Гражданин преисподней - Чадович Николай Трофимович - Страница 9
- Предыдущая
- 9/83
- Следующая
– Мое почтение, отец игумен. – Кузьма отвесил вежливый полупоклон. – Можно тебя так называть?
– Годами я тебе скорее брат, а отцом меня величают только члены общины, – прозвучало из мрака. – Тебе вовсе не обязательно следовать их примеру.
– Тогда пусть будет брат, – кивнул Кузьма. – Меня это вполне устраивает.
– А ведь я тебя примерно так и представлял, Кузьма Индикоплав. – Ровный голос игумена не позволял понять, что это: комплимент или осуждение.
– Какой уж есть, – развел руками Кузьма. – Сам знаю, что на Иосифа Прекрасного не похож.
– Я говорю не о телесном облике, а о нраве.
– И каким же тебе, брат игумен, показался мой нрав?
– Дерзким, скрытным, независимым. Ты, как говорится, себе на уме.
– И это все тебе сверху видно? – Кузьма изобразил восторг, смешанный с недоверием. – Надо же!
– Не только это, но и многое другое. Недаром же я поставлен пастырем над общиной святокатакомбной церкви… Еще я вижу, что с тобой надо держать ухо востро. Особенно в важных делах.
– Я важных дел отродясь ни с кем не заводил. Так, по мелочам… Добыть что-нибудь, весточку передать по назначению, гонцов до нужного места проводить.
– Не скромничай, брат. Числятся за тобой подвиги и посерьезней. Нанимали тебя для тайных дел, и не однажды.
– Пустыми слухами питаешься. – Разговор заходил в область, которой Кузьма очень не хотел касаться. – Я ничем дурным не занимаюсь. Мог бы побожиться, да ты все равно не поверишь. Да и ради чего рисковать? Мне ведь других богатств, кроме сухой лепешки и кружки водяры, не надо.
– Но ведь посылали тебя за Грань. – Голос игумена был по-прежнему подчеркнуто безучастен.
– Кто посылал? – У Кузьмы еще оставалась надежда, что его просто берут на пушку.
– Хотя бы та гнусь сатанинская, которую иные называют темнушниками. Или не было такого?
– Если что и было, брат игумен, то совсем не так, как ты это себе представляешь. – Сейчас нужно было обдумывать каждое слово, удерживаясь и от заведомой лжи, и от явных фактов. – Я ведь повсюду шляюсь. И с разными людьми разговоры веду, вот как с тобой сейчас. Про Грань у меня многие интересовались. Не только одни темнушники.
– И как ты отвечал?
– Как было, так и отвечал. Дескать, доходил я до Грани, было дело. Это всеми кишками чувствуешь. Выворачивает, как после хорошей пьянки. Только дальше – ни-ни. Зачем жизнь гробить? Да и темный это вопрос. Про Грань рассуждать то же самое, что и про загробный мир.
– Эту байку, брат Кузьма, я тоже слышал. И, признаться, не верю ей. Уж слишком вы бедовый народ, выползки, чтобы Грани испугаться. Ведь всю преисподнюю прошли. О вас такие легенды ходят…
– Я за других не ответчик. Ты их, брат игумен, лучше сам спроси.
– Некого спрашивать. Пропали куда-то почти все выползки. С чего бы это?
– Лично я про это первый раз слышу. Мы между собой редко встречаемся. Шеол большой… Ну а коль пропали, ничего тут странного нет. Жизнь у нас опасная. То на химеру напорешься, то в бездну провалишься, то потоп тебя смоет, то заплутаешь в каком-нибудь лабиринте… Со смертью в обнимку ходим.
– А если все выползки за Грань ушли?
– Зачем им это?
– Вдруг там жизнь такая настала, что и возвращаться не хочется? Царство Божье за Гранью воцарилось.
– Кто-нибудь обязательно вернулся бы. – Кузьма с сомнением покачал головой. – Так не бывает, чтобы назад не тянуло.
– Из царства Божьего в преисподнюю? – Игумен усмехнулся, но как-то недобро. – Впрочем, что с вас, безбожников, взять… А, допустим, нет обратного пути? Дитя, из утробы матери выходящее, вопит от страха перед новым миром. Да только назад вернуться при всем своем желании не может.
