Талисманы Шаннары - Брукс Терри - Страница 56

• Предыдущая
• 56/108
• Следующая

Смерть содрогнулась и исчезла во взрыве.

Уолкер отлетел назад, отдергивая руку и отворачиваясь от нестерпимого жара. Свет и жар — верные союзники, смутно вспомнилось ему; он знал наперед, что порождение Тьмы не выстоит против них. Друид обернулся: Смерть, недвижимая и безгласная, обуглившаяся, валялась на пыльных камнях.

Уолкер Бо заторопился туда, где рухнул на Камни Коглин. Осторожно перевернув старика, он выпрямил его сведенные судорогой руки и ноги и положил к себе на колени обожженную, испачканную пеплом голову. Волосы и борода Коглина были опалены, изо рта и носа текла кровь. Он оказался слишком близко к огню и обгорел. Сердце Уолкера болезненно сжалось.

Конечно же, старик знал, чем кончится его вмешательство. Знал и все же использовал свой порошок.

Коглин открыл глаза, неожиданно светлые на темном обожженном лице.

— Уолкер? — прошептал он.

Уолкер кивнул:

— Я здесь. Все кончено, старик. Со всеми покончено, со всеми…

Хрипло дыша, Коглин ловил ртом воздух.

— Я знал, что потребуюсь тебе.

— Ты был прав.

— Мне это предсказал Алланон. — Рука Коглина поднялась и властно стиснула руку друида.

Он сглотнул кровь, но через мгновение голос его вновь окреп:

— У Хейдисхорна он предупредил меня, что время истекает — моя жизнь подходит к концу. Помнишь, Уолкер? Я поведал тебе только часть того, что узнал в тот день.

То, что касалось «Истории друидов». Остальное я утаил. Я еще понадоблюсь тебе — вот что мне было сказано. У меня есть еще немного времени, чтобы поддержать тебя. — Он закашлялся, корчась от боли. — Ты понял?

Уолкер кивнул. Он вспомнил, каким отстраненным и погруженным в себя казался старик в цитадели друидов. «Что-то изменилось в нем», — думал тогда Уолкер, но, поглощенный борьбой с порождениями Тьмы, он не имел времени разобраться в причинах перемены. Сейчас все стало ясно: Коглин знал, что его жизнь подошла к концу. Алланон дал ему отсрочку, но не избавление от смерти. Магия друидов спасла его у Каменного Очага, чтобы он мог умереть в Параноре. Вот, оказывается, какую сделку заключил старик.

Уолкер взглянул на изувеченное тело. Там, где его рассекла коса, в грубую ткань одежды вплелись серебряные нити инея.

— Ты должен был сказать мне, — тихо упрекнул он Коглина.

В глазах Бо стояли слезы, он сам не знал, как они появились. Да, он горько плакал когда-то, но это было давным-давно, сейчас он забыл, что это такое — плакать. Он не мог понять, почему по его лицу текут слезы, ведь ему казалось, что никогда ничто на свете не способно заставить его расплакаться.

Коглин медленно покачал головой, ему было трудно шевелиться:

— Нет. Друид не говорит о том, над чем он не властен. — Старик снова закашлялся. — Ты знаешь это и сам.

Уолкер Бо безмолвно смотрел на своего наставника.

Коглин смежил веки:

— Ты же сказал: я всегда знаю, когда надо вмешаться, а когда — не стоит. — Он улыбнулся. — Ты был прав.

У него дернулся кадык, взор остановился, дыхание пресеклось. Стоя на коленях в пыли, Уолкер продолжал смотреть на него и вслушиваться в ничем более не нарушаемую тишину.

Он закрыл незрячие глаза Коглина.

Уолкер Бо похоронил Коглина в лесу под Паранором; старик упокоился на поляне, омываемой прохладным ручьем, текущим с холма, среди дубов и орешника, чьи окутанные облаками листья отбрасывали на траву причудливый, змеящийся и сияющий узор теней. Это место напомнило Уолкеру потаенные лощины близ Каменного Очага, где когда-то они любили бродить с учителем. Он выбрал для погребения самый центр поляны, откуда виднелись шпили Паранора. Коглин, всегда считавший себя заблудшим друидом, наконец навеки вернулся домой.

