О декабристах - Волконский Сергей - Страница 8
- Предыдущая
- 8/34
- Следующая
"Бабушка говорит, что она хочет ехать в Сибирь повидать сына". Об этом своем намерении старая княгиня писала и невестке. Придавать ему большое значение не приходится, - это был истерический порыв, а, может быть, простое излияние слов. Съездить навестить сына в крепости было много легче, нежели ехать в Сибирь; однако, старая княгиня от этого воздержалась. Она писала сыну, что боится за свои силы, да и его не хочет подвергать такому потрясению; к тому же, как пишет Алина, Императрица упрашивала бабушку беречь себя ...
Пока родня в круговороте коронационных приготовлений с оглядкой перешептывалась, Сергей Григорьевич в своем каземате Алексеевского равелина слушал бой курантов на башне Петропавловского собора...
Остался от этого времени акварельный портрет Марии Николаевны, который ему было разрешено иметь в крепости. Этот портрет он перед уходом в Сибирь оставил сестре с следующей на нем надписью: "Je confie aux soins de ma bonne soeur Sophie celle qui avait assure mon bonheur detruit par moi." (Поручаю заботам моей доброй сестры Софьи ту, которая составила мое счастье, разрушенное мною). Портрет этот остался у меня в Риме и, таким образом, уцелел ... Была также крохотная записочка на листике в полтора квадратных вершка, мелко исписанная его рукой; он просит сестру расположить в их пользу общественное мнение, повлиять на смягчение участи жен и пр. Записочка эта была передана Софье Григорьевне запеченная в хлеб. Где она сейчас, не знаю ...
{44} Невольно напрашивается вопрос, что сказал бы Григорий Семенович, если бы дожил до 1826 года? Он, для которого действительность была идеалом.
Он, который верил в несомненность окружающего. как в нерушимость весеннего и осеннего равноденствия! Он, для которого, по-видимому, не существовало "вопросов". Что бы испытала безоблачная лазурь его мировоззрений, когда бы он узнал, что "герой наш, князь Сергей" поднялся на царя? Как мог бы он это обнять умом своим, он, писавший дочери: "Утешаюсь, матушка, что ты беспрерывно занята наилучшими в жизни упражнениями при высочайшем дворе." Можно ставить себе вопросы, но и сама история не решается отвечать на них: Григорий Семенович умер за полтора года до ареста сына. Одно можно сказать - несуразна русская жизнь, но шагает быстро...
Мария Николаевна узнала об аресте мужа 28-го февраля. Отец передал ей эту весть с значительным запозданием, потому что она лежала в тяжкой болезни после родов. Как только она оправилась, она собралась в Петербург. Первенца своего Николеньку она оставила по пути, в Белой Церкви, на попечение своей тетки графини Браницкой. В Петербурге, в начале апреля она имела с мужем то свидание в крепости, о котором упоминается в ее "Записках". Добилась она этого свидания не легко. Она написала Бенкендорфу, который ответил ей, в весьма теплых выражениях, соболезнуя судьбе своего бывшего школьного и боевого товарища, но относительно свидания не говорил ничего определенного. Тогда она обратилась с письмом к Государю. В наших бумагах была черновая этого письма; но была и другая черновая: брат Александр Николаевич пишет {45} Бенкендорфу, от имени матери и своего, просьбу о том, чтобы свидание не было разрешено, - мать и брат боятся за здоровье Марии Николаевны, но, прибавляют они, если будет разрешено, то пусть предварительно граф Орлов повидает Волконского и возьмет с него слово, что он не только не будет удерживать жену, по потребует, чтобы она немедленно возвращалась к своему ребенку. По-видимому, так все и произошло. Письмо Бенкендорфа от 12-го апреля, а 23-го княгиня пишет мужу: "Я уезжаю завтра, раз ты этого желаешь". Достойно замечания, что черновые обоих писем к Бенкендорфу, т. е. просьба о свидании и просьба о том, чтобы свидание не было разрешено, писаны одной рукой, - рукой Александра Николаевича Раевского...
Мария Николаевна вернулась к своему Николеньке в Александрию, усадьбу графини Браницкой при Белой Церкви. Здесь она ожидала исхода суда над государственными преступниками. Здесь же был в это время брат ее Александр Николаевич, окружавший бдительным вниманием ее переписку в напрасной надежде разбить ее намерение следовать за мужем.
