Дисбат - Чадович Николай Трофимович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/87
• Следующая

Как это часто бывает, когда внезапно возникшая животрепещущая проблема не оставляет никакой возможности для колебаний и рефлексий, Синяков сразу забыл о всех своих действительных и мнимых болячках. Собственные беды отступили куда-то на задний план, а предстоящее путешествие через три или четыре часовых пояса уже не казалось чем-то кошмарным (и это при том, что еще совсем недавно он не допускал даже мысли о самостоятельном походе в магазин).

Уж если судьба сама взнуздала и запрягла тебя, остается только скакать, пока держат ноги, стучит сердце и не лопнула селезенка.

Проблема состояла лишь в том, что у Синякова совершенно не было средств. Существовал он на мизерное пособие, выплачиваемое какой-то подозрительной фирмой, скрывавшейся под вывеской общественного фонда помощи ветеранам спорта, а на самом деле торговавшей контрабандными сигаретами и фальшивой водкой.

Конечно, денег можно было попросить у Нелки, но после того, что случилось сегодня, он не стал бы унижаться перед ней даже под угрозой немедленной кастрации. Знакомых с тугими кошельками у Синякова отродясь не водилось, да и времени на всякие финансовые операции не оставалось, ведь у него обязательно потребовали бы залог, надежное поручительство, нотариально заверенный договор и еще какую-нибудь подобную фигню. Оставалось только одно – воспользоваться обширными, хотя и не совсем безобидными связями Стрекопытова.

А тот, легкий на помине, уже маячил в дверях.

– Ты прости меня, – с порога заявил он. – Я полбанки по дороге прикончил. Подругу встретил. Клавку Метлу, ты же ее знаешь.

– Это которая лысая? – машинально поинтересовался Синяков.

– Нет, которая на протезе. Народная артистка. На углу у пивного ларька поет. «Полосатая рубашка, полосатые штаны, привязались ко мне парни, покажи да покажи…»

Ужин был сервирован на том самом табурете, где еще совсем недавно сидела Нелка. Разрезая деревянной линейкой ливерную колбасу (после недавней кухонной драки участковый Дрозд изъял из квартиры все ножи), Стрекопытов как бы между прочим поинтересовался:

– Что это за краля к тебе наведывалась? На порядочную не похожа, но шалавой тоже не назовешь.

– Жена моя, – нехотя признался Синяков. – Бывшая… Ну, поехали!

– За ваше уважение! – Это был любимый, но отнюдь не единственный тост Стрекопытова.

Сам он пил из серебряной церковной чарки, опять же найденной на помойке, а в распоряжение квартиранта предоставил хрустальный бокал с фирменной гравировкой парижского ресторана «Корона».

– Неприятности у меня, – сказал Синяков после третьего захода. – Сын в беду попал. Судить его будут. Телеграмма пришла. На, прочти.

– Ни-ни, – замахал руками Стрекопытов. – Лучше на словах расскажи. Сам знаешь, какой я читатель, особенно ежели под мухой…

Тут хозяин квартиры был абсолютно прав и в чем-то даже самокритичен. Выпив, он начинал медленно, но верно регрессировать, а проще говоря, терять человеческий облик – переставал пользоваться какими-либо столовыми приборами, абсолютно не разбирал как печатные, так и рукописные тексты (за исключением тех, что имелись на винно-водочных этикетках), забывал все, касающееся абстрактных понятий, и подозрительно косился на бытовые приборы, хоть немногим более сложные, чем штопор или электророзетка.

Зато при всем при этом Стрекопытов как бы в виде компенсации приобретал обезьянью ловкость (вкупе с обезьяньими ужимками), звериную интуицию и какую-то совершенно невероятную атавистическую память, проблески которой не раз ставили Синякова в тупик.

После первой бутылки он обычно садился на корточки, а после второй, случалось, и на четвереньки становился.

Впрочем, все это было еще впереди, а покуда Стрекопытов окружающую действительность воспринимал вполне адекватно, рассуждал здраво и кильку из консервной банки брал не рукой, а все той же линейкой. Выслушав Димкино послание, он глубокомысленно заявил:

– Случай тяжелый, но не смертельный. Бывает и хуже. Жаль, конечно, что он статью свою не сообщил… Ну ничего, если в зону загремит, я туда соответствующую маляву[1] организую. Чтобы, значит, не обижали парня и на хорошее место пристроили. Хлеборезом, там, или сантехником… Но если его на дизель упекут, тут я пас. С вояками отродясь никаких дел не водил…

– Что такое дизель? – не понял Синяков, благодаря спортивным успехам в свое время сумевший от армии увильнуть.

– Дисциплинарный батальон, – охотно объяснил Стрекопытов. – Место пребывания военнослужащих, наказанных за воинские преступления, а также за любые другие преступления, влекущие за собой лишение свободы