Лики любви - Аккерман Л. - Страница 24

• Предыдущая
• 24/42
• Следующая

Ева вспомнила, как в первый день возвращения в родной город, первый день каникул, первый день совместного лета, последнего лета вместе, она позвонила другу и он заехал за ней на велосипеде. Она села на багажник, и они поехали в парк. Ева держалась за его спину деликатно, стараясь по возможности сделать так, чтобы он вообще не замечал ее прикосновений, и пальцы ее ощущали взмокшую его рубашку и проступившее под ней влажное тело. В тот день она не хотела ехать в парк. Она вообще предпочла бы остаться дома, привыкнуть к оставленной без обитателя комнате, и если бы не ее друг, воспоминания того дня не являли бы ей так настойчиво картину проплывающих мимо людей и деревьев, и пруда с кипящей около него жизнью в разгар одного из самых жарких дней того лета. Однако он настоял, и она согласилась. И они проехали вместе не один километр. И тот день навсегда остался в памяти как один из самых любимых, самых ярких дней того времени.

Еще Ева вспомнила, как они поехали на озеро, и долго ходили вдоль берега, загребая ногами холодный песок. И окунувшись снова в атмосферу тех дней, она испытала чувство благодарности оттого, что уже в те моменты их совместных прогулок она была счастлива, что не жалость от утраченной навсегда возможности повторить их озарили радостным свечением эти воспоминания, придав им особенную ценность. С одержимостью охваченного лихорадкой поиска ученого, Ева обращалась к памяти снова и снова, и так каждый раз являла ей, словно в благодарность за ее прилежание, все новые и новые сцены, перенося ее мысленно в то время. Ева было попыталась их записать, но поняла, что на бумаге исчезает что-то важное, нечто, что придает воспоминаниям о недавних или особо дорогих сердцу событиях привкус холодной бесчувственности ускользнувших в прошлое реминисценций, безликих и никому не принадлежащих.

Ева хотела, чтобы воспоминания о ее друге не потеряли красок, музыка тех времен не потеряла звучанья, не разбросала по просторам времени ценных нот, сцены не потеряли измерений, не превратились в безликое размытое пятно, являющееся лишь фоном происходящего, но не их полноправным участником, и главное – она хотела сохранить в целостности не только образ своего друга, образ, который подобно всем другим образам, являлся бы лишь слепком поспешно промелькнувшего момента, слепком, не имеющим вариаций, не поддающийся произвольному манипулированию в воображении, застывшей маской, – она хотела сохранить его лицо, и его голос, и его походку. Она хотела сохранить его, таким, каким он был при жизни. И перенести тщательно сбереженные воспоминания в будущее, поселить его там навсегда, всегда слышать, что он говорит (сказал бы…), всегда видеть улыбку на лице, когда он доволен и беспардонно прорезавшую лоб морщину, когда он чем-то расстроен (был бы доволен, был бы расстроен…).

И тогда она поняла, что для нее одной такая трудная задача окажется непосильной, и она начала подробно, настолько, насколько это позволяло количество деталей, осевших в памяти, настолько, насколько было возможно при помощи непротиворечивых, недвусмысленных человеческих слов, она стала рассказывать мне о нем. И тем более странными показались мне плоды ее усилий, что я не знал погибшего ее друга лично. Но с каждым словом, с каждой фразой, которую Ева столь старательно несла, что фраза казалось чаркою, наполненную до краев, но если бы даже фразы и являлись чарками – Ева не расплескала ни капли, я начинал рисовать его образ.

