Спецпохороны в полночь: Записки «печальных дел мастера» - Беляева Лилия Ивановна - Страница 13

Ныне там сколько-нибудь интеллигентному человеку делать нечего. Там… “правит окриками пьяными…“ Частенько приходится мне после какого-либо заседаньица стоять у стены, прихлебывая кофе. Не было б нужды — не заходил бы. Сколько здесь слов о России, сколько слов, сколько божбы, сколько уверений в дружбе и взаимном таланте. Здесь нередко приходится встречать и только что принятого поэта, которому членский билет выдан был на пределе, что называется, на вырост, в расчете на то, что из своих стихов, наполненных тоской по родной деревне, в которую поэт и не думает возвращаться, из этих банальных по мысли стихов, в которых звучит, однако, искреннее чувство, поэт перейдет к осмыслению современности…

Не до того ему, голубчику, интеллигенту в первом поколении. Застрял в буфете. Ностальгия заела. Бог мой, думаю, да что же эта за публика, откуда?

Столько дел нам всем предстоит, столько ребусов решать, народ не только раскрестьянен, но и разынтеллигизирован, вокруг Москва с ее выставками, диспутами, театрами, студиями, а эти каждый вечер — все о том же да все так же пылко… Дома дети, которых надо учить культуре, языку, музыке, истории своего народа, им, детям, предстоит жить в сложном и конкурентном мире, дома жены, работа, наконец…

Не бейте себя в грудь, писатели и близкие к ним. Не клянитесь Россией. Она не будет на вашей стороне. Ей предстоит сбросить пьяную одурь.

Однажды после дневного представления в цирке решил зайти в буфет ЦДЛ вместе с детьми и женой, перекусить. Дежурная вначале не хотела пускать меня. “Нашли куда идти с детьми, — ворчала она. — Не место здесь детям…“.

Найдется ли место детям в нашей жизни? Сохраним ли мы для них Книгу? Создадим ли для них достойную жизнь?

Сможем ли сами достойно жить в нашем профессиональном союзе?

Не пейте за Россию…»

Быт… нравы… Но каждый случай все-таки конкретен. Среди наших "родных" выпивох есть и такие, которым оказалось не под силу пробиваться через ряды более дошлых, менее щепетильных, которых наша эпоха штамповала, как известно, не уставая…

"Скрываются" подчас эти "лишние" люди и в Домах творчества. Делают вид, что едут туда с благородной целью — писать… На самом деле — подкормиться, тихонечко попивая, если выдастся случай…

Жестокая эта схватка — "за территорию" в журнале, в издательстве… Крупный талант "прорвется", а вот "средним" приходится сражаться друг с другом не на жизнь, а на смерть. Такова проза "поэтическою" существования в пределах нашего Отечества… И тут уж — кто кого. Не случайно именно "средние" писатели и поэты предпочитают существовать "группами", "стаями". Так оно проще, вроде, когда плечом к плечу к единой цели… А вот одиночка, да еще с нерастраченной совестью, слабой нервной системой — обречен…

"Лишние" люди в писательском мире… Это и те, о ком, как прежде говорили, забыла смерть. Жил человек, жил, долго-долго, все его родные, близкие, сверстники умерли, а он — нет, присутствует на этом свете… И наконец, — отошел где-то в больнице или пансионате, то есть в месте, где одинокие и несчастные из несчастных влачат свои последние дни, став уже никому не нужными при жизни…

Был такой поэт М-й. Скончался в очень пожилом возрасте. В ЦДЛ повесили соответствующее объявление с просьбой к писателям — придти туда-то, чтобы попрощаться с покойным…

Никто не пришел. Я сам, один на один с покойником, делал все, что положено. Взял тело из морга, помог санитарам внести в катафалк, потом в крематории установил вместе с шофером на постамент, постоял в полном одиночестве пять минут, склонив голову и раздумавшись над столь печальным концом человеческой жизни… Обратился мысленно к писателям и поэтам: "Братья и сестры! Что же вы!" И от имени всего великого Союза писателей попрощался с "ничейным" телом, пожелав душе усопшего:

