Урук-хай, или Путешествие Туда... - Байбородин Александр Владимирович - Страница 8

• Предыдущая
• 8/130
• Следующая

Второй раз я очнулся от жизнерадостного негромкого рыка Гхажша.

– Просыпайся, Гху-ургхан, хорош храпеть. И дружка нашего зубастого буди. Я смотрю, он с шагху разомлел совсем. Уходить пора.

– Сволочь ты, Гхажш, – просипел жалобный, почти детский голос Гху-ургхана, – за трое суток первый раз глаза сомкнул, а ты сразу будить.

– Сразу? Да ты уснул, солнце только всходить начало, а сейчас – полдень. И пока ты щёки мял, я успел пол-леса обежать и всё болото. Хорошо, что я его заранее присмотрел, а то где бы мы сейчас были. Урагх с ребятами на той стороне. Я знак видел. И в лесу никаких вязов: одни клёны да ясени. Бери малого, и пошли.

– А поесть? Чего сразу бежать? Давай хоть по сухарику съедим. И этого покормим, тоже, наверное, есть хочет.

– У него ещё вчерашнее не переварилось. Вставай, пока по шее не получил. Бери его, и пошли.

Надо мной появилось лицо Гху-ургхана. Действительно лицо. При ярком солнечном свете рылом оно уже не казалось. На буро-зелёной щеке чётко пропечатались травинки и головка какого-то болотного цветка. Он, похоже, спал, положив щеку на кочку. Раскосые веки глупо моргали, курносый нос всё также пошмыгивал, и весь вид у него был как у обиженного ребёнка.

– Вот так всегда, – пожаловался он мне, словно я был ему другом. – Неделю почти не жрамши, три дня не спамши, по кустам и буеракам наползались, как мыши. Страху натерпелись. В грязи и воде по шею, и ни пожрать, ни поспать…

– Жрать и спать – свинячье дело, – всё так же весело прервал его Гхажш. – Вместе со своими будем и есть, и спать, и всё остальное. Ты готов или нет?

– Да готов я, готов, – проворчал Гху-ургхан. – Как тебя, крысёныш, комары-то искусали. Опух весь. Или это с похмелья?

Он взвалил меня на спину. При свете дня оказалось, что весь я целиком, кроме головы, упрятан в длинный мешок с помочами. И теперь лежал своей спиной на спине Гху-ургхана, так что смотреть мог только назад да немного по сторонам. Но позади ничего примечательного не было. Чахлые болотные деревца, камыш да осока. Мне оставалось только смотреть на яркое небо да на облака на нём. Но облаков было мало. Лишь изредка попадались перистые разводы в далёкой вышине. Иногда промелькивали редкие птицы, и я долго провожал их взглядом. Как бы я хотел крикнуть им, чтобы передали весточку в родной Хоббитон. Но рот был заткнут противной кожаной затычкой, да и говорить по-птичьи я не умел.

Гху-ургхан подо мной тяжело вздыхал и чавкал ногами по грязи. Иногда он что-то бурчал себе под нос и время от времени подкидывал сползающий мешок повыше. Тогда мне становилось ещё больней и неудобней, чем до этого. Но вряд ли он задумывался о моих неудобствах. Скорей всего, он думал, как бы не оступиться с еле видимой тропинки. Один раз он всё же оступился, и мы бухнулись в тёплую, пахнущую тиной воду какого-то маленького бочажка. Выбрался он быстро и без помощи Гхажша, которого не было ни слышно, ни видно. Так что я успел только испугаться, но испуг быстро прошёл, и стало даже досадно, что мы так мало побыли в воде.

Солнце уже миновало полдень, и теперь светило с западной стороны, прямо на меня. И пот, заливающий глаза, вовсе не был самой большой неприятностью. Гхажш был прав. Пиво, тряска, страх и много съеденного и выпитого. А я даже не имел возможности о чём-нибудь попросить. То, что от меня пахло хуже, чем от хлева, не было бедой, это можно было терпеть. Но едкая смесь нагревшейся грязи начала язвить кожу, и вся нижняя половина тела страшно зудела. Я пытался ворочаться и дёргаться на спине Гху-ургхана, но он, пару раз сняв меня и удостоверившись, что дышать мне ничего не мешает, опять забрасывал мешок за плечи. Вынуть кляп и спросить, в чём дело, ему даже в голову не приходило.

Так прошло часа два или три. Нет худшей мысли, чем мысль о собственных мучениях. Она усиливает страдание и делает его нестерпимым. Если Вам когда-нибудь доведётся попасть в неприятности, лучше думайте о том, что Вам дорого, и это даст Вам силы перенести всё. Я же тогда не знал этого и довольно скоро возненавидел не только орков, – к ним я и до того любви не испытывал, – но и себя, и солнце, и весь мир вокруг.

Но всё когда-нибудь кончается, и путь через болото тоже кончился. Хлюпать и чавкать под ногами Гху-ургхана перестало, тоненькие изогнутые болотные деревца сменились обычными, основательными деревьями, а вместо камыша и осоки появились папоротники. Выйдя на сухое, орки перешли на бег, движение стало быстрее, и теперь меня трясло, как на пони без седла. Оно было и к лучшему. Прилипшая к телу, пропитанная грязью ткань от тряски сдвинулась, и зуд стал не таким изматывающим. К тому же в лесу, в отличие от болота, был ветерок, и меня слегка обдувало, унося запах в сторону и холодя кожу. Солнце, скрывшееся за широкими кронами, тоже стало беспокоить меньше.

Зато начал грызть голод. В желудке урчало уже давно. Но, мучаясь зудом, я не обращал на это большого внимания. Когда зуд стал не таким докучливым, живот напомнил о своём существовании. Хоббиты могут садиться за стол и по семи раз на день, было бы что на столе. А я не ел со вчерашнего вечера. Вся моя еда почти за сутки – это несколько глотков воды да глоток огненного зелья. Разве это можно назвать хорошей пищей? Или даже просто пищей? Орки могут долго обходиться без еды. Но я-то не орк! Моего дедушку Перегрина и Мериадока Великолепного, когда они были в плену у орков, всё же кормили. Меня, похоже, никто кормить не собирался. Поить, видимо, тоже собирались нечасто. Я представш себе, что так и умру на спине у Гху-ургхана от голода и жажды. И эта мысль весьма меня опечалила. Пожить мне ещё хотелось. На подвиги, вроде тех, что совершали оба моих дедушки, я не рассчитывал, – трудновато было в моём положении думать о подвигах, мысли сами перескакивали на кусок пирога с доброй кружкой эля и горячую ванну, – но умереть вот так просто, в грязи и вони, было обидно.

За такими невесёлыми раздумьями я не заметил, что мы остановились. Гху-ургхан снял с плеч мой мешок и опустил меня на землю. Не очень осторожно, должен заметить, но в моём положении нужно было радоваться любому изменению. Он посадил меня спиной к маленькому земляному обрывчику, и я смог оглядеться. Солнце уже не жарило и клонилось к закату, но светило ярко, и до сумерек было ещё далеко. Прямо от моих ног покатый склон в десяти шагах переходил в голубую прозрачную воду махонького, в пятьдесят моих шагов, озерца.

• Предыдущая
• 8/130
• Следующая