмотрела на него сбоку и с чувством превосходства пожала плечом:

— Дитя природы!

— Нет, кроме шуток! — жалобно сказал Петя.

— Можно подумать, что ты упал с луны. Для чего пришиваются к подкладке карманчики и петельки? Ну?

— Много о себе воображаешь! — сказал Петя, надулся и замолчал.

32
Перейти на страницу:
Мир литературы