Скиталец - Ковальчук Игорь - Страница 3

Поразмыслив, Ричард просветлел лицом. Он решил, что и в самом деле, если уж Сирия так просится в руки победителю, лучше быстренько захватить Иерусалим и тогда возвращаться в Европу. Король не сомневался: потребуется совсем немного времени, чтобы разделаться с султаном, а потому приказал готовить корабли.

Знать приуныла. В первую очередь новость заставила погрустнеть тех графов и герцогов, которые были спокойны за свои земли, поскольку те располагались не во Франции, а на Британских островах. Им, конечно, не было дела до земель французских собратьев. Куда больше интересовали их собственные приобретения. Лишь тогда королевство Иерусалимское могло стать королевством, когда Иерусалим оказался бы в руках франков. И лишь тогда Генрих Шампанский принялся бы на радостях одаривать всех землями направо и налево.

А новые земли – это новые доходы. Кто ж откажется?

Противоречить королю Английскому было опасно, но иногда жажда наживы оказывается сильнее страха смерти. Несмотря на всю свою репутацию жестокого тирана, король не сомневался: его вассалы не станут подчиняться, на подготовку к отплытию они смотрят косо. Они мечтали подмять под себя Сирию. А еще неплохо было бы заполучить в свое распоряжение сокровищницу султана и его гарем.

Знать всегда охотно исполняла лишь те приказы, которые были ей по вкусу.

Королям, даже самым жестоким, приходилось идти на уступки.

Франкские войска неправдоподобно быстро собрались под стенами Акры и, на этот раз не заходя в Яффу, отправились через пустыню прямиком к Святому Городу. Мрачный Ричард, ехавший верхом на своем огромном черном жеребце, невольно поглядывал по сторонам. Он думал о том, что его «придворный маг» и превосходный телохранитель все-таки может попасться ему на глаза. Вдруг он не погиб, вдруг просто заплутал в пустыне? Или задержался в Иерусалиме у какой-нибудь покладистой девицы? Король слишком привык видеть рядом его неизменно спокойное лицо. То, к чему он привыкал, быстро становилось законом (Ричард умел настоять на своем), и отсутствие Дика раздражало короля не меньше, чем все остальное.

Саладин прекрасно понимал, куда будет нацелен следующий удар франков, уже успевших овладеть прибрежными городами. Если в руках врага оказались все торговые центры от Берута до Дарумы, все караванные дороги и морские торговые пути – значит очередь наконец дошла и до Святого Города с его христианскими реликвиями. Когда султан понял, что Даруму ему не удержать, он поспешил перебраться под Иерусалим и приказал рыть укрепления. Да побольше, да повыше, да побыстрее…

И пока в Тире претенденты на иерусалимский престол делили вдову бойкого Конрада де Монферра, вокруг Святого Города росли валы и углублялись рвы. Сарацины работали день и ночь, таская камни и землю, а из Египта и Месопотамии постепенно прибывали войска. Правда, не так много, как хотелось бы султану, но он не падал духом.

А король тем временем ехал по пустыне и размышлял. Он все еще сомневался, что решил правильно. Бог его знает, что успеет начудить Филипп-Август в его французских владениях. Равно и младший брат способен на многое. Иоанн на фоне своих буйных братьев, постоянно воевавших, мирившихся, опять ссорившихся или что-то деливших, казался тихоней. Но не зря поговорка «В тихом омуте черти водятся» есть почти в каждом языке – младший сын Генриха начал с отца, а теперь и брата поражал своим поведением. Ричард, который никогда ни с кем не считался (и сам, сказать по правде, на месте брата поступил бы так же), теперь лишь воздевал руки к небу. Он не притворялся, что изумлен наглостью и бессовестностью брата – он действительно был поражен.

Впрочем, общеизвестно, что любой порок куда труднее простить ближнему, нежели себе.

Ричард помнил, как чуть более трех лет назад Иоанн, почувствовав, что рука отца-короля ослабела (и, кроме того, за много лет убедившись, что батюшка, хоть и топает ногами, и угрожает, на деле все спускает сыновьям), решился на участие в заговоре. Его расчет был верен – дело не дошло даже до встречи на поле боя лицом к лицу. Генрих, в самое сердце пораженный предательством любимого младшенького отпрыска, скончался.

Впрочем, благородный сын и наследник Жоффруа Плантагенета и сам был виноват. В течение десяти лет он тиранил сыновей, не считаясь ни с их чувствами, ни с самолюбием. Когда же то один, то другой сын, то все разом восставали против него, воюя, пока хватало сил и гонора, а потом прося прощения, Генрих охотно прощал. Он мнил себя великодушным, а на самом деле просто не понимал, что нельзя быть и тираном, и добряком одновременно. Он не умел справляться с нежданно возникшими перед государством трудностями, опасался непокорных, властолюбивых сыновей. Сперва провоцируя бунт, а потом прощая, он будто косвенно намекал своим отпрыскам, что бунтовать можно.

Из всей этой истории Ричард вынес твердое убеждение: никому и ничего нельзя прощать.

Так что нынче он жалел лишь о том, что, когда братец впервые оказал ему сопротивление, он не пресек его в зародыше. И опасался Иоанна в первую очередь потому, что слабо себе представлял, чего ожидать от этого тихони.

Слухи о поведении принца доходили до него и раньше – правда, сперва Иоанн не рисковал распоряжаться Лоншаном, наместником, – и Львиное Сердце потихоньку подумывал «слетать» в Англию, оставив кого-нибудь за себя. Мыслью он поделился всего с парой своих приближенных, те – еще с парой, и через несколько дней до Плантагенета добралось известие, что знать уже выбрала себе предводителя на случай, если король решит привести свой смутный замысел в исполнение. И этим предводителем был объявлен Конрад де Монферра.

Ричард внутренне взбесился, увидев в намерении соратников выбрать вице-короля лишь попытку обрести самостоятельность, которую он собирался пресекать. Но свою ярость, как ни странно, не показал, отнесся к новости почти равнодушно, и в этом хорошо знающие Ричарда люди позже нашли лишнее подтверждение слуху, будто именно он приказал убить короля Иерусалимского. Известие о смерти Конрада де Монферра добралось до Акры через пару дней после собрания знати. Тогда о наделении Конрада особыми правами еще даже не было объявлено.

– Вам следовало бы решительно объявить о своем отношении к этому убийству, – осторожно сказал Монтгомери своему суверену.

– Тебя ничему не научила судьба предшественника? – лениво спросил Ричард, припомнив между прочим, что когда-то казнил прежнего главу дворцовой стражи. – Не тебе указывать, что мне следует делать, а что нет.

– Кто же скажет вам правду, раз уж под рукой нет Герефорда…

Король метнул на Эдмера предостерегающий взгляд, и тот не решился продолжать. Лишь осторожно добавил:

– Ваше отношение к этому убийству…

– Я очень рад этому убийству и не вижу причин скрывать это. Де Монферра правильно сделал, что умер. Плакать по нему никто не будет. – Ричард слегка усмехнулся. – Даже его жена.

– Но обвинять в его смерти будут вас, государь.

– Пусть обвиняют, – нетерпеливо отмахнулся он и отослал Эдмера. – Доказательств ни у кого нет.

Король Английский действительно был очень рад. Его беспокоило растущее влияние Конрада, а наглая и беспринципная ловкость последнего вызывала у Плантагенета смутную зависть. И Ричарда совершенно не волновало, обвинят его в убийстве Конрада или нет. Кто и как сможет потребовать от него ответа?

– Всем известно, что де Монферра убили исмаелиты, ассасины-убийцы, рабы Старца Горы. Кто может подозревать меня в том, что их отправил я? Разве они подчиняются моим приказам? – холодно возразил король на чей-то осторожный намек. – О чем же говорить?

Он считал, что привел весьма веский довод. Поэтому беззастенчиво воспользовался своевременной смертью Конрада, чтобы посадить на трон иерусалимского королевства своего родича и вассала. И теперь знал, что Генрих Шампанский будет ему верен, довольствуясь тем куском, который ему предназначен, и исполняя указания Англичанина.

Но, даже имея в Тире своего человека, королю Английскому не хотелось оставлять Сирию, не завоевав ее окончательно.