Семьи осужденных до самого последнего дня оставались в неведении относительно участи несчастных своих родственников. Волконские до последней минуты не теряли надежды. Есть письмо княгини Софьи Григорьевны к матери, в котором она строит планы о том, в какую комнату они поместят Сергея, когда он будет выпущен из крепости. Но оснований к той или другой надежде не было никаких; никто не смел замолвить слова; старуха княгиня боялась дыхнуть и только исполняла совет Императрицы - берегла себя. Наконец, числа 15-го июля Екатерина Николаевна Орлова пишет сестрам: "Императрица сказала княгине {46} Волконской, что Сергей останется жив". Это оказалось наибольшее, на что можно было надеяться.
Приговором Верховного Суда Волконский, причисленный к первой категории, был осужден на смертную казнь отсечением головы; высочайшей резолюцией, смягчавшей все степени наказания всем ста двадцати одному преступнику, смертная казнь заменена двадцатилетней каторгой и пожизненным поселением. Пяти человекам, верховным судом поставленным вне категорий и присужденным к четвертование, четвертование заменено повешением.
В чудное июльское утро одна фрейлина, гуляя по Царскосельскому парку, остановилась на берегу пруда: на той стороне Император Николай I играл со своим пуделем, бросал в воду свой платок, пудель кидался в воду, выносил и возвращал... В это время подходит к государю адъютант и что-то докладывает. Николай I бросает и пуделя и платок и быстрыми шагами возвращается во дворец: ему было доложено, что в ту ночь приведен в исполнение смертный приговор над пятью из декабристов... Известен случай с Рылеевым, - у него оборвалась веревка; его вздернули вторично. Между двух повешений к нему вернулся дар речи. И вот тут разногласие, - что он сказал? По одним источникам он сказал: "Подлецы, даже повесить не умеют". По другим он сказал: "И веревки порядочной в России нет". По свидетельству Марии Николаевны он сказал: "Я счастлив, что дважды умираю за отечество". Кому верить? Скажу, что это, пожалуй, не важно, - что он сказал. Он, может быть, ни одной из трех фраз не сказал; но важно, что и кому можно приписать. И {47} вот почему последнее изречение наиболее ценно, ценно, как определение человека.
Другая картина из той же страшной ночи: вокруг пяти виселиц гарцующий на коне генерал Чернышев; сабли, которые ломают над головами коленопреклоненных, раздетых офицеров; ордена, летящие в костер...
Всякая власть всегда карала и, конечно, будет карать тех, кто против нее восстает. Здесь разница только в степени строгости и в масштабе ее применения. Это разница, так сказать, количественная. Но есть и качественная разница, проявляющаяся в том, как закон применяется. Здесь имеет значение большее или меньшее соблюдение общечеловеческих требований. В конце концов смертная казнь всегда останется смертною казнью, и сухость ее ничем не смягчить, но жестокость ее увеличить всегда можно. И вот, в этом сказывается уровень человечности той власти, которая ее применяет: все то глумление и издевательство, сопровождающее осужденную жертву до того страшного порога, за которым наступает настоящее равенство людей. Долго нам казалось, что жестокость кары декабристов не может быть превзойдена ...
Княгиня Мария Николаевна томилась в невозможности выехать так скоро, как бы хотелось; и материальные вопросы, и всякие формальности, и приставания родных... Уже осень наступала, а она все еще была в Белой Церкви. 2-го сентября Николай Николаевич пишет ей, что один приезжий из Иркутска встретил "несчастных" под Екатеринбургом, что он видел Волконского "ни в чем не нуждающегося". Тут же поздравляет "Сонюшку" фрейлиной: коронация принесла ему это утешение...
Наконец, 9-го октября она {48} выехала. Мать и сестра приехали, чтобы проводить ее до Яготина, полтавского имения Репниных. Здесь прожили последние две недели вместе, и, наконец пробил последний час: мать и сестра должны были ехать домой. Племянница Марии Николаевны, княжна Варвара Николаевна Репнина, присутствовавшая при отъезде из Яготина Раевских дам, в прелестных своих неизданных записках говорит "Leurs adieux furent dechirants". ("Их прощание было душу раздирающее".)
- Предыдущая
- 8/34
- Следующая
