Кураж - Туричин Илья Афроимович - Страница 15
- Предыдущая
- 15/74
- Следующая
– Но у меня животные! Товарищ, - повернулся Григорий Евсеевич к одному из мужчин, стоявшему с расстегнутым портфелем в одной руке и с пачкой бумажек в другой. - Товарищ, у вас, например, есть слон?
Тот засмеялся.
– Слона нет. Только слона мне сейчас и не хватало!
– А у меня есть! - воскликнул Григорий Евсеевич фальцетом. - Государственный слон! И медведи, и лошади! Поймите, товарищ начальник!
– Понимаю, - устало сказал начальник станции. - И вы меня поймите.
– И я вас понимаю, - проникновенно пропел Григорий Евсеевич. - И если мы понимаем друг друга, дайте хоть три вагона.
– Слушай, а боеприпасы у тебя есть? - спросил мужчина с раскрытым портфелем. - А у меня - склады! Что же там, - он махнул энергично рукой, - слоном, что ли, твоим прикажешь стрелять?
– Вагонов нет, - сказал начальник станции. - Все вагоны - на военном коменданте.
Но к военному коменданту Григорий Евсеевич не пошел, понимал, что бесполезно. А что-то делать было просто необходимо. И он побежал в горком партии.
Там тоже было полно народу и в коридорах, и в приемной первого секретаря. Люди сидели на стульях у стен и тихо переговаривались. Звонили телефоны. Строгая секретарша за столиком у дверей снимала то одну трубку, то другую. Коротко отвечала.
Григорий Евсеевич потоптался на месте и направился к ней.
– Здравствуйте. Я - директор цирка.
– Слушаю вас.
– У меня вопрос чрезвычайный и безотлагательный. Решить его может только первый.
– Товарищ Порфирин очень занят. Вот, все ждут…
– Понимаю… Понимаю… Но у меня чрезвычайное положение. У меня, видите ли, животные. Слон, медведи, лошади. И вот телеграмма.
Секретарша вздохнула.
– Слон, слон! - произнес Григорий Евсеевич, как заклинание.
– Хорошо. Попробую. Давайте вашу телеграмму.
Она взяла телеграмму и, бесшумно открыв дверь, скрылась за ней. Через минуту она вернулась.
– Пройдите, товарищ.
В приемной умолкли, проводили Григория Евсеевича взглядами, кто удивленно, кто осуждающе.
В кабинете за длинным столом для заседаний сидели трое мужчин. Григорий Евсеевич знал первого секретаря Порфирина и начальника милиции. Третий в военной форме был ему незнаком.
– Здравствуйте.
Порфирин кивнул.
– Давайте коротко.
– У меня телеграмма об эвакуации цирка. У меня животные.
– Видел, - улыбнулся Порфирин.
– А вагонов начальник станции не дает.
– Сколько?
Григорий Евсеевич хотел сказать "три", но сказал:
– Хотя бы один. Зверей вывезти.
В конце концов он понимал, что вагонов действительно нет.
Порфирин дотянулся до вделанной в письменный стол кнопки. Вошла секретарша.
– Соедините меня с начальником станции. - И обратился к Григорию Евсеевичу: - Как думаете отправлять остальное имущество?
Тот пожал плечами:
– Поездом.
– Если будет, - вставил военный.
– У вас же кони, конная тяга, - сказал начальник милиции.
На письменном столе зажглась лампочка. Порфирин взял телефонную трубку.
– Порфирин. Как у тебя с вагонами?… Надо один дать цирку…
– Знаю, но надо… Двухосную платформу?… Хорошо. - Он положил трубку. - Теплушек нет. Не обессудьте. Только платформа.
– Но слон… - попытался возразить Григорий Евсеевич.
– Берите пока дают, - снова вмешался военный.
– Есть! - ответил Григорий Евсеевич. - У меня все.
– А у меня вопрос, - сказал Порфирин. - Что за семья артисты…
– Лужины, - подсказал военный.
– В каком смысле? - удивился Григорий Евсеевич.
– Что за люди?
– Хорошие люди. Иван Александрович - член партии. Гертруда Иоганновна осталась в Советском Союзе во время гастролей в тысяча девятьсот двадцать шестом году.
– Почему? - спросил военный.
– По любви. Влюбилась в нашего Ивана Лужина. И он, соответственно, влюбился. Весь цирк переживал. Отец ее Иоганн Копф - известный цирковой артист.
