Спецпохороны в полночь: Записки «печальных дел мастера» - Беляева Лилия Ивановна - Страница 23

Решил я сам выяснить, хоть и с немалым запозданием, кто же этот Миша, откуда взялся… И выяснил, что никогда этот молодой человек никаких снимков не давал родственникам усопших, он только делал вид, что снимал, щелкал аппаратом вхолостую…

А дальше? Надо искать. Разумеется, в ЦДЛ он не появляется больше. Где же? Москва большая…

И, все-таки, я его нашел. Возле больницы, откуда должен был везти покойного… От неожиданности Миша оторопел. Я подошел к нему и потребовал:

— Твои документы.

Вынимает из кармана пачку каких-то бумажек, я гляжу на эти бумажки, ничего не понимая, а он уже отскочил от меня и помчался прочь…

А надо сказать, что сыск свой я вел не от изобилия свободного времени, и не сказать, чтоб совсем добровольно. Меня уже вызывали на Петровку, 38, в уголовный розыск, как вы догадываетесь. И там намекнули довольно прозрачно, что "есть мнение" о моей с Мишей "дружбе" и единомыслии. Стало быть, весьма кстати для меня лично сыскать Мишу, а, сыскав, заявить на Петровку…

Думаете, я в те дни много смеялся? Или безмятежно отдыхал на лоне природы?

Спас меня сам Миша, его, конечно, не совсем нормальная самоуверенность. Приезжаю я как-то в Донской крематорий по обычной прискорбной причине, жду, когда свершится соответствующий обряд. И, видимо, выглядел я весьма жалко, убого, если ко мне подошла знакомая девушка, администратор ритуального зала, и спросила сочувственно:

— Что с вами, Лев Наумович? Что случилось?

Я ей рассказал. И она улыбнулась, как царевна-лягушка в известной сказке, которая все может, любое твое желание выполнит.

— Не переживайте, — шевелит милыми крашеными губками, — я знаю этого Мишу. Он ведь не одних писателей "провожает в последний путь", но и художников, академиков, врачей… И наверняка прибивается к чужим поминкам. Я его недавно тут видела.

— Валечка! — взмолился я. — Как только встретишь его — немедленно звони вот по этому телефону! Ты спасешь меня! Я же там на подозрении!

— Спасу, Лев Наумович, — отвечает. — Ах, он аферист проклятый!

И она свое обещание выполнила… Когда к этому "Мише" пришли с обыском — много дорогих и редких вещей увидели. Он не успел их продать. Так что все украденное было возвращено владельцам, и моя честь спасена. А ведь немало, целых два года длилась эта история…

Эта история достоверна, хотя многим покажется очень и очень странной. Даже дикой. А кто-то вовсе не поверит, что так было и — не прошло…

Воспитанные на стереотипах представлений, когда все, вроде, должны быть непременно похожи друг на друга и совершать, стало быть, "одинакие" поступки, мы часто с огромным трудом начинаем догадываться о том, что мир весьма разнообразен и нельзя его при всем хотении представлять, как нечто, обязанное существовать в полном согласии с нашими схематичными, ограниченными представлениями.

Скажите на милость, ну кто нынче не уверяет, будто "всё рухнуло", никаких прочных уз между людьми не существует, а любовь — это только в романах. В яви же — голый секс, "гимнастические" упражнения по влечению, в силу обстоятельств и вообще по случаю…

Есть и расхожие представления о писателях и поэтах: мол, все они, как правило, то и дело влюбляются, "разлюбляются" и никакой морали для них не существует.

Есть те, которые легко влюбляются-разлюбляются? Разумеется! Но не только среди творческих работников… И среди шахтеров, парикмахеров, линейных рабочих, трактористов… И для тех, и для других закон един: "Любовь зла — полюбишь и козла". А когда-то, в двадцатых, веселые люди пели с эстрады под одобрительный смех зала:

Долго-долго наши заурядреалисты среди "инженеров человеческих душ" упрощали в угоду командно-бюрократической пирамиде человека со всеми его стремлениями, горестями, обидами. Шел он по непритязательному разряду "простой советский…". То есть ему дается команда выполнить-перевыполнить очередной план — он, значит, тотчас, забыв про все и всех, бросается, хватается за нужную рукоять и, счастливо смеясь в объектив фотокора, "реализует свои неисчислимые внутренние ресурсы" "во имя окончательного торжества наших великих идей".

