МЫ - ТЕРРОРИСТЫ - Володихин Дмитрий Михайлович - Страница 13
- Предыдущая
- 13/20
- Следующая
– Потом поймешь. Я покажу. И дальше поехали…Миновали станцию метро «Семеновская». Следуя указаниям Гордея, философ вел машину по обшарпанному лабиринту Фортунатовских, Ткацких, Лечебных…
– Стоп, - велел Гордей. Тринегин притормозил.
– Теперь ждем.
– Чего ждем? Или кого?
– Ждем, когда будет 17.45. Еще десять минут. Тогда я зайду вон в тот дом, в одну квартиру.
– А кто в одной квартире? Что за люди?
– Во-первых, никогда не знал. А во-вторых, забыл.
– Хорошо, я понимаю. Но почему не прямо сейчас?
– Мне так сказали: друзья придут, положат товар. Потом ты зайдешь, положишь деньги, товар возьмешь. Не позже 18.10 меня там чтоб ни коем разе не было. На все дела двадцать пять минут. Потом друзья снимают деньги. Я так мыслю, им физиономия моя тоже без надобности. Я их не знаю. Они меня не знают. Всем спокойнее. Речи Гордея своею открытостью и прямотой убедили философа: на вопрос о том, кто посредник, он получит в ответ что-то вроде - его-не-было-и- нет-и-становится-все-меньше-и-меньше. Тринегин бросил взгляд на дом. Дюжинная жилая кубатура. Особые приметы отсутствуют.
– Милостивый государь, а если ты оттуда не выйдешь в 18.10. И в 18.30 не выйдешь. Тогда что?
– Типун тебе на язык. Там, знаешь, человек, что надо. Серьезный мужик. Не должен… тово. Но, конечно, всякое бывает. Вот, даю тебе бумажку, со всех сторон склеенную. Если они меня там прижучат, не дай бог, ты позвонишь, там телефон, имя, адрес, все. Скажешь, отдавай дружка моего, иначе в милицию. Из будки звони. Если он, мол, какая милиция, вы за стволами приехали, статью вместе поимеем, то ты ему, мол, знать не знаешь, дружок чтой-то хотел продать-купить, а ты и вовсе цивильный шпак. Если нет меня, обязаны деньги отдать и тело тоже, чтоб похоронили по-людски. Такие дела. Скажешь, мол, все вернете, мы в расчете и без обид. А если воспротивятся, то в милицию не ходи. Кроме беды и несуразицы ничего не выйдет, поберегись.
– Значит даже так…
– Так, так. Ты думал, там магазин «Мягкие стрелковые игрушки»? Бабы- продавщицы улыбаются, аж рты до ушей? Я все до конца додумал. Да. Но я мыслю, ничего такого не получится. Серьезный, нормальный мужик, не похож на шпану блатную. Если 19.00, а меня нет, распакуй конверт мой самодельный. А если я раньше приду, не трогай, мне вернешь, как есть.
– У тебя хоть что-нибудь такое с собой есть?
– Да есть, есть. Только в таких делах махаться - последнее дело. Время?
– Как раз.
– Ну, я пошел. Бывай. Зашел в дом. Философ сидит, не жив, не мертв. Ему не приходило в голову, что у сделки с покупкой оружия могут быть дополнительные неприятные аспекты, помимо естественного интереса милиции. Повертел конверт. Посмотрел на просвет, на солнышко. Сюрприз. Гордей свернул его из тетрадочной бумаги, тонкой, писал фломастером, четко высветились буквы «…силий Михайлович Гу…».
– Открой дверцу, - Гордей уже тут как тут, в руках два больших полиэтиленовых пакета.
– Ты уже все? Господи, как хорошо, что все удалось. И ты цел. Как хорошо.
– Это - да. АК-74 у меня. Два. Хорошие машинки. До Конькова, где жил Тринегин, им пришлось добираться через всю Москву. В такое время, в будний день, выходило часа полтора. Пакеты с автоматами и рожками, утопленные в сморчках, невидимые, недвижные, добирались каким-то неизъяснимым образом до мозга философа и приводили его в состояние непрестанной тревоги. А вдруг остановят? А вдруг обыщут! Тогда - все! Он хотел было попросить Гордея сесть за руль, но посовестился. Тот сделал большое дело, стыдно перекладывать на него еще и второе, маленькое, - простую транспортировку.
– Они исправны?
– Я их там успел разобрать и собрать. Смазаны прилично. Рожки полные, тоже проверил. Три рожка. Вроде, исправное все.
– Я так спрашиваю, потому что побоюсь везти автоматы за город, опробовать. Я сразу честно говорю: не повезу.
– И не надо. Я б и сам не поехал. Только напрасно головой поторгуем.
