Сборник 8 ВОСПОМИНАНИЕ ОБ УБИЙСТВЕ - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 3
- Предыдущая
- 3/52
- Следующая
Снова четыре часа утра. Пальцы порхают по клавишам пишущей машинки, и вдруг раздается звонок в дверь. Ты поднимаешься и в полной предрассветной тишине идешь узнать, кто там.
Где-то далеко-далеко, на другом конце мироздания, звучит ее голос:
– Привет, Роб. Энн. Только что встал?
– Точно. Давненько же ты ко мне не заходила, Энн.
Открываешь дверь, и она проходит в комнату, мимоходом обдав тебя приятным запахом.
– Устала от Майка. Меня от него тошнит. Мне необходима хорошая доза Роберта Дугласа. Я правда устала, Роб.
– Похоже на то. Мои соболезнования.
– Роб… – Молчание.
– Да? Молчание.
– Роб… давай завтра уедем? Я хочу сказать, сегодня… днем. Куда-нибудь на побережье. Полежим на солнышке, пусть оно нас просто погреет. Мне это нужно, Роб, очень.
– Вообще-то, думаю, можно. Конечно. Да. Разумеется, черт возьми!
– Я люблю тебя, Роб. Мне бы только не хотелось, чтобы ты писал этот проклятый роман.
– Если ты распрощалась с этой шайкой, я могу перестать, – говоришь ты. – Но мне не нравится, что они с тобой сделали. А Майк рассказывал тебе, что он вытворяет со мной?
– Разве он что-нибудь вытворяет, дорогой?
– Пытается обескровить меня. Я имею в виду, по-настоящему обескровить. Ты ведь хорошо знаешь, что такое Майк, разве нет, Энн? Подлый и трусливый. Бритз… Бритз, между прочим, тоже, если уж на то пошло. Я и раньше встречал таких. Хотят казаться крутыми, чтобы скрыть собственную трусость. Майк не желает убивать меня. Убийства он боится. Думает, будто ему удастся меня запугать. Но я не собираюсь поддаваться, потому что уверен, у него не хватит духа довести все это до конца. Он скорее согласится, чтобы ему повесили обвинение за наркотики, чем решится на убийство. Знаю я Майка.
– А меня ты знаешь, милый?
– Думаю, да.
– Очень хорошо?
– Достаточно хорошо.
– А вдруг я тебя убью?
– Не сумеешь. Ты любишь меня.
– Себя, – промурлыкала она, – я тоже люблю.
– Ты всегда была со странностями. Никогда не понимал и сейчас не понимаю, что и зачем ты делаешь.
– Самосохранение.
Ты предлагаешь ей сигарету. Она стоит совсем рядом. Ты с удивлением качаешь головой:
– Видел однажды, как ты отрываешь мухе крылышки.
– Это было интересно.
– А ты в школе не анатомировала слепых котят?
– С увлечением.
– Ты хоть представляешь, что наркота с тобой делает?
– Мне это доставляет огромное удовольствие.
– А это?
Вы стоите совсем рядом, поэтому довольно одного движения, чтобы лица сблизились. Ее губы все так же хороши. Теплые, живые, мягкие.
Она чуть-чуть отстраняется:
– Это мне тоже очень нравится.
Ты прижимаешь ее, ваши губы снова встречаются, и ты закрываешь глаза…
– Черт! – Ты отскакиваешь.
Ее ноготь впился тебе в шею.
– Прости, милый. Я тебе сделала больно? – спрашивает Энн.
– Все хотят принять участие в представлении, – говоришь ты, достаешь любимый пузырек и вытряхиваешь на ладонь несколько пилюль. – Бог мой, леди, ну и хватка у вас. Впредь обращайтесь со мною получше. Я очень нежный.
– Извини, забылась, – говорит Энн.
– Лестно слышать. Но если будешь забываться каждый раз, когда мы целуемся, то от меня скоро останется лишь кровавая лужа. Подожди.
Еще бинт – на шею. Опять целуешь ее.
– Тише едешь – дальше будешь, детка. Мы смотаемся на пляж, и там я прочитаю тебе лекцию о том, сколько зла таит в себе общение с Майклом Хорном.
– Роб, что бы я ни говорила, ты все равно будешь продолжать роман?
– Решение принято. На чем мы остановились? Ах да.
Снова губы.
Чуть позже полудня ты останавливаешь машину у края облитого солнцем обрыва. Энн бежит впереди, к деревянной лестнице, уходящей на двести футов вниз по склону. Ветер треплет ее бронзовые волосы; в синем купальнике она выглядит очень нарядно. Ты, задумавшись, идешь следом. Ты исчез. Городов нет, шоссе пусто. Под ногами море охватывает широкий пустынный берег с гранитными выступами, выщербленными и вымытыми бурунами. Пронзительно кричат болотные птицы. Энн идет впереди. «Ну что за дурочка», – думаешь ты о ней.
Вы гуляете, взявшись за руки, и стоите, впитывая солнечные лучи. Тебе кажется, что все очистилось, все хорошо. Пока. Жизнь чиста и свежа, даже жизнь Энн. Тебе хочется разговаривать, но среди этого соленого безмолвия голос звучит как-то нелепо, да и все равно язык еще болит от той острой вилки.
Вы подходите к самой воде, и Энн что-то поднимает.
– Ракушка, – говорит она. – А помнишь, как ты нырял в своей резиновой маске и с трезубцем. Сорвиголова? В старое доброе время.
– Старое доброе время. – Ты думаешь о прошлом, об Энн и о себе, о том, что вам обоим нравилось. Ездить на побережье. Рыбачить. Нырять. Но уже тогда она была каким-то странным существом. Совершенно спокойно убивала омаров. С удовольствием чистила их.
– Ты всегда был таким безрассудным, Роб. Да, в сущности, таким и остался. Не боялся нырять за устрицами, а ведь этими раковинами мог сильно порезаться. Острые, как бритвы.
– Знаю, – говоришь ты.
Энн кидает ракушку, которая падает около твоих сброшенных ботинок. Возвращаясь, ты обходишь ее, чтобы случайно не наступить.
– Мы могли бы быть счастливы, – говорит Энн.
– Приятно об этом мечтать, правда?
– Мне бы хотелось, чтобы ты передумал.
– Слишком поздно, – отвечаешь ты.
Она вздыхает.
На берег накатывает волна.
Тебе не страшно быть здесь вместе с Энн. Она ничего тебе не сделает. Ты ее контролируешь. Нет, это будет легкий, праздный день, без всяких событий. Ты настороже, готов к любым неожиданностям.
Ты лежишь на солнце, и оно пронизывает до самых костей, расслабляет, расплавляет на песке. Энн рядом, солнечные лучи золотят ее вздернутый носик и сверкают в крохотных капельках пота на лбу. Вы болтаете о веселых пустяках, ты ею очарован; как она, такая красивая, может быть такой подколодной змеюкой, лежащей у тебя поперек дороги, и в то же время смущенной и маленькой где-то в глубине души, куда ты не можешь заглянуть?
Ты перевернулся на живот. Песок горячий. Солнце теплое.
– Да ты сейчас сгоришь, – наконец, смеясь, говорит Энн.
– Не исключено, – отвечаешь ты, чувствуя себя очень умным, совершенно бессмертным.
– Погоди, дай-ка я намажу тебе спину маслом, – говорит Энн, расстегивая блестящую, натуральной кожи китайскую головоломку своей сумочки. Вынимает бутылочку прозрачного желтого масла. – Это защитит тебя от солнца. Идет?
– Идет, – отзываешься ты, чувствуя себя очень хорошо, прямо-таки превосходно.
Она поливает тебя маслом, словно поросенка на вертеле. Бутылочка опрокинута и содержимое стекает тонкими струйками, блестящими, желтыми и прохладными, во все углубления на спине. Энн растирает масло рукой. Ты лежишь с закрытыми глазами, что-то мурлыча под нос, наблюдая за маленькими голубыми и желтыми пузырьками, танцующими под зажмуренными веками, а она все льет и льет масло, смеется, массирует спину.
– Мне уже прохладнее, – говоришь ты.
Она растирает тебя еще минуту-другую, потом тихо садится рядом. Проходит много времени, а ты дежишь не двигаясь, поджариваясь на песчаной жаровне, не желая пошевелиться. Солнце уже не такое горячее.
– Ты боишься щекотки? – доносится сзади голос Энн.
– Нет, – отвечаешь ты и улыбаешься уголками рта.
– У тебя такая милая спинка, – говорит Энн. – Хочу пощекотать ее.
– Валяй щекочи.
– Здесь щекотно? – спрашивает она.
Ты чувствуешь далекое, какое-то сонное прикосновение к спине.
– Нет.
– А тут?
Ты ничего не ощущаешь.
– Ты ведь даже не дотрагиваешься до меня.
– Я читала в какой-то книге, – говорит Энн, – что зоны чувствительности на спине развиты очень плохо, поэтому большинство людей не может точно определить, до какого места у них дотрагиваются.
– Чушь, – отвечаешь ты. – Вот дотронься. Давай. Я точно скажу.
Чувствуешь три долгих прикосновения к спине.
- Предыдущая
- 3/52
- Следующая
