Кот, который играл в слова - Браун Лилиан Джексон - Страница 1

• 1/37
• Следующая

С выражением скуки и омерзения, которое подтверждали уныло висящие усы, Джим Квиллер готовил себе холостяцкий завтрак. Горячей водой прямо из-под крана он развёл чашку растворимого кофе (плохо размешанная субстанция коричневыми комками всплыла на поверхность). Отрыл пирожок в полной крошек жестянке, откуда уже попахивало плесенью. Потом расстелил бумажную салфетку на столе у окна – городское солнце, просочившееся сквозь смог, высвечивало всё убожество меблированной квартиры.

Здесь Квиллер, не чувствуя вкуса, проглотил завтрак, размышляя над своими четырьмя «без».

Он сейчас был без женщины. Ему прислали предупреждение о выселении, и он через три недели окажется без дома. Моль так рьяно пожирала его галстуки, что он очень скоро останется вообще без галстука. И если сегодня он скажет что-нибудь не то главному редактору, то очень даже просто может сделаться без работным. За сорок пять – и безработный. Не очень-то радужная перспектива.

По счастью, он хоть был не без друга. На его обеденном столе – вдоль большого словаря, груды книг в бумажных обёртках, трубочной стойки об одной-единственной трубке и жестянки с табаком – растянулся сиамский кот.

Квиллер почесал друга за ушком и сказал: – Об заклад побьюсь – тебе не разрешалось сидеть на обеденном столе, когда ты жил этажом выше. Кот по имени Коко удовлетворенно заёрзал, выставил вперед усы и сказал:

– ЙЯУ!

Он прожил с репортёром шесть месяцев, доставшись ему как часть печального наследства жильца с третьего этажа. Квиллер хорошо его кормил, толково с ним беседовал и вовлекал в игры, которые доставляли незаурядно смышленому коту удовольствие.

Каждое утро Коко захватывал один и тот же угол обеденного стола, располагаясь на нем компактным валиком, – коричневые лапы и хвост тактично подогнуты под бежевое тельце с белой грудкой. В рассеянном солнечном свете глаза Коко ослепительно голубели, а шелковистая шерстка, как и новенькая паучья сеть, затянувшая окно, переливчато и радужно поблескивала.

– Это по твоей милости комната кажется свалкой, – сообщил ему Квиллер.

Коко зажмурился и задышал чаще. При каждом вдохе и выдохе нос его менялся – казался то чёрно-бархатным, то чёрно-атласным, то снова бархатным. Квиллер вновь погрузился в глубокую думу, рассеянно почёсывая в усах ручкой чайной ложки. Настал тот самый день; который он самому себе назначил, чтобы предстать перед главным редактором и потребовать, чтобы его перевели в другой отдел. Это был рискованный шаг. «Дневной прибой» славился как прочный корабль. Перси проповедовал слаженную работу, единый дух, общую нерушимую дисциплину. Плечом к плечу, играючи, один за всех. Наши не спрашивают – почему. Тянем-потянем – вытянули! Нас, избранных, не много!

– Вот оно как, – доложил Квиллер коту. – Если я вломлюсь в кабинет Перси и решительно потребую поменять мне задание, то, вероятно, вылечу на улицу. Излюбленный его аргумент. А я не могу себе позволить стать безработным – во всяком случае сейчас, пока не подсобрал деньжонок.

Коко ловил каждое слово.

– В худшем случае я, пожалуй, могу получить работу в «Утренней зыби», но мне тошно работать на эту скучную простыню.

Глаза Коко были огромны и полны понимания.

– ЙЯУ, – мягко сказал он.

– Хотел бы я поговорить с Перси по душам, но к нему ни за что не пробиться. Он запрограммирован, как компьютер. У него очень искренняя улыбка. Крепчайшее рукопожатие. Весьма ободряющие комплименты. А вот потом, когда ты встречаешь его в лифте, он и знать тебя не знает. Ты на весь день выпал из его планов.

Коко беспокойно передвинулся.

– Он даже не похож на главного редактора. Одевается, как парень с рекламы. Перед ним себя растрепой чувствуешь. – Квиллер пощупал у себя под затылком. – Мне явно пора подстричься.

