Выбери любимый жанр

Катакомбы - Катаев Валентин Петрович - Страница 29


Изменить размер шрифта:

29

— Итак, мы дома, — сказал Дружинин, когда они пролезли в чердачную дверь. — Миша, ты здесь?

— Здесь, — ответил из темноты такой простой, такой домашний, даже несколько сонный голос, будто это все происходило не на обломке чердака, между небом и землей, в глубоком тылу врага, а где-нибудь вечерком в мирном советском городке, в уютной студенческой комнатушке.

— Ну, как тебе понравилось? — с плохо скрытым торжеством спросил Дружинин.

— Я думая, что наш чердак обвалится ко всем чертям, — сказал Миша из темноты.

— Неужели так сильно рвануло?

— И не спрашивайте! Жуткое дело! На два километра стекла посыпались.

— Ты бы засветил, Миша. А то сидишь в темноте, как крот.

— Можно, — покладисто сказал невидимый Миша. — Я свечку экономлю. Подождите. Сейчас проверю светомаскировку.

Через некоторое время щелкнула зажигалка и зажглась свеча. Петр Васильевич увидел себя в маленькой каморке, со всех сторон завешенной плащ-палатками, одеялами, шинелями. На косом чердачном полу лежали какой-то старый войлок, видимо сорванный с дверей, и заднее сиденье легкового автомобиля с вылезшими пружинами. На стропилах висели большая фляжка, обшитая сукном, и маузер в деревянном ящике. Под ними на полу стояли фанерный баул, завязанный веревкой, и чемоданчик из числа тех стареньких, потертых фибровых чемоданчиков, с которыми молодые люди обычно приезжают из провинции в Москву поступать в вуз. Желтая румынская свеча, укрепленная внутри пустой жестянки из-под мясных солдатских консервов, стояла на полу, а так как пол был наклонный, то, чтобы свеча не оплывала в одну сторону, под жестянку была подложена спичечная коробка с зелено-красной румынской этикеткой. Миша оказался маленьким складным солдатиком в черной стеганке, в башмаках и обмотках, рыжий, с желтыми ресницами, от которых не только его круглое лицо выглядело особенно свежим и розовым, но даже глаза казались розоватыми.

— Познакомьтесь.

— Сержант Веселовский, — сказал Миша, протягивая Петру Васильевичу руку.

— Старший лейтенант Бачей.

Они пожали друг другу руки, и Миша сел на войлок рядом с баулом и чемоданом и скрестил ноги по-турецки. По-видимому, это были его любимое местечко и любимая поза. Петр Васильевич лег на войлок и с наслаждением вытянулся. Ноги у него ныли, горели, гудели. Он положил под голову свою мягкую молдаванскую шапку, и все необыкновенно приятно спуталось перед его глазами. Как сквозь воду, он услышал булькающий голос Дружинина, который сказал: «Вы лучше снимите эти ваши молдаванские чеботы», — и тут же заснул. Когда же проснулся, то долго не мог сообразить, где находится, наконец вспомнил, что на чердаке, вспомнил все, что с ним сегодня произошло, и попросил пить. Но пить ему не дали, сказав, что мало воды и что сейчас будет чай.

Дружинин, без сапог, в расстегнутом черном эсэсовском френче, под которым так симпатично голубела советская майка, лежал на автомобильном сиденье и, положив на поднятые колени блокнот, делал карандашом какие-то заметки.

Миша принес из угла чайник, поставил его на два кирпича и зажег под чайником таблетку сухого трофейного спирта. Когда чай поспел, он достал полбуханки пшеничного хлеба, палку сухой московской колбасы и пакет сахару. Он аккуратно отрезал три не слишком толстых ломтя хлеба, три кружочка колбасы и вынул из пакета три куска сахару.

— Нынче у нас не густо, товарищ старший лейтенант, — сказал он, строго посмотрев на Петра Васильевича. — Тяжело снабжаться.

Он отделил каждому его порцию на особую бумажку, скупо заварил чай и пригласил ужинать.

— Можете себе представить, я вас в первый момент совершенно не узнал, сказал Петр Васильевич, глядя на Дружинина счастливыми глазами.

— Меня очень легко было узнать. Я ведь не изменил своего лица. Только мундир да фуражка… Зато вы, Петр Васильевич, постарались! Настоящий молдаванин-единоличник. — Дружинин снисходительно усмехнулся. — Борода, свитка, шапка, постолы. Красота!