Помню, какой переполох поднял в обществе скромнехонький фильм "А если это любовь?" Там ведь, вопреки предписанному штатными моралистами, юноша и девушка "всю ночь гуляли до утра…" Смели или не смели? Права или не права разбушевавшаяся мать?

Теперь-то что! Теперь наш скромный достижениями кинематограф опрометью бросился коммерцизироваться, а значит, запросил как можно больше "голого мяса", выдающихся женских бюстов, "потрясающих" бедер и сексопильных ребрышек… И так разошелся, в такие супероткровения кинулся, показывая ну самое-самое интимное крупным планом, что кое-кому показалось, что на свете осталось одно прелюбодейство "просто так", один несложный ритуал, типа собачьей свадьбы, а любовь, а тем более злая, яростная, молитвенная, бесконечная, безрассудная, но именно любовь — чья-то выдумка, не больше того, и не о чем тут говорить…

На одном из московских кладбищ стоит полированный камень со скромной надписью: такая-то и такая родилась тогда-то, умерла тогда-то… Старожилы знают, что к камню этому приходят двое… Иногда поодиночке, иногда вместе… Один помоложе, другой постарше… шатен и блондин… Приносят цветы, подолгу стоят молча, глядя на надпись…

Теперь приготовьтесь возмущаться и митинговать на тему: "Какой ужас! Какой позор! Как они могли! Как она могла!" Ибо у нас почему-то считается самым незначительным грешком — изменять мужу или жене, но "так, чтобы никто ничего не знал". Умеешь прятать концы в воду — правильный человек. Не умеешь — дурак.

А тут такая история… Жил да был, работая на большой сибирской стройке, один молодой человек. И, видимо, был он весьма головастый — начальствовал, возглавлял, получал премии и благодарности… И пробовал записывать свои впечатления о жизни. Возможно, он рано осознал себя писателем… А такие люди, если талантливы, то, конечно, очень и очень чувствительны… И склонны к неординарным поступкам.

Приехала на ту стройку молодая и, видимо, очаровательная монтажница-высотница, и высмотрел ее наш начальник и будущий писатель. Полюбил. Подробно описывать, как именно и за что полюбил, не буду, не смею… Это под силу разве что таким гигантам, как Лев Толстой или Иван Бунин.

Но полюбил накрепко, судя по тому, что произошло потом. Полюбил смертельно… Есть, выходит, и сегодня такая злая любовь, способная скрутить в бараний рог и весьма преуспевающего молодого начальника на большой стройке…

И все в общем-то складывалось поначалу просто, радостно, безо всяких нежелательных зигзагов. Юная монтажница-высотница и ее возлюбленный сыграли свадьбу… Тосты, пожелания, светлая уверенность в том, что "завтра будет лучше, чем вчера"…

Видимо, юная жена ум имела глубокий, сердце чуткое и вскоре поняла, что ее муж — человек талантливый и ему надо всерьез заняться литературной работой. Она поддержала его и вдохновляла и внушала уверенность в своих силах, как делает это всякая хорошая, мудрая женщина, знающая, как важно любимому услышать от любимой: "Ты все сможешь, если захочешь!"

Как они жили потом? Видимо, неплохо и дружно, если вместе собрались и уехали в его родной город, где он решил с головой уйти в сочинительство…

А далее… Даже не знаю, как продолжить, памятуя, сколь много среди нас нетерпимых к чужим чувствам, если они не по всем параметрам сходны с "общепринятым". Дальше прошло время, и однажды, возвратившись домой, наш писатель обнаружил, что рядом с его любимой и вполне привычной женщиной сидит молодой человек с ясными, бесстрашными глазами. Очень может быть, что никто ничего не сказал в ту минуту друг другу. Ни он, ни он… То есть двое молчали, глядя друг на друга. Она же сказала: "Прости, но так получилось… Мы любим друг друга".