Окончив свой скорбный труд, Уолкер остался на поляне. Он утомился физически, но самой тяжкой была душевная усталость, и поэтому ему было отрадно посидеть среди старых деревьев, подышать лесным воздухом. Пели птицы, ветер шелестел в ветвях и травах, тихо журчал ручей. Звуки эти завораживали и умиротворяли. Друиду не хотелось возвращаться в Паранор. Не хотелось проходить мимо обугленных останков всадников и их мерзких скакунов. Если бы он только мог, то непременно стер бы со страниц своей жизни все происшедшее — так же легко, как стирают написанные мелом на доске слова, — стер бы и начал жизнь заново. В душе его скопилась жгучая скорбь, которую он не мог преодолеть, она язвила и опаляла его с настойчивостью голодного зверя, не желающего уходить от добычи. Для горечи было много причин — Уолкеру не хотелось вспоминать о них.

Пришлось бы начать с отвращения к самому себе. Последнее время он презирал себя, он казался себе чужаком, посторонним, человеком, чью личность он едва мог распознать, марионеткой в руках тех, кто умер тысячу лет назад.

Бо сидел на поляне возле ручья, задумчиво глядя на опушку леса, на холмик свеженасыпанной земли, под которым лежал Коглин, и старался думать о своем старом учителе. Он нуждался в бальзаме, в средстве от душевного страдания, а воспоминания о старике были лучшим лекарством. Привстав, он плеснул в лицо воды, смывая грязь, сажу и кровь, а потом снова уселся в солнечном свете и отдался на волю дум.

Уолкер вспомнил Коглина, пришедшего к нему, когда его жизнь была сумбурна и лишена смысла, когда он презрел людей ради уединения Каменного Очага, места, где никто не глазел на него, не перешептывался за его спиной и где он никому не был известен под кличкой Темного Родича. В те заповедные времена Уолкер считал магические силы загадочным наследием, пришедшим к нему сквозь пелену лет от Брин Омсворд, запутанным узлом, который он не мог развязать. Коглин научил его обращению с этой силой, и он мало-помалу перестал чувствовать свою полную зависимость от нее. Старик научил его сосредоточиваться, становиться хозяином того белого пламени, что горело внутри его. Он избавил Уолкера от страха и сомнений, вернул достоинство и самоуважение.

Коглин стал ему другом. Старик заботился о нем, приглядывал за ним с такой любовью и нежностью, с какой отец смотрит за сыном.

Уолкер чувствовал это. Старик наставлял, руководил и всегда оказывался рядом, если в том была нужда. Даже когда Уолкер подрос и между ними появилось отчуждение, возникающее порой между отцом и сыном из-за того, что приходит пора сравняться, — и тогда Коглин неизменно оставался рядом, насколько Уолкер позволял ему. Они спорили и противоборствовали, подозревали и обвиняли, призывали друг друга делать то, что нужно, а не то, что легче.

Но никогда не предавали и не бросали друг друга. Теперь Уолкер черпал в этом утешение.

Коглин прожил много жизней, о которых Уолкер ничего не знал. Когда-то и Коглин был молод. Какую жизнь вел он тогда? Старик никогда не рассказывал об этом. Он изучал науки вместе с друидами — с Алланоном и Бреманом, — а может быть, хотя он никогда не упоминал об этом, и с теми, кто покинул этот мир гораздо раньше. Сколько же ему было? Как давно он жил на свете? Уолкер вдруг понял, что ничего не знает об этом. Коглин уже состарился к тому времени, когда Кимбер Бо была еще ребенком, а Брин Омсворд пришла в поисках Идальч к Темному Пределу. Три века тому назад. Уолкер знал, что произошло с Коглином тогда: старик рассказывал ему о ребенке, которого он пестовал, о сумасшествии, которое он тогда симулировал, и о том, как он повел Брин и ее спутников к Мельморду, чтобы навсегда покончить с Мордами. Уолкер слушал его рассказы, но они отражали лишь краткий отрезок жизни Коглина — один день из целого года.

А что происходило в остальное время? Большую часть своей жизни Коглин оставил потаенной — а теперь она навсегда канула в вечность.

Уолкер покачал головой и взглянул на Паранор, видневшийся над верхушками деревьев. «Старик вовсе не собирался скрывать свою жизнь», — подумалось ему. Что толку жалеть о неведомом. Ведь так происходит со всеми, с любой человеческой жизнью. Не всем можно делиться с людьми, есть вещи слишком личные и сокровенные, чтобы открывать их кому-то, они принадлежат только их владельцу. Эти тайны уходят вместе с умершим, неведомые никому при жизни, они не составляют потери для тех, кто остался жить.

• Предыдущая
• 56/108
• Следующая