Выбери любимый жанр

Цвет черемухи - Ворфоломеев Михаил - Страница 4


Изменить размер шрифта:

4

- Я вас нечаянно разбудил, простите.

- Это вы, Егор Петрович? Вы так против света встали, что лица вашего не видно. Садитесь! - И Надя указала Сомову на стул с высокой спинкой.

Он сел напротив Наденьки.

- Я вам варенье принес, тетя прислала.

- Спасибо... А разве бабушки нету?

- По-моему, дома нет никого.

- Ну да! Она в это время уходит доить корову. Вы знаете, где пасется стадо?

- Нет, - признался Сомов.

- Стадо пасется вон там, на горе, у березовой рощи. Между прочим, там во ржи живут перепелки. Если вы не уедете до осени, то увидите, как их тут много. Когда вы собираетесь уезжать?

- Не знаю, - ответил Сомов. - Буду жить, пока не прогонят.

- Вас не прогонят... - грустно сказала Наденька. - вы сами уедете... Я сегодня с утра читаю Тютчева, и мне очень грустно. Вы знаете, с тех пор как я попала в аварию, я очень переменилась. Я совсем другой была.

Надя отворила настежь окно.

- А вы знаете, что мой дед с вашим отцом были вместе на фронте?

- Да, я знаю.

Сегодня Надя краснела не так часто. Она внимательно вглядывалась в лицо Сомова, будто хотела спросить что-то важное, а говорила о другом.

- Что-то вас беспокоит? - спросил Сомов.

- Нет. Я вас во сне видела. Во сне вы другой.

- Хуже или лучше?

- Нет, просто другой. Я вас с женой видела. Где ваша жена?

- Мы с ней разошлись.

- Да?! - Надя вспыхнула и быстро проговорила: - Вы... Я поняла... Вы забыть ее приехали? Да?

Сомов усмехнулся:

- Нет. Просто развеяться. Раньше, в старые времена, ездили на воды, а я вот приехал на родину.

- А я очень рада, что вы приехали. Мне в последнее время очень тоскливо. Расскажите что-нибудь. А то я все читаю или радио слушаю. Когда была зима, очень было тоскливо. Только печка выручала. Я люблю смотреть на огонь. А вы что любите?

Сомов отвернулся от Наденьки и пошел к окну. "А в нее можно влюбиться", - подумал он.

- Что? - еще раз переспросила Надя.

- Я люблю просто жить, дышать, есть, рисовать. Пожалуй, больше всего люблю свое дело. Раньше бы я сказал это сразу.

- А почему сейчас нет?

- Что-то изменилось во мне. Наверное, я стал менее счастливым и более удачливым.

- А почему вы разошлись с женой? Она перестала вас понимать?

- В жизни так получается... Вдруг я начал чувствовать, что мне лучше, когда ее нет. Когда мы разошлись, мне стало спокойнее. И вот прожили, кажется, немало, а ничего не осталось в памяти. Почему-то помню запах духов и много разной одежды. Как в театральной костюмерной.

- А вы садитесь, садитесь! - вдруг жарко, почти испуганно сказала Надя.

Сомов сел. Теперь он сидел спиной к свету и очень хорошо видел ее лицо. Темные волосы чуть завивались на концах и у висков. Сзади они были собраны в пучок. Лоб - высокий, чистый, гладкий. Всякое чувство, овладевавшее ей, тут же отражалось на ее лице.

- На вас можно смотреть не отрываясь! - вырвалось у Сомова.

Надя вскинула на него свои огромные синие глаза и улыбнулась.

- Вы сейчас сказали так, как мне Петр Сергеевич говорит. У нас врач молодой, Петр Сергеевич, так он меня навещает. Он только недавно окончил институт и играет на баяне.

- Мне о нем Усольцев говорил, - вспомнил Сомов.

- Так у вас уже был Усольцев? Валентин Сидорович очень хороший, но, по-моему, неумный. Да, неумный, но хороший... Он тоже бывает у меня. Только редко. И вообще, кроме Цыпина, у меня редко кто бывает. Даже папа с мамой редко. Им некогда. У мамы больное сердце... Когда случилось со мной... Знаете, как это случилось? Нет?

Сомов покачал головой.

- Очень неожиданно, и я ничего не поняла. Я бежала из школы. Наш дом почти рядом со школой, надо только дорогу перебежать. И я всегда перебегала и привыкла... Я заметила его, то есть ее, машину, совсем рядом. Такой синий самосвал. И все. Пришла в себя в больнице. Ничего не почувствовала... Я долго лежала. Ваша бабушка сшила мне матрасик и набила его просом. Вы знаете, от проса пролежней не бывает. Я до сих пор сплю на просе. - Она вдруг смутилась. - Простите, Бог знает что говорю...