– И как он отнесся к поступку дочери?
– Загрустил, конечно. А что предпримешь, если дело уже сделано, Я думаю, он бы и сам тогда остался.
– Что ж не остался?
– Трудно сказать. Контракты. Обязанности, Они от нас по Скандинавским странам поехали.
– Гертруда Иоганновна переписывается с отцом?
– Нет. Вот уж года три.
– Что так?
– Иоганна Копфа арестовали.
– За что?
– Подробностей не знаю… Кажется, что-то позволил себе на манеже против Гитлера.
– То есть?
– Ну… В цирке есть много способов посмеяться. Да вы не думайте, Гертруда - наш человек, советский. Она тут вторую Родину обрела. У нее здесь все, - горячо сказал Григорий Евсеевич. - И дом, и семья, и счастье. И детей воспитала правильно. Они все у меня на глазах росли. В цирке душу не утаишь. Ежели дрянь человек, и грим не поможет.
– Спасибо, - сказал Порфирин. - Разговор был строго конфиденциальным.
– Ясно.
– И не тяните с эвакуацией, - добавил начальник милиции. - Запрягайте коней завтра же утром.
– Не успеем шапито разобрать.
– Да бог с ним, с шапито! Вывозите людей и самое необходимое. Видите, что творится? Прут немцы. Кровью истекают, а прут, - сказал военный.
– Что ж их не остановят? - вырвалось у Григория Евсеевича.
– Остановят, - сказал Порфирин. - Не вдруг, но остановят. И погонят! Но не вдруг.
Возле "пушкинской" скамейки сошлись Великие Вожди. Яблони, усыпанные мелкими зелеными яблоками, отбрасывали тень на дорожку, но прохладнее от нее не становилось. Сад томился от зноя, ждал дождя, или ветра, или хоть махонького ветерка, листвой шевельнуть.
Лицо Долевича облупилось от солнца, он осунулся, в голосе и жестах пропала уверенность. Отца мобилизовали в армию, и вчера он ушел. Мать пострадала во время первой бомбежки, лежала в больнице. Сестренка осталась на его руках. Вот и приходится водить ее с собой. Отец строго-настрого наказал ее беречь. Да разве он и сам не понимает!
Вот она собирает опавшие яблочки в подол. Рыжие косички заплетены кое-как, шнурок на ботинке развязался.
Великие Вожди стояли кружком и молчали. Иногда молчание красноречивей слов.
Катька непременно наступит на шнурок и шлепнется…
– Катерина, завяжи шнурок, - приказал Василь.
Злата отделилась от кружка, подошла к девочке и, откинув сумку противогаза на спину, присела на корточки, занялась шнурком.
И у Василя через плечо висел противогаз. Они со Златой дежурили.
– Завтра утром мы уезжаем, - сказал Павел громко, чтобы слышала Злата.
– Мы тоже, - сказал Серега. - Наш завод эвакуируют.
– Немцы, говорят, совсем близко. - У Толика топорщился карман брюк - таскал по привычке собачий обед. Но собаки не торопятся к нему, жарко, не до обеда.
В воздухе возник слабый звук. Он густел. Высоко в раскаленном небе появился непривычный самолет с двойным фюзеляжем.
– "Рама", - сказал Серега. - Разведчик.
Со словом "война" вошло в обиход множество новых слов: "линия фронта", "эвакуация", "бомбежка", "рама", "фрицы"…
– И чего его не сбивают? - воскликнула Злата и топнула ногой. Словно угадав ее желание, в небе появилась точка. Она быстро приближалась к "раме". Немецкий самолет отвернул. Точка сделала крутой вираж, блеснув на солнце, пошла навстречу "раме" и взмыла вверх. А у "рамы" появился, тонкий хвост дыма. Возник пронзительный звук, самолет стал быстро терять высоту и исчез из виду. А черный дымный хвост повис в ослепительной голубизне.
– Ура! - заорали Великие Вожди.
– Так ему, гаду! - сказал Василь.
– Всех надо посбивать, чтоб ни одного не осталось! - Синие глаза Златы сверкнули.
– И посбивают, - сказал Серега. - Что они могут против нас!
– Ничего, - сказал Петр. - Только почему наши отступают?
– От внезапности, - пояснил Толик. - Слышал, как по радио сказали: вероломно напали без объявления войны.
– Наполеон Москву взял, а все равно ничего не вышло, - сказал Серега.
- Предыдущая
- 15/74
- Следующая
