Не говори никому - Кобен Харлан - Страница 18
- Предыдущая
- 18/60
- Следующая
Смерть близких – лучший наставник, что ни говори.
Не стану врать, будто горе научило меня таким вещам, которыми стоило бы поделиться со всеми. Это не так. Я могу до посинения повторять, что главная ценность в нашем мире – люди, что жизнь – сама по себе богатство, что нужно научиться дорожить каждой мелочью и тому подобные избитые фразы – они не вызовут у вас ничего, кроме скуки и раздражения. Вы поймете, но не прочувствуете. Трагедия же вбивает эти понятия прямо в сердце. Горе не делает вас счастливее, горе делает вас лучше.
Мне до смешного часто хочется, чтобы Элизабет увидела меня таким, каким я стал. К сожалению, я не верю, что умершие действительно смотрят на нас с небес. Это лишь сказка, которой мы успокаиваем друг друга. Мертвые уходят навсегда. И все-таки меня преследует одна мысль – теперь я был бы достоин своей жены.
Более религиозный человек решил бы, что поэтому она и вернулась.
Ребекка Шейес была одним из лучших независимых фотографов Америки и печаталась в самых модных журналах. Особенно ей удавались фотографии мужчин. Ее часто нанимали профессиональные атлеты, желавшие, чтобы их мускулистые тела появились на обложках еженедельников в лучшем виде. Ребекка шутила, что добилась таких успехов путем «непрерывного и тщательного изучения предмета».
Фотостудию я нашел на Западной Тридцать второй улице, недалеко от вокзала Пенн-Стэйшн. Размещалась студия на втором этаже огромного, отвратительного вида склада. Нижняя часть здания провоняла лошадьми из Центрального парка, которые вместе с прогулочными колясками оккупировали весь первый этаж. Я вышел из грузового лифта, двинулся вдоль по коридору и почти сразу же увидел Ребекку.
Она торопливо шла мне навстречу; тощий, одетый в черное ассистент тащил за ней в ручках-палочках два алюминиевых чемодана. На голове у моей старой знакомой развевались буйные локоны; ее огненная шевелюра никогда не поддавалась ни стрижкам, ни укладкам. Огромные зеленые глаза горели, и вообще если Ребекка и изменилась за прошедшие восемь лет, то я этого не заметил.
Увидев меня, она почти не замедлила шага.
– Не сейчас, Бек.
– Сейчас.
– У меня съемка. Давай попозже?
– Не давай.
Ребекка затормозила, шепнула что-то своему похоронного вида помощнику и повернулась ко мне:
– Хорошо, пойдем.
Мы прошли в студию с высокими потолками и белыми цементными стенами, битком набитую светлыми зонтиками и черными ширмами. По полу, куда ни глянь, змеились провода. Ребекка тут же завертела в руках коробку с пленками, притворяясь занятой.
– Расскажи мне об автокатастрофе.
– В честь чего, Бек? – Она открыла коробку, поставила ее на стол, закрыла, открыла опять. – Мы почти не общались… сколько, восемь лет? И вдруг ты являешься и говоришь: вынь да положь то, что уже давно быльем поросло!
Я скрестил руки на груди и ждал.
– В чем дело? Столько времени прошло, и вдруг?..
– Расскажи.
Ребекка старательно отводила глаза. Волосы ее совсем растрепались, закрыв пол-лица.
– Мне не хватает Элизабет, – неожиданно грустно сказала она. – И тебя тоже.
Я не ответил.
– Я звонила.
– Знаю.
– Хотела утешить тебя. Чем-то помочь.
– Прости.
Мне в самом деле стало стыдно. Ребекка так дружила с Элизабет! Пока мы не поженились, они вместе снимали квартиру. Я мог бы перезвонить ей тогда, поговорить или даже пригласить в гости, но…
Горе эгоистично.
– Элизабет говорила, что вы угодили в небольшую аварию, – начал я. – Она сидела за рулем и нечаянно отвлеклась. Это правда?
– Какая теперь разница?
– Есть разница.
– Какая?
– Чего ты боишься, Ребекка?
Теперь молчала она.
– Так была авария или нет?
Ее плечи внезапно ослабли, с них будто сняли какой-то невидимый и все же очень тяжелый груз. Глубоко вздохнув, Ребекка опустила голову:
– Не знаю.
– Как это не знаешь? Тебя что, там не было?