— Пусть там у вас появятся друзья, пусть их будет больше, чем на этом свете…

Может быть, мое пожелание и сбылось? Кто знает… Но так хочется, чтобы в обмен подчас на безмерные страдания человеческая душа получала покой, дружелюбие, благодать… И русская, и эстонская, и чувашская, и еврейская, и армянская…

О, если бы мне дар Гиляровского! Я бы описал такие закоулки нашего московского бытия, такие трущобы… Бывал, бываю "по долгу службы"…

Однажды мне "приказали" устроить в пансионат для престарелых известного в свое время драматурга Ф-о. Совсем одинокий был человек… Поехал, устроил… Звонит мне Фаина Раневская, выражает желание посетить драматурга, которого знала давно.

Осень, снег, ветер, темнота, редкие, бледные фонари… Шлёпаем по грязи… Я остался ждать актрису в вестибюле… Возвращается спустя время и спрашивает меня, глядя круглыми, недоумевающими глазами:

— Что это такое, Лев Наумович?

Отвечаю:

— Коммерческий, недавно выстроенный пансионат со всеми удобствами.

В ответ:

— Это кошмар со всеми удобствами!

Потом она сама, без меня, бывала у бедного Ф-о. Он ведь хоть и ослеп, но все понимал, чувствовал… И рассказала, как за ней во мраке улицы шел, спешил некий субъект. Она поняла — решил ограбить. «И тогда я развернулась к нему, сняла с себя чернобурку и спрашиваю: "Оно тебе надо?" Он был до этого момента весьма пьян, но тут, когда разглядел меня в мои неполные сто лет, стал, как стеклышко, и молча удалился…»

Пансионат, пансионат… Есть такие формы издевательства над "лишними" людьми, о которых многие даже не догадываются…

Один поэт умер в пансионате для психических больных в возрасте девяноста лет. Я пришел "за телом" от имени и по поручению… И был потрясен тем, что увидел… И никак не мог представить себе, что этот престарелый человек целых пятнадцать лет мог находиться в этом жутком месте! Я после двое суток не мог прийти в себя. Здесь по чьему-то "умному", "сердобольному" решению все в куче — и старики, и дебильные взрослые дети, от которых отказались родители. Здесь все одеты в какую-то хламидоподобную рвань. Лица бессмысленны, изо рта пена… Единственная радость этих бедных созданий — столовая… И они рано выстраиваются в затылок друг другу, чтобы "успеть" туда, где кормят. В палате по десять-пятнадцать больных. За сигарету "Дымок" охотники мыли при мне полы… Вонь, смрад, задохнуться можно… Если дерутся уж слишком жестоко и никак разнять нельзя — нянечка вытаскивает из холодильника пачку сливок и обещает дать… Может, голодные они там вечно, если стараются прятать куски хлеба? Повторю — десять-пятнадцать человек в палате… Хватит, чтобы окончательно свихнуться? И с какого бока тут прилепить благодарность хоть Министерству здравоохранения, хоть "идеалам гуманизма"?

Как, как несчастный старик-поэт провел в этом бедламе пятнадцать лет? Где то и дело бьют друг друга, плюют друг в друга, где крики, ругань, проклятия, визг стоймя стоят в воздухе? Для меня лично это куда большая загадка, чем пребывание узников в знаменитой Шлиссельбургской крепости.

В Кунцеве, на пригорке, лет пятнадцать возводилось некое строение. Когда кто-то в автобусе, проезжавшем мимо, интересовался: "Что это будет?" — старожилы здешних мест отвечали с уверенностью: "На дворец похоже. Театр новый". Другие, более умудренные, возражали: "Крематорий особой конструкции. Для этих, что по особой справке имеют право лежать на Новодевичьем кладбище…"

А это было ни то и ни другое. Долго и тщательно возводили спецритуальный зал для опять же совсем непростого народа, а тех, кто с особой справкой… с особыми заслугами… на особом положении… К примеру, и здесь требовался полувековой партийный стаж для попадания после смерти на данные престижные клочки земли. И если кто-то дожил лишь до сорока девяти лет пребывания в рядах КПСС — ритуальный зал его отторгал, и здешнее кладбище не принимало в свои объятия.