Урук-хай, или Путешествие Туда... - Байбородин Александр Владимирович - Страница 21
- Предыдущая
- 21/130
- Следующая
Меня тут же ошарашили по голове ещё два раза, сорвали набрюшник, заломили руки за спину так, что локти едва не прижались к затылку, а в глазах от боли заиграли искристые зайчики, и поволокли коленями по твёрдым каменным ступенькам, на каждом шаге добавляя пинки и тумаки.
Грохнула над головой каменная плита, обсыпав меня с ног до головы мелкими осколками гранита, и вокруг сразу завыли, завизжали, хрипло заухали и зарычали на разные голоса. «Пшёл!» – рявкнул мне кто-то прямо в ухо, и меня погнали по остро пахнущим плесенью каменным проходам. Грохотали по камню сапоги, высекая подковками синие колючие огоньки, жёсткие холодные лапы крепко сжимали мои запястья, выламывая обе руки и сгибая спину так, что я время от времени лбом стукался о собственные колени. Каждая попытка разогнуться дикой болью отзывалась в напряжённых, выкрученных за предел суставах.
Всё так же вопя и визжа, меня тащили, поворачивая то сюда, то туда, протиснули, обдирая кожу, через узкую каменную щель, два раза проскрипели тяжёлыми дверями и остановились.
Чиркнул по железу кремень, мелькнули багряные искорки, затлел на труте красноглазый моргающий огонёк. Алый глазок пометался в воздухе, раздулся я превратился в маленькое, как цвет лютика, жёлтое пламя. Потом что-то зашкворчало, закоптило густым вонючим дымом, и багровый свет факела охватил покрытые плесенью каменные стены сырого прохода. С потолка капало, плесень висела по стенам диковинными цветастыми лохмотьями, и багровое пламя превращало ноздреватый, изъеденный водой и временем, камень кладки в невероятный узор из бородатых, злобно оскаленных рож. Пламя неровно металось, отпыхивало клубы копоти и гари, роняло на пол мелкие, быстро гаснущие огоньки, и каменные бородачи то и дело меняли выражения насупленных лиц, хмурили брови, помаргивали и кривили заросшие плесенью тонкие губы.
Державшие меня лапы чуть ослабили хватку и позволили слегка разогнуться. Кто-то огромный и сильный сгрёб мои волосы жёсткой ладонью, резким рывком разогнул шею и заставил приподнять лицо. И я увидел…
Рядом с представшей мне пропитой харей Урагх гляделся бы сущим красавчиком. Даже в боевой раскраске. Харя щерила мелкие осколки передних зубов и слюняво ухмылялась. «Ну что, крыса переросшая, попался, – шепеляво прошипела она мне в лицо. – Жирненький, мясца сегодня пожрём». Почему-то я сразу догадался, что обладатель хари не шутит. Скорее всего, он просто не знает, что такое шутка. Хорошего настроения мне его слова не добавили. Сразу стало как-то холодно и пусто под ложечкой, кожа начала мелко дрожать и покрываться липкой противной испариной. Вокруг и без того было сыро, но я точно знал, что это не земная влага, а мой собственный холодный пот.
«Трясёшься шкурой-то, – глумливо продолжала харя, – правильно трясёшься. Пока есть чем. Попадёшь Гхажшуру в шаловливые ручонки, быстро от шкуры избавишься. Быстрее, чем умрёшь. Намного быстрее. Гхажшур дело туго знает». Я думал, Гхажшур это его, харино, имя. Немного погодя оказалось, что ошибся. «Позабавиться бы с тобой, да жрать охота, брюхо третий день к хребту прирастает, – харя цыкнула зубом. – Ничего, ты, крысёныш, сочный – полакомимся».
Они снова ткнули меня лицом в колени и поволокли дальше, в четыре глотки распевая хриплыми и визгливыми голосами мерзкую песню:
Песня была довольно длинная. Здесь я не привожу её полностью не потому, что не запомнил – запомнил до последнего словечка – а чтобы не лишать Вас спокойствия духа и хорошего настроения на долгие дни.
К моему счастью, никаких пыточных орудий, из упомянутых в омерзительных стишках, кроме бича, у них с собой не было, но первые две строчки они претворяли в жизнь весьма усердно и рьяно. Я Вам замечу, что крепкий пинок подкованного сапога будет ещё куда как похуже удара бичом, если Вы понимаете о чём я.
Так они волокли меня довольно долго, петляя по разным проходам, то спускаясь, то поднимаясь по крутым винтовым лестницам. Несколько раз мне казалось, что меня таскают по кругу, уж очень похожие пятна плесени встречались на полу. Но разве в этих однообразных проходах можно быть в чём-то уверенным? Даже если бы мне повезло убежать, я не нашёл бы дороги на поверхность. Хоть с факелом, хоть без факела. Только глупо было надеяться на какой-то побег: меня не выпускали из лап ни на мгновение.
Когда премерзкая песня, наконец-то, закончилась, мои мучители принялись вслух обсуждать, как они будут меня есть. Один, видимо, не самый уважаемый, говорил, что еду можно пока и отложить, а со мной позабавиться, пока не сдохну. Трое же других, объяснив первому в словах и выражениях, которые я здесь повторять не буду, что он глуп, принялись рядиться: жарить меня или варить. Обладатель зловещей хари стоял за то, чтобы зажарить, причём не до конца, а оставить с кровью, двое же остальных, как раз те, что меня и держали, настаивали на варке, упирая на то, что после трёхдневной голодухи совсем неплохо похлебать горяченького. Обладатель хари стоял на своём, и они едва не подрались, чуть не позабыв обо мне. Но опять вмешался первый и заявил, что деревяшек осталось совсем чуть-чуть. Что варить, что жарить – не хватит, и надо, содравши с меня кожу, просто засолить мясо на пару дней. Я так понял, что всё это он предлагал сделать со мною живым.
Обладатель хари, однако, сильно возмутился таким предложением и заявил, что если он хочет жареного мяса, так он будет жрать жареное мясо, а желающих солонины, можно пустить на солонину и самих. Они с первым немного подрались, но обладатель хари был явно крупнее и сильнее, так что победа быстро оказалась за ним. Но битый остался при своём мнении, в спор о варке и жарке он более не вмешивался, но громко бурчал, что всё будет так, как Гхажшур решит, и напрасное это дело – спорить сейчас о моей участи.
«А Гхажшур мне не указ! – зло рявкнул обладатель хари. – Тоже мне, начальник, мы от начальников ушли, и он нам не прикажет. Не он крысёныша поймал, не ему им и распоряжаться».
- Предыдущая
- 21/130
- Следующая