– Вот именно. Ты тогда уехал, Бек, а она пришла ко мне однажды вечером, вся в синяках. Я спросила, что случилось, Элизабет рассказала про аварию и умоляла соврать, будто мы были вместе, если кто начнет интересоваться.
– А кто-нибудь интересовался?
Ребекка наконец-то подняла глаза.
– Я думаю, она имела в виду тебя.
Я попытался переварить услышанное.
– Так что же случилось на самом деле?
– Я не спрашивала. Да она бы и не рассказала.
– Вы не пошли к врачу?
– Элизабет не захотела. – Ребекка испытующе посмотрела на меня. – И все-таки я не понимаю. Почему ты заинтересовался этим именно сейчас?
«Не говори никому».
– Просто пытаюсь разобраться.
Она кивнула, хотя видно было, что не поверила. Да уж, лжецы из нас никудышные…
– Ты ее фотографировала?
– Фотографировала?
– Ее увечья. После аварии.
– О Господи, нет. Зачем?
Хороший вопрос. Я сидел и обдумывал его. Не торопясь.
– Бек?
– Да?
– Ты выглядишь ужасно.
– А ты нет.
– Я влюблена.
– Тебе идет.
– Спасибо.
– Он хороший человек?
– Самый лучший.
– Тогда он тебя заслужил.
– А как же!
Ребекка наклонилась и ласково поцеловала меня в щеку. На душе сразу потеплело.
– Все-таки что-то случилось, правда?
Наконец-то я мог ответить честно.
– Не знаю.
13
Шона сидела в шикарном офисе Эстер Кримштейн. Закончив говорить по телефону, Эстер положила трубку и сказала:
– Немногое удалось узнать.
– Его не арестовали? – спросила Шона.
– Нет. Пока нет.
– Чего они хотят?
– Насколько я могу предположить, Бека подозревают в убийстве жены.
– Бред какой-то! Он попал тогда в больницу и рыдал там, не переставая. Элизабет убил этот придурок Киллрой!
– Не доказано, – ответила Эстер.
– Что не доказано?
– Келлертон подозревался как минимум в восемнадцати убийствах. Сознался он в четырнадцати, доказать удалось двенадцать. Вполне достаточно. Я имею в виду – для пожизненного срока.
– Все уверены, что именно он убил Элизабет!
– Поправка: все были уверены.
– Все равно не понимаю. Как им только могло прийти в голову, что Бек…
– Не знаю. – Эстер закинула ноги на стол и потянулась. – Пока не знаю. Придется держать руку на пульсе.
– Это как?
– Во-первых, предположить, что твой друг под колпаком у ФБР. Они записывают его телефонные разговоры и так далее.
– Ну и что?
– Ничего себе «ну и что»!
– Он невиновен, Эстер. Пусть следят.
Эстер возвела глаза к потолку и покачала головой:
– Святая наивность!
– Почему, черт возьми?
– Да потому что они, если захотят, способны состряпать обвинение даже на основании того, что он ест яйца на завтрак! Передай ему, чтоб был осторожнее. И это не все. Фэбээровцы готовы землю рыть, чтобы посадить твоего Бека.
– Зачем?
– Не знаю, но у них явно зуб на него. И зубу этому восемь лет. Поэтому, выходит, они уперлись, а упертые ищейки – это самые мерзкие, беспринципные и попирающие все законы ищейки.
Шона выпрямилась в кресле, вспомнив о странных сообщениях от «Элизабет».
– Что? – спросила Эстер.
– Ничего.
– Не морочь мне голову, Шона.
– Я не твой клиент.
– Ты имеешь в виду, Бек что-то недоговаривает?
Шона застыла, пораженная новой идеей. Она прокрутила ее в голове и так и эдак, пытаясь сообразить, есть ли в ней смысл.
Смысл вроде бы был, хотя Шоне страшно хотелось, чтобы она оказалась не права.
– Мне надо идти, – вскочив, пробормотала она.
– Что за пожар?
– Бегу к твоему клиенту.
Специальные агенты Ник Карлсон и Том Стоун устроились на той самой кушетке, которая так много значила для Дэвида Бека. Ким Паркер, мать Элизабет, сидела напротив, неестественно выпрямившись и сложив руки на коленях. Лицо – застывшая восковая маска.
Хойт Паркер расхаживал по комнате.
- Предыдущая
- 18/60
- Следующая
