Спецпохороны в полночь: Записки «печальных дел мастера» - Беляева Лилия Ивановна - Страница 5

Бред? Бред! Но ведь выданный на-гора! Шизофрения? Паранойя? Да не все ли равно! А мы еще удивлялись и поражались годы и годы, отчего это там, "на разлагающемся Западе", именно наши замечательные лозунги и призывы пугают, как кошмар. У нас же "под руководством" очередного "мудрого вождя" все идет как надо и исключительно на благо человека.

— Все до одного мои здоровые зубы щипцами повыдергали. Ну еще б не больно, — Инякин усмехается, он как-то же притерпелся к тому, что "они" — это они и действуют соответственно своим понятиям, а он — все-таки он и все-таки сам по себе, несмотря ни на что. — Вот, выжил. Случай помог. Слепил как-то по просьбе тех же начальников бюст Сталина. Очень им понравился. Заказали еще. Потом еще. Это же такой тогда полезный товар был, нарасхват. Оттрубил все сроки и, как видите, — жив.

Триумф репрессанта-фигуранта…

Но разве с реабилитацией этих несчастных, измордованных вконец, кончилась абсурдность нашей "системы"? По всем направлениям победили умные, а дураки, в том числе патологические, — попрятались под лавками? Отказались от возможности направлять и руководить? И всем страшненьким курьезам пришел конец?

… Одна из "освобожденных", известная писательница С., получившая в какой-то мере воздаяние за свои муки и преданность идеалам марксизма-ленинизма, умерла в Переделкине, на даче. Моя забота — отвезти тело в ЦДЛ, чтобы родные, друзья и представители широкой общественности могли проститься… И я уже знал — к Дому литераторов прибывают с этой целью писатели, журналисты… Мимо нашего катафалка, набравшего хорошую скорость, мелькают придорожные березки, ели, голоногие осинки…

И вдруг… Да уж, с Минским шоссе шутки плохи и расслабляться ни к чему, если твой путь проходит по этому гладкому, ровному заповедному асфальту. Итак, нашу машину останавливает представитель ГАИ. Требование в одном слове:

— Нельзя.

И жезлом в сторону, мол, гони по Окружной.

Беда! По Окружной долго, не успеть к началу церемонии. Хотя, конечно, какая же без нас церемония… Пробую объяснить молодому, голубоглазому:

— Это же катафалк! Везем гроб с телом известной писательницы. В Доме литераторов уже ждут! Нельзя подвести людей! Вот мое удостоверение.

Он, не тратя слов, жезлом в сторону Окружной. Я не отстаю:

— Это очень большая, великая писательница! Ее книги издаются за рубежом! Она много лет сидела в лагерях, реабилитирована, с ней сам Суслов беседовал…

Капитан проявил интерес к моему удостоверению, вгляделся, вчитался и… спрятал удостоверение себе в карман.

— Зачем? Как? — я совсем растерялся.

— Раз не слушаете, что вам говорят, — получите удостоверение в канцелярии Леонида Ильича.

Я оглянулся на прискорбную свою процессию, словно ища защиты… Но автобус-катафалк сам, вроде, ждал от меня помощи… Абсолютно пустынное Минское шоссе тоже молчало, но так, знаете ли, снисходя, свысока, мол, получил? Ну то-то же! А не претендуй на то, на что не положено!

И я понял — нельзя мне, простому смертному, проявлять хоть какой-то намек на собственное мнение перед лицом великого события — шоссе используется в этот час для проезда "самого" Леонида Ильича. А дальше что со мной? Как с ослушником, возможно, затаившим некие далеко идущие, коварные замыслы? И как с телом писательницы быть? Я… я — кидайте в меня камни! — встал перед капитаном на колени…

Он этого не ожидал, он даже несколько оторопел… Я же по сравнению с ним уже пожилой человек… Сунул руку в карман — протянул мне "корочки":

— Ладно. Только больше не вступайте в пререкания с властями.

Понеслись по Окружной и запоздали на целых два часа. Потому что в тот час Окружная была плотно забита транспортом… В ЦДЛ на меня с кулаками набросился весь секретариат… "Какое безобразие! Сорвал похороны!"

