Дело жизни Хуана Диаса - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 3

• Предыдущая
• 3/3

— Игрушка, — спокойно ответила Филомена, глядя вдаль на холмы, — если это игрушка — сделана мной и, безусловно, принадлежит мне. Но даже, — продолжала она, словно наслаждаясь спокойствием, которое в нее вселилось, — даже если это не игрушка и Хуан Диас и в самом деле вернулся домой, что ж, разве он в первую очередь не принадлежит Господу Богу?

— Да кто с этим спорит? — удивился Рикардо.

Могильщик хотел сделать еще одну попытку. Но прежде чем он успел что-то пробормотать, Филомена сказала:

— Как-то в Страстную неделю по воле Господа Бога, перед лицом Господа Бога, на алтаре Господа Бога и в церкви Господа Бога Хуан Диас сказал, что всегда будет моим.

— Вот именно, всегда, — обрадовался могильщик. — Но его «всегда» кончилось, и сейчас он мой.

— Итак, — продолжала Филомена, — во-первых, он — собственность Господа Бога, а потом уже собственность Филомены Диас. И даже если это не игрушка, а настоящий Хуан Диас, даже в этом случае, хозяин мертвых, ты выселил своего квартиранта, более того, ты сказал мне, что он тебе не нужен. Но если ты так его любишь и хочешь обратно, заплати нам — и бери на здоровье.

От возмущения могильщик язык проглотил — и вмешался Рикардо:

— Кладбищенский сторож, в течение многих месяцев я наблюдаю многих адвокатов, выслушиваю много различных, великолепных доводов по тому или иному делу — тут и продажа земельных участков, и производство игрушек, и многое другое. Но Боже мой, в этом деле Филомены и Хуана Диаса, или кто бы это ни был, с одной стороны — голодные дети, с другой — совесть могильщика и столько разных сложностей, что твой бизнес так или иначе пострадает. И неужели, несмотря на все это, ты готов потратить долгие годы, чтобы преследовать ее по суду?

— Готов, — ответил могильщик и замолчал.

— Дорогой мой человек, — сказал Рикардо, — однажды ты дал мне маленький совет, и теперь я хочу отплатить тем же. Я не учу тебя охранять мертвых. Но и ты в свою очередь не учи меня охранять живых. Твои полномочия оканчиваются внутри кладбища, а за воротами люди переходят под мое начало, и неважно, молчат они или говорят. Так что…

Рикардо еще раз стукнул по полой груди Хуана Диаса. Грудь зазвенела, словно сердце забилось, — от громкого вибрирующего звука могильщик вздрогнул.

— Я официально заявляю, что это подделка, игрушка, а вовсе не мумия. Мы только время зря теряем. Пойдемте, господин могильщик, обратно в ваши собственные земли. Спокойной ночи, дети Филомены и Филомена, дорогая кузина.

— А как насчет этого, насчет него? — спросил могильщик, не двигаясь и показывая на фигуру.

— Чего ты волнуешься? — спросил Рикардо. — Никуда он не денется, останется на месте. Хочешь — обращайся в суд. Или ты считаешь, что он убежит? Нет? Тогда спокойной ночи. Спокойной ночи.

Дверь захлопнулась — они вышли прежде, чем Филомена успела протянуть руку и выговорить слова благодарности.

В темноте она потянулась за свечой, чтобы поставить ее в ногах человека, выглядевшего сейчас как сухой початок кукурузы в обертке. «Плащаница», — подумала она и зажгла свечу.

— Не бойтесь, дети, — сказала она вслух. — И идите спать. Спать.

Филепе лег, легли и другие. Наконец, не погасив свечи, легла и сама Филомена — на плетеный матрас, накрывшись простым тонким одеялом, но прежде, чем заснуть, успела обдумать многое из того, что ей предстоит сделать завтра. «Утром, — думала она, — туристские автобусы снова зашумят по дороге. Филепе подойдет к ним и расскажет пассажирам о нашем месте. А на двери уже будет висеть яркое объявление: „Музей — 30 сентаво“. И туристы повалят, потому что, хоть кладбище и на холме, наш дом от него совсем рядом и его легко найти. И когда-нибудь, очень скоро, на деньги этих туристов мы починим крышу и купим большие мешки свежей кукурузной муки и мандарины, да, для детей. И может быть, когда-нибудь мы все переедем в Мехико, где дети будут ходить в большую школу. И все из-за того, что случилось сегодня».

«А ведь Хуан Диас и в самом деле вернулся, — подумала она. — Он здесь и ждет тех, кто придет на него посмотреть. У его ног я поставлю чашку, и туристы набросают в нее куда больше денег, чем он мог заработать».

— Хуан. — Она подняла глаза. Дыхание детей согревало ее, словно в доме был очаг. — Хуан, ты видишь? Ты понимаешь? Ты на самом деле понимаешь? И ты прощаешь, Хуан, ты прощаешь?

Пламя свечи задрожало.

Она закрыла глаза. Из-под опущенных век она словно видела улыбку Хуана Диаса, но была ли это улыбка, которую смерть начертала на его устах, или только что родившаяся улыбка, которой он улыбался ей одной, или она вообще ее вообразила — этого точно сказать она не могла. Но чувствовала, как он стоит, высокий и одинокий, и остаток ночи будет гордо их охранять.

Где-то далеко залаяла собака, но никто, кроме могильщика, одиноко бродившего по кладбищу, ее не слышал.

• Предыдущая
• 3/3