У Коко что-то булькнуло в горле, и Квиллер понял намек:

– О'кей, сыграем. Но нынче утром – только несколько конов. Надо топать на работу.

Он открыл большой энциклопедический словарь замечательной растрепанности, и они с Коко принялись за свою словесную игру. Она состояла в том, что кот запускал когти меж страницами, а Квиллер открывал тексты там, где он указывал, читая вслух словесную добычу – два жирно выделенных ключевых слова над колонками. Он читал страницу справа, если Коко пользовался правой лапой, но обычно то бывала страница слева. Из спортивного честолюбия Коко предпочитал быть левшой.

– Дизайн идилемма , – прочёл Квиллер. – Ну, эти – легкие. Засчитай мне два очка. Давай-ка попробуй ещё раз… Бидермайер[1] и Бидпай[2]. Шельмец! Ты поставил меня в тупик!

Квиллеру пришлось проглядеть оба определения, и это принесло два очка коту.

В финале счёт был 7:5 в пользу Квиллера. Потом он принял душ и приступил к одеванию, приготовив сперва завтрак для Коко – парная говядина, разогретая с капелькой консервированной грибной подливки. Кот, однако, не проявил интереса к еде. Он ходил кругами вокруг хозяина, выражая внимание призывным сиамским вытьем, цепляясь за купальное полотенце, запрыгивая в выдвижные ящики туалетного столика, как только они открывались.

– Какой же галстук мне надеть? – спросил у него Квиллер. В его гардеробе их было довольно мало – большей частью в шотландскую клетку с преобладанием красного. Они висели по всей комнате на дверных ручках и спинках стульев. – Может, мне надеть что-нибудь помрачнее, чтобы вызвать благоволение Перси? В такие дни мы все приспособленцы. Только вы, коты, и независимы по-настоящему.

Коко сощурился в знак согласия.

Квиллер дотянулся до узенькой полоски океанически-голубой шерстяной ткани, перекинутой через гнущийся ствол торшера.

Чёрт подери эту моль! – вскрикнул он. – Ещё один галстук объела!

Коко издал слабый писк, в котором прозвучало что-то вроде сочувствия, и Квиллер, ощупав обгрызенный край галстука, тем не менее решил его надеть.

– Если хочешь быть полезным, – укорил он кота, – почему не занимаешься молью и попусту тратишь время на паутину?

У Коко с самого его вселения к Квиллеру развилось любопытное отклонение от нормы. В этом старом сыром здании кишмя кишели пауки, и, как только они сплетали сети, Коко пожирал их искусную пряжу.

Квиллер упрятал обглоданный конец галстука под рубашку и сунул в карман трубку – затейливо изогнутую носогрейку. Потом, грубовато прощаясь, он взлохматил Коко голову и покинул свое жилище на Бленхейм-плейс.

Когда он наконец вошел в вестибюль «Дневного прибоя», волосы у него были подстрижены, усы слегка подровнены, а ботинки соперничали блеском со стенами черного мрамора. Он уловил в мраморе своё отражение в профиль и втянул живот: тот начинал казаться чуточку выпуклым.

По пути его обозревало немало глаз. С самого поступления в «Прибой», семь месяцев назад, Квиллер, с его густыми усами, колоритной трубкой и туманным прошлым, был предметом пересудов и догадок. Всякий знал, что он сделал в Нью—Йорке и Чикаго недурную карьеру как репортёр—криминалист. После этого он на несколько лет пропал и сейчас занимал скромный стол в газете Среднего Запада и писал всего-навсего статейки об искусстве!

Открылась дверь лифта, и Квиллер отступил, давая дорогу шеренге сотрудниц женского отдела, которые направлялись на утренние задания или на чашечку кофе. Пока они проходили, он обвёл их оценивающим взглядом. Одна была слишком стара. Другая слишком невзрачна. Репортёрша моды – слишком внушительна. Светская репортёрша – замужем.

Замужняя взглянула на него с насмешливым укором.

– Везёт же некоторым! – бросила она. – Прямо так и гребут всё под себя! Терпеть вас не могу!

Квиллер поглядел, как она проплывает через вестибюль, а потом впрыгнул в лифт за секунду до закрытия дверей.

• 1/37
• Следующая