Однако, как выяснилось, неожиданное фиаско потерпели именно они, работники писательского аппарата, отнюдь не по моей вине. Они были уверены, что проститься с писательницей, можно сказать, всю себя отдавшей изучению жизни и трудов Карла Маркса и Фридриха Энгельса, уж непременно прибудут представители ЦК партии. Оргсекретарь долго стоял на улице, чтоб не пропустить важных гостей…

И все зря. Обидно? Конечно, обидно. Тем более все видели, что столь терпеливое ожидание пошло впустую. Как говорится, победила непредсказуемость "точки зрения" партаппаратчиков, оставивших нас, простых смертных, гадать: «За что же они так-то с писательницей, автором многотомья, нацеленного на утверждение их могучего, несокрушимого права "вести" массы, "направлять", "нацеливать" и т. п.?»

Впрочем, самый эффектный сюрприз преподнесла сама усопшая… И именно тогда, когда от нее это менее всего ожидали. Уже после того даже, как состоялись похороны.

Как сейчас помню, длинный стол, уставленный, как положено, едой и питьем, звон ножей, вилок, бокалов… Любезные родственники писательницы с удовольствием угощают и выслушивают слова соболезнования, сочувствия. Одним словом, поминки идут своим чередом и никто не сомневается, что на славу потрудившаяся писательница оставила родным немалый капитал. Хотя, ходили слухи, — отношения между ней и близкими были довольно натянутые.

И вот, когда несколько осоловелые от еды и выпивки гости уже собирались прощаться, — вдруг встал с места молодой красивый брюнет, личный шофер усопшей писательницы, и произнес, обращаясь к ее ближайшей родне:

— Я знаю, что мое сообщение огорчит вас и очень. Но что же делать? Лучше вам все узнать сразу, сейчас. Простите, но согласно завещанию покойной, единственный ее наследник — я.

То, что затем произошло в доме, в молодежной среде именуется словечком "отпад". Растерянные, внезапно окаменевшие лица… Тишина воистину гробовая…

Юноша продолжал свою речь:

— И дача, и все вещи, вклады — все по завещанию принадлежит мне. Я не хочу получать то, что по праву ваше. Но воля покойной есть воля покойной… У меня есть ключи от машины, которую она тоже завещала мне. Я сейчас сажусь в эту машину и уезжаю… Всего вам хорошего.

И ушел. И не скоро еще хозяева и поддавшиеся их настроению гости пришли в себя…

Ничего себе? Как вам нравится этот триумф своеволия бывшей репрессантки-фигурантки? Но кто знает, что она должна была пережить, в чем, до какой степени разочароваться, какие иллюзии развеять без следа, прежде чем изо всего "прогрессивного человечества" выделить и приблизить к себе этого молодого парня? Ведь он выполнял при ней и секретарские обязанности, и хозяйственные… Ему приходилось нелегко. Помимо всего прочего в последние месяцы жизни своей хозяйки был при ней и в качестве няни, санитара. Однажды пожаловался мне: "Тяжело переворачивать… очень уж грузная женщина". А за рулем ее шикарной "Волги", со стороны, гляделся эдаким баловнем судьбы, которому все нипочем.

"Сдадим досрочно!" "Пятилетку в четыре года!" Эти и подобные им призывы гремели над нами с детства. И мы привыкали верить, что только досрочный, ударный результат и есть самый лучший, а иначе и жить не стоит.

Теперь подумали, поразмыслили и научились не доверять скороспелым решениям-постановлениям и "досрочно" сданным объектам… Перестройка берет свое. Аварии подтверждают пагубную нелепость для общества дебильноватого "быстрей-скорей", а дальше хоть трава не расти.

Однако мое скорбное занятие рано, еще до всяких перестроечных откровений, навело меня на вполне "еретическую" мысль: рядовой человек-труженик для государства в лице разного рода распорядителей, вдохновителей не более чем рабочий скот. Не более. А вот они, "начальники", это да, это соль земли. Иначе как, чем объяснить то, что для всякого рода аппаратчиков и дома строились особые, непременно кирпичные, ну а если и блочные, то с просторными квартирами улучшенной планировки! Себе, значит, хоромы по праву сильного, ловкого, а остальным — клетушки… И сколько же сил и смекалки требуется "маленькому" человеку, чтобы втащить, предположим, на седьмой этаж обуженными лестничными пролетами тахту или пианино!