– Что?
– Я говорю, риск напрасный. На углу улицы Профсоюзной и Миклухи-Маклая их остановили. Странная какая-то милиция, вся в черном, укороченные автоматы на груди… У горничных и охранников смены не совпадали. Так что Катерина в этот момент несла по гостиничному коридору простынную стопу. Чистое белье с наркотическим запахом недавней прачечной. Да и выронила на пол. Сердце у нее потерялось, больно. Мать или Степушка? Ближе, ближе, не так далеко. Наверное, он. Вслух Катерина тихонечко сказала:
– Господи, если с моим солнышком что-то случилось, спаси его и помилуй. Пожалуйста. Заставили выйти наружу. Внимательно проверили документы. У Гордея паспорт, у философа - права. Не было у философа паспорта. Брови хмурят.
– Откройте багажник. Философа прошибло холодным потом. Гордей стоит красный, как маков цвет, вот-вот щеки огоньками прорастут. Оба припоминают, где ж они прокололись. Посмотрели, ничего не нашли. Почередили под сидениями. В бардачке. У Тринегина под задним ветровым стеклом лежала визитка, туго набитая газетами. Выпотрошили. Старшой собрался запустить руку в корзины, хотя и видно, что брезгует. Противный гриб - сморчок. Тут ему второй и говорит:
– Это славяне. Это не чернота. Ты посмотри, славянские рожи, отпусти, это, блин, не те. Старшой еще раз поглядел на обоих строгим поглядом. Головой качнул, мол, поезжайте. Отвернулся. Тронулись с места, счастья, как снега в Сибири! Философ озвучил:
– Кого-то еще ловили, оцепление какое-нибудь. Вероятно, опять чеченцы. Подъезжают к дому. Гордей улыбается, довольный.
– Хочешь, подарю кой-что?
– Что?
– Одну корзину.
– Если я правильно понял, мы оба автомата спрячем у меня. Или ты хотел бы изменить план?
– Автоматы, ясное дело, у тебя. Ты один живешь, девок не таскаешь к себе, как Ваня. Не в общежитии, как я. Ты не понял. Да. Не понял ты. Автоматы - к тебе. А я дарю корзину.
– Зачем мне корзина?
– Чудак-человек! На жарень. Философ долго прикидывал, куда ему спрятать оружие. В конце концов решил положить автоматы на антресоли, рядом с лыжами, в картонную коробку со старой обувью. Он еще подумал тогда: «Я бы точно знал, кто нам помогает, но Он не любит убийств. Впрочем, кто ведает пути Его…»…Едут в метро.
– Степа, ты кем в Заокске был?
– Да никем я особенно не был. Школу кончил. Потом служил. Пошел бы ремонтником на автостанцию, если б ты меня тогда в Москву не вытащил. Спасибо тебе. Или, может, к деду, в охотхозяйство.
– Ты мне родня все-таки.
– Родня, ну. Седьмая вода на киселе. Ты меня и знать не знал.
– Просили тебе помочь. Подыскать какое-нибудь дело.
– Вот я и говорю, что спасибо, пристроил. А если ты мне родня, то скажи, откуда у тебя два имени взялось? Почему не одно, как у всех?
– Я не понял. Одно имя у меня.
– Мы тебя Ваней зовем, значит Иван. А под статьями в газетах у тебя стоит «Авангард Евграфов». Рдевгр! Смотри, грохот какой между именем и фамилией. Вечная трагедия. По отцу я из старинных купцов, отсюда фамилия такая хорошая. У Евграфовых до революции все было: лесопилки, пароходы, дома… Теперь одни воспоминания. А мама в райкоме комсомола, активисткой. Это она меня назвала по новорежимному - Авангард. Из Авангарда девчонки Ваней сделали, уже тут, в Москве. Как, говорили, называть тебя ласково: Вангой, Гардей? Давай, Ваней будешь. Ваней так Ваней. Даже лучше получилось, я считаю. Так вот всю жизнь и летаю промеж имени и фамилии: имя как на космическом корабле заклепки, а фамилия вроде старинного такого, добротного сундука. Сундук, одним словом, с космической заклепкой. Евграфов позвонил Гордею и философу, пригласил к себе. Пришли, налил чаю, на стол положил атлас «Москва до дома», уперся в книгу кулаком и говорит:
– Я две недели фиксировал Сметанина. Я его, наконец, отфиксировал.
– Ты его… чего? - озвучил Тринегин всеобщее.
– Только не пытайся иронизировать так же глупо или пошло, как я. Ты умный, хорошо образованный человек. У тебя не получится. А я - тупая бетонная болванка.
- Предыдущая
- 13/20
- Следующая