– Брат игумен, возможно, ты знаешь что-то такое, чего не знаю я. Тогда весь разговор наш впустую… Я всю жизнь по Шеолу скитаюсь. Много чего повидал и многого наслушался. Про Грань говорят даже чаще, чем про баб или жратву. Особенно по пьянке. Да только все это бабушкины сказки. Я их еще с детства знаю. Того, что было за Гранью раньше, давно нет. Не выжить там ни людям, ни зверям. Мох-костолом сверху вниз лезет. Химеры оттуда же приходят. Здесь сейчас наше место, в Шеоле. А если и придется уходить куда-то, так только еще глубже под землю.
– На самое дно преисподней?.. – Игумен на пару мгновений умолк, но тут же задал совершенно неожиданный вопрос: – Ты Писание читал?
– Представление имею.
– О втором пришествии знаешь?
– Осведомлен.
– А что, если оно уже состоялось? А мы пересидели под землей не только царство антихриста, но и пришествие Спасителя?
– Без вас бы такое событие не обошлось.
– Почему? Забыли о нас. И люди забыли, и ангелы.
– Относительно людей я с тобой, брат игумен, согласен. А вот ангелы забывчивостью вроде не страдают. Придет время, всех на Страшный суд позовут.
– Позовут только тех, кто не глубже двух саженей под землей зарыт. Да и зачем звать на Страшный суд тех, кто и так в преисподней обретается?
– Разве тут плохо? – вполне серьезно поинтересовался Кузьма, кроме Шеола ничего другого в своей жизни не видевший.
– Не для людей эта бездна кромешная предназначена, а для злых духов и их приспешников. Наши души к свету рвутся. К престолу Господнему.
– А раньше почему не рвались? Я даже разговоров таких упомнить не могу, хотя бывал здесь раньше неоднократно и с разными людьми, вплоть до Трифона Прозорливого, запросто беседовал.
– Раньше на душах братьев наших груз грехов висел. Обжорство, лень, прелюбодеяние. Сам Трифон, царство ему небесное, пример в этом подавал. Повредилась истинная вера. Не о небесном радели, а о мирском.
– Теперь, значит, все изменилось?
– Не все, но многое. Грешники наказаны. Еретики изгнаны вон. Паства в молельни вернулась. Постом, подвижничеством и тяжким трудом смиряет свою плоть, дабы очистить душу.
– Рад за вас. Только я здесь с какого боку припека?
– Сейчас узнаешь, не спеши. Образа видишь? Между прочим, все строгановского письма. От прадедов нам достались… Выбери любой.
– Может, не надо? – замялся Кузьма, уже догадавшийся, что его хотят вовлечь в какую-то непонятную и скорее всего опасную игру. – Еще оскверню ненароком…
– Если осквернишь, мы их заново освятим. Иди, не бойся.
– Я и не боюсь… – машинально пробормотал Кузьма.
Надо было бы получше разглядеть пресловутый столп, да и самого столпника в придачу, но иконы находились совсем в другой стороне. Кузьма двинулся к ним нехотя, словно к месту экзекуции. Венедим следовал за ним шаг в шаг, буквально в затылок дышал. Не ровен час долбанет своей веригой по темечку – и увернуться не успеешь.
– Веня, предупреждаю, ты ко мне сзади не заходи! – Кузьма резко остановился. – Я не курица, а ты не петух. Держись на расстоянии.
– Зачем браниться, брат Кузьма? – донеслось со столпа. – Здесь как-никак святое место.
– А чего он лезет! У меня, может, болезнь такая. Не переношу, когда у меня за спиной кто-нибудь трется.
Отбрехиваясь таким образом, Кузьма приблизился к широкому киоту и с опаской взял в руки первую попавшуюся икону. Деревянная доска, лишенная оклада, оказалась на удивление легкой.
– Что ты видишь на сием образе? – вновь подал голос игумен.
– Подожди, дай разобраться. – Кузьма поднес доску поближе к свету лампады. – Даже и не пойму, что здесь к чему…
– Спасителя видишь? Или угодников?
– Да тут всякого народу полно.
– Такой образ называется «людница». Чем народ занят? В аду мучается, пирует или кается?
– Вроде идут куда-то… Впереди один с кружком вокруг головы и с крестом в руке.
– Это Спаситель, – пояснил игумен, и Кузьма заметил, что Венедим быстро перекрестился двуперстием. – А вокруг головы у него нимб.
– Так… – Кузьма, чувствуя себя дурак дураком, продолжал изучать сильно помутневшую от времени и копоти икону. – Вслед за Спасителем целая череда мужиков топает. Все сплошь лысые и бородатые. Есть, правда, и пара баб. К воротам идут, у которых обе половинки сорваны. Сверху ангелы с трубами порхают.
- Предыдущая
- 9/83
- Следующая