Сомов подошел к Наде, взял ее руку в свою. Рука была легкой и чуть влажной. Сомов наклонился и поцеловал дрогнувшие пальцы.

- Зачем вы? - тихо спросила Надя.

- Не знаю, вдруг захотелось.

- Вы всегда так? Делаете то, что вам захочется?

- Пожалуй, да.

И тогда Надя крепко стиснула его руку и быстро поцеловала. Сомов растерянно взглянул на Надю.

- И я тоже... Так захотела. - И она, засмеявшись, быстро выехала из комнаты.

Дверь хлопнула, и Сомов услышал голос Марьи Касьяновны:

- Ой, запалилась я, доченька! Молочка хочешь?

- А у нас гость. У нас Егор Петрович!

Сомов вышел на кухню. Марья Касьяновна, увидев Сомова, ловко накинула на голову косынку и завязала на шее.

- Корову доить ходила. Молока парного, Егор Петрович?

И снова Сомов поразился сходству бабушки и внучки.

Молока он выпил. Марья Касьяновна налила его из блестящего подойника. Согретое живым коровьим теплом, пахнущее молодой травой, молоко это напоминало ему далекое детство...

- Каждый день по кружке, - сказала Марья Касьяновна, - так за месяц как бычок станете!

Надя залилась смехом.

- Ну что ты, бабушка! Придется нам его пасти!

И они вновь засмеялись так весело, что и Сомов не выдержал.

Напившись молока, Сомов пошел показывать Наде свою мастерскую. Лукерья, увидев их вдвоем, и глазом не моргнула, будто они бывали у нее каждый день.

В мастерской Наде понравилось. Она перебирала тяжелые тюбики с краской, нюхала их. Все это время, пока они были вдвоем, Надя незаметно и пристально разглядывала Сомова. И когда в один из таких моментов Сомов перехватил ее взгляд, то увидел, что глаза ее куда старше, чем она сама.

Потом она стала внимательно рассматривать его альбом, а Сомов взял лист бумаги, карандаш и начал быстро набрасывать ее головку. Из окна, подсвеченный зеленью, шел рассеянный свет. От этого глаза казались глубже. Когда Надя откидывала голову, на ее шее просвечивалась голубая жилка. Жилка подрагивала, словно жила своею собственной жизнью.

"В ней что-то от той балерины, - подумал Сомов, - и неяркие губы, и тонкий, точеный носик. Надо быть готовым, чтобы понять эту красоту!" И он неожиданно догадался, что подготовили их встречу все те поиски, сомнения и страдания, истинную цену которых он познавал только сейчас.

В уголках ее губ лежала тень, в которой таилась полуулыбка, нежность. Работая карандашом, Сомов думал о красках. С красками он был особо тщателен. Продумывал все до мелочей. Когда же начинал работать, умел безошибочно смешивать цвета, добиваясь естественности. Отделывая локон, Сомов забылся и, когда поднял глаза, увидел, что Надя внимательно и серьезно смотрит на него.

- Ваши портреты готовы вот-вот заговорить. Вы... как бы это... несовременный. Я вас совсем не знаю.

- У нас много времени впереди, - сказал Сомов и догадался, какие нужны краски, чтобы ее глаза вышли почти такими же. "Почти! - подумал он. - Но не такие же!" - А несовременный, наверное, оттого, что учился у старых мастеров.

- У вас есть любимый художник?

- Конечно. Боровиковский. И вообще старинная русская школа.

- Я знаю! Я это поняла! - Надя улыбнулась радостно. - Я сразу это поняла! Я еще плохо образованна, но я уже умею понимать и различать! Это как и в литературе. Есть Толстой, Лесков, Тургенев, Бунин. Я все время думала: откуда они вдруг такие? Потом мне попались летописи... И я все поняла! Так они хороши! А многие не понимают, и почему?

- От лени, - сказал Сомов. - Это все от душевной лени.

- А как вы относитесь к Пикассо?

- Никак. Я его не люблю. Он на меня как художник не воздействует.

- А меня он просто угнетает! Нельзя настоящие чувства выражать формально! Это разрушает!

От этих слов словно электрический ток пробежал по рукам Сомова. "Это разрушает! - произнес он про себя. - Какая она, однако... Да ведь я могу в нее влюбиться!" И от этих мыслей у Сомова выступила испарина на висках, так были сильны в этот момент его чувства.

4
Перейти на страницу:
Мир литературы