И он оживал, все более приобретая черты погибшего Евиного друга. И вот я уже почти ясно видел перед собой его лицо с подвижными карими глазами и безвольными, в противоположность его характеру, бровями, занявшими, казалось, на его лице первое попавшееся положение. Его абсурдная, нелепая, дерзкая смерть, укравшего у нас этого замечательного человека, положила началу поисков его возможного воскрешения. И не менее абсурдным казался мне тот факт, что познакомился я с ним уже тогда, когда он физические перестал существовать, но воскрес (или родился?) в моем воображении, и слова, услышанные мною в тот момент, когда Ева подбирала их для своего рассказа, помимо моей воли, прокрадывались в то время, к которому относились описанные с их помощью события, и там оседали в моей памяти. Таким образом, и моя память была полна воспоминаний о том человеке, которого я не знал (а ведь Ева так много раз хотела нас познакомить!), и который, уйдя из материального мира, продолжил жить не только в моем воображении, но и в памяти многих других людей, знавших его при жизни, или познакомившихся с ним посредством сохраненных Евой воспоминаний того времени. И у каждого он получился немного своим. И только его одного не хватало нам всем, чтобы сверить с ним оживших в нашей памяти персонажей.

Но его больше не было.

Мой дорогой читатель, возможно, ты удивишься названию, выбранному мной для этой небольшой главы, и тут я сразу, в очередной раз, хочу обратить твой взгляд к Еве. Она сидит на поляне благоухающих цветов, ее кожу щекочет бархат полевых трав, а волосы развивает легкий ветер. Она сидит абсолютно одна, но как и любой другой человек, оставшись один, она предается размышлениям. Ее мысли остаются невидимыми для других, потому что они не имеют возможности стать материальными, будучи облеченными в слова. Ее мысли не имеют адресата – она не посвящает их кому-то, даже если они кого-то еще и затрагивают.

И тут ты, мой милый читатель, скорее всего снова проявишь свое несогласие, зародившееся у тебя при чтении одного только названия главы, а впоследствии утвердившееся при чтении предыдущего абзаца. Именно! – мог бы ты воскликнуть. Мысли человека, предоставленного самому себе, не имеют адресата, в отличие от диалога, который существует постольку, поскольку существуют, как минимум, еще два человека, принимающих в нем участие, и он просто не может остаться немым, бессловесным!

Ах, как хорошо я тебя понимаю в твоем красноречивом порыве, в твоем эмоциональном неприятии такой формулировки. И тут, чтобы не испытывать более твое терпение, я должен буду пояснить смысл выбранного мной названия. Но забегая вперед – я тоже могу быть нетерпеливым – я лишь замечу, что бессловесные, как бы немые диалоги существуют, более того, они присущи многим из нас, и иногда, мы их ведем, сами того не замечая.

Это бессловесные диалоги из слов, которых никогда не произносили вслух. И как бы печально это ни было – вряд ли произнесут. Здесь нет никакого исключения, несмотря на кажущуюся парадоксальность – немые диалоги лишь подтверждают, что мы принимаем только то, что нас устраивает, и немедленно начинаем искать способы исправить то, что находим неприемлемым. Мы ведет насыщенные, полные информации и экспрессии диалоги с собеседниками, с мыслями которых мы можем согласиться по причине того, что они нам приятны. Эти диалоги состоят в основном из слов. И в отличие от мыслей, они почти материальны – ведь они получают свое воплощение в звуках. Но как только нас лишают возможности продолжать беседу, или как только она ступает на опасную тропу конфликта, неприятия, несогласия – мы уходим от слов, мы не можем пасть так низко, чтобы признать свое поражение, подтвердив это материальными, клокочущими в воздухе словами. Тут и начинается эра диалогов бессловесных.

Как я уже сказал, мы прибегаем к их помощи, мы прячемся в их всепоглощающей немоте, дающей нам на время такое необходимое прибежище. Мы ведем эти мысленные диалоги-невидимки с теми, от кого нам так хотелось бы услышать определенные слова, с теми, кто по какой-то непонятной причине не может их нам сказать. Мы слышим беззвучные слова, которые мы сами вкладываем в невидимые уста нашего воображаемого собеседника, и это делает нас немного более счастливыми. В пристанище несуществующих слов мы погружаемся в атмосферу воображаемых чувств, мы кутаемся в их неосязаемых объятиях, спасаясь от собственного бессилия, и это дает нам надежду. Это спасает от отчаяния. Мы ведем эти диалоги только с теми людьми, которые нам дороги, или были дороги…

• Предыдущая
• 24/42
• Следующая