Кошкина пижама - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 20
- Предыдущая
- 20/38
- Следующая
— Что ж, понимаю. Конечно. Да. Да, черт возьми!
— Роб, я люблю тебя. Мне бы только не хотелось, чтобы ты писал этот проклятый роман.
— Если б ты рассталась с этой бандой, я бы бросил роман, — говоришь ты. — Но мне не нравится, что они с тобой сделали. Майк рассказывал тебе, что он со мной вытворяет?
— А что он с тобой вытворяет, дорогой?
— Он пытается пустить мне кровь. Я имею в виду буквально. Ты же знаешь, что такое Майк, Энн. Малодушный и трусливый тип. Бернц тоже, коли на то пошло. Я таких навидался: грубость у них прикрывает трусливые потроха. Майк не хочет меня убивать. Он боится убивать. Он думает, что сможет меня запугать. Но я иду напролом, потому что считаю: у него кишка тонка, чтобы довести дело до конца. Он скорее согласится, чтобы его обвинили за наркотики, чем отважится на убийство. Я знаю Майка.
— А меня ты знаешь, дорогой?
— Думаю, да.
— Хорошо меня знаешь?
— Неплохо.
— Я могла бы убить тебя?
— Не посмеешь. Ты любишь меня.
— Себя я тоже люблю, — промурлыкала она.
— Ты всегда была странной. Никогда не понимал, да и сейчас не могу понять, что тобой движет.
— Инстинкт самосохранения.
Ты предлагаешь ей сигарету. Энн так близко от тебя. Ты с удивлением качаешь головой:
— Однажды я видел, как ты отрываешь мухе крылышки.
— Это было интересно.
— А ты в школе не препарировала котят в бутылке?
— С большим удовольствием.
— А ты знаешь, что с тобой делают наркотики?
— Они доставляют мне огромное удовольствие.
— А как насчет этого?
Вы так близко друг к другу, что стоит тебе сделать одно лишь движение — и ваши лица встретятся. Ее губы все так же хороши. Теплые, подвижные и мягкие.
Энн слегка отстраняется от тебя.
— Это тоже доставляет мне удовольствие, — говорит она.
Ты прижимаешься к ней, ее губы вновь приникают к тебе, и ты закрываешь глаза…
— Черт! — вскрикиваешь ты, отпрянув.
Ее ноготь впился тебе в шею.
— Прости, дорогой. Я сделала тебе больно? — спрашивает она.
— Всем хочется поучаствовать в этом спектакле, — говоришь ты. Достаешь свой любимый флакончик и вытряхиваешь пару пилюль. — Боже мой, леди, какая хватка. Будьте со мной поласковей. Я хрупок.
— Прости, я забылась, — говорит она.
— Я польщен. Но если такое происходит от одного поцелуя, ты превратишь меня в кровавое месиво, если я пойду дальше. Подожди.
Еще пластырь на затылок. И снова целоваться.
— Тише едешь, дальше будешь, детка. Мы поедем на пляж, и я прочту тебе лекцию о вреде общения с Майклом Хорном.
— Что бы я ни говорила, ты все равно продолжишь писать свой роман, Роб?
— Все уже решено. Так на чем мы остановились? Ах да.
Снова губы.
Чуть за полдень ты останавливаешь машину на вершине залитого солнцем обрыва. Энн бежит впереди, спускаясь по дощатой лестнице: двести ступенек вниз, под обрыв. Ветер развевает ее отливающие бронзой волосы, она такая хорошенькая в этом голубом купальнике. Ты задумчиво спускаешься вслед за ней. Вы остались одни, вдали от всего. Города исчезли из вида, на шоссе ни души. Пляж внизу в складках набегающего на него волнами моря широк и пустынен, прибой накатывает и омывает огромные гранитные плиты. Слышатся крики морских птиц. Ты смотришь на Энн, идущую впереди. «Маленькая глупая девочка», — думаешь ты о ней.
Вы медленно прогуливаетесь, взявшись за руки, пропитываясь солнцем. Тебе кажется, что на какое-то время все стало чистым и добрым. Вся жизнь обрела чистоту и свежесть, даже жизнь Энн. Тебе хочется говорить, но твой голос звучит сыгранно в этой соленой тишине, да и язык все еще побаливает после укола острой вилки.
Вы подходите к кромке воды, и Энн что-то поднимает с земли.
— Ракушка, — говорит она. — Помнишь, как в старые добрые времена ты нырял в резиновой маске и с трезубцем?
— Старые добрые времена.
Ты вспоминаешь ушедшие времена, Энн, себя и как у вас все хорошо получалось вместе. Как вы ездили на море. Ловили рыбу. Ныряли. Но даже тогда она была странным созданием. Ей совсем не жаль было убивать лобстеров. Она с удовольствием их потрошила.
— Ты всегда был таким безрассудным, Роб. По правде, ты и сейчас такой. Нырял за морскими ушками, хотя эти раковины могли поранить тебя — и серьезно. Они же острые, как бритвы.
— Знаю, — отвечаешь ты. Энн отшвыривает ногой ракушку. Та шлепается возле сброшенных тобой ботинок. Возвращаясь, ты обходишь ее, чтобы не наступить.
— Мы могли бы быть счастливы, — говорит она.
— Приятно думать, что это так, да?
— Мне бы хотелось, чтобы ты поменял свое решение, — продолжает она.
— Слишком поздно, — отвечаешь ты.
Она вздыхает.
На берег накатывает волна.
Тебе не страшно находиться здесь с Энн. Она ничего не может тебе сделать. Уж с ней-то ты справишься. В этом ты уверен. Нет, это будет приятный, ленивый денек, без приключений. Ведь ты начеку, готов к непредвиденному.
Лежишь на солнышке, оно прогревает тебя до самых костей, и ты расслабляешься, таешь, принимая форму углубления в песке. Энн лежит рядом, и солнце золотит ее вздернутый носик и сверкает в выступивших на мгновение капельках пота на лбу. Она весело и непринужденно о чем-то щебечет, и ты очарован ею; как она, такая красивая, может быть такой подколодной гадюкой, лежащей на твоем пути, и в то же время такой смущенной и слабой в глубине души, там, куда тебе и не докопаться?
Ты лежишь на животе. Теплый песок. Теплое солнце.
— Ты же обгоришь, — наконец, со смехом говорит она.
— Не исключено, — соглашаешься ты. Ты чувствуешь себя таким остроумным, таким бессмертным.
— Погоди, дай помажу тебе спину, — говорит Энн, открывая оригинальную кожаную дамскую сумочку, похожую на китайскую головоломку. Она показывает тебе бутылочку чистого желтого масла. — Это защитит тебя от солнца, — говорит она. — Идет?
— Идет, — соглашаешься ты. Ты чувствуешь себя так хорошо, даже превосходно.
Энн поливает тебя маслом, как окорок на вертеле. Держа бутылочку на весу, она льет, и желтая, сверкающая, прохладная жидкость тонкой струйкой заполняет мельчайшие впадинки твоей спины. Рука Энн размазывает масло и, массируя, втирает в спину. Ты лежишь с закрытыми глазами, что-то мурлыча себе поднос, наблюдая, как под зажмуренными веками пляшут голубые и желтые пузырьки, а она все льет и льет масло и смеется, массируя твою спину.
— Мне уже прохладнее, — говоришь ты.
Еще минуту-другую она продолжает массировать твою спину, затем останавливается и молча сидит рядом. Проходит много времени, а ты все лежишь, не двигаясь, поджариваясь в песчаной печи. Внезапно солнце перестало быть таким горячим.
— Ты боишься щекотки? — спрашивает Энн за твоей спиной.
— Нет, — говоришь ты, и уголки твоего рта изгибаются в улыбке.
— У тебя красивая спина, — продолжает Энн, — мне бы так хотелось ее пощекотать.
— Давай щекочи, — говоришь ты.
— Здесь щекотно? — спрашивает она.
Ты чувствуешь слабое, едва уловимое прикосновение к спине.
— Нет, — отвечаешь ты.
— А здесь? — спрашивает она.
Ты ничего не чувствуешь.
— Ты до меня даже не дотронулась, — говоришь ты.
— Я читала одну книгу, — продолжает она. — В ней говорилось, что чувствительные участки спины настолько плохо развиты, что большинство людей не могут с уверенностью сказать, дотрагиваются до них или нет.
— Глупости, — возражаешь ты. — Дотронься до меня. Давай. А я скажу.
Ты чувствуешь, как она трижды медленно проводит рукой по твоей спине.
— Ну как? — спрашивает она.
— Ты провела пальцем вниз дюймов на пять под одной лопаткой. То же под другой лопаткой. А потом вдоль хребта. Вот так.
— Молодец. Сдаюсь. Ты меня обставил. Мне нужна сигарета. Черт, все кончились. Не возражаешь, если я сбегаю к машине, возьму сигареты?
— Давай я схожу, — предлагаешь ты.
— Ничего, лежи.
Она уже уходит по песчаному пляжу. В ленивой полудреме, сквозь пелену раскаленного марева ты смотришь, как она убегает. Тебе кажется немного странным, что она прихватила с собой сумку и флакон с жидкостью. Женщины. И все равно ты не можешь не отметить про себя, как она красива, когда бежит. Она поднимается по дощатым ступеням, оборачивается, машет тебе рукой и улыбается. Ты улыбаешься ей в ответ и машешь рукой в каком-то незавершенном, ленивом приветствии.
- Предыдущая
- 20/38
- Следующая