— Как же вы меня узнали?

— Профессия.

— Вот уж действительно не было бы счастья, да несчастье помогло!..

19. «ВОТ ТЕБЕ И КОПЧЕНАЯ СКУМБРИЯ!»

Петру Васильевичу вспомнился знойный степной полдень, воздух, текущий по горизонту, его сын Петя, пестрая девочка и пограничник в зеленой выгоревшей фуражке, который подбрасывает эту пеструю девочку, как букет, ловит ее, переворачивает, и они оба — папка и дочь — заливаются радостным смехом. Боже мой, как давно, как далеко все это было! Как будто бы на какой-то другой, счастливой планете.

— Слушайте, вы себе не можете представить, до чего я рад вас видеть! наивно воскликнул Петр Васильевич.

— И я тоже, — сердечно ответил Дружинин и вдруг грустно улыбнулся: Так как вы говорите? Шабо, Аккерман, Будаки?.. Страна вашего детства?

— Копченая скумбрия, — прибавил Петр Васильевич печально.

— Вот тебе и копченая скумбрия! — сказал Дружинин.

— Н-да… Покатались на моторной лодке. Погуляли. Ничего себе! Кстати, где же теперь находится ваша прелестная дочурка? Лидочка, кажется?

— Галочка. Я ее отправил самолетом обратно в Харьков, как только все это началось. А где она в данный момент, просто не представляю. Очень беспокоюсь. А ваш Петя?

— Я его тоже успел отправить в Москву.

— Шустрый малый. Одно слово — вице-президент!

И они оба замолчали, задумались…

— Стало быть, уточним обстоятельства, — мягко сказал Дружинин, меняя тему. — Простите, вы член партии?

— Нет, я беспартийный, — сказал Петр Васильевич, почему-то слегка краснея. — Но, я думаю, это не имеет никакого значения?

— Конечно, конечно. Я просто уточняю. Мы сейчас все большевики партийные и непартийные. Не так ли? Насколько я вас понял, вы командир Красной Армии?

— Да. Командир батареи. Мне полагалась броня, но я…

— Это понятно.

Дружинин замолчал и молчал довольно долго, видимо что-то обдумывая.

— Петр Васильевич, — наконец сказал он, — нас столкнула судьба… вы сами видите, при каких обстоятельствах. Надеюсь, для вас ясно, что я выполняю определенное боевое задание. Вам не надо объяснять какое. Это задание партии и правительства. Государственное задание.

— Нахожусь в полном вашем распоряжении, — сказал Петр Васильевич.

— Я так и думал.

Дружинин протянул руку, и они обменялись быстрым крепким рукопожатием.

Разговаривая, Дружинин продолжал что-то записывать в блокнот.

— Между прочим, — сказал Петр Васильевич, — когда я блуждал по Парку культуры и отдыха имени Шевченко, то наскочил на какую-то тяжелую батарею. Может быть, вам это будет полезно?

— Сколько вы там насчитали орудий? — быстро спросил Дружинин.

— Четыре.

— Калибр?

— По-моему, стосорокапятимиллиметровые.

— Дальнобойные?

— Да, дальнобойные.

— Они их уже установили?

— Они их устанавливали: рыли огневую позицию.

— Фронтом куда? В море?

— Фронтом в море.

— А может быть, не в море?

Петр Васильевич задумался:

— Нет, по-моему, фронтом в море.

Дружинин поморщился и резко сказал:

— По-вашему!.. Нам важно установить не как «по-вашему», а как на самом деле.

Дружинин вдруг спохватился, что сделал слишком резкое замечание немолодому, хорошему и, в сущности, малознакомому ему человеку. Он густо покраснел и сказал:

— Пожалуйста, извините. Я слишком увлекся работой. Кроме того, я уже три ночи не спал. А эта дальнобойная батарея, которую вы обнаружили, очень показательный факт. Если они ее устанавливают как береговую, то, значит, они боятся десанта, и это необходимо отметить.

— Они ее устанавливают фронтом в море, — твердо сказал Петр Васильевич.

— Спасибо.

Дружинин быстро записал в блокнот несколько слов.

— И еще, — сказал он торопливо, — когда вы добирались из Будак в Одессу, вы ехали по какому маршруту?

— На Аккерман.

— А из Аккермана?

— Из Аккермана через Днестровский лиман.

29
Перейти на страницу:
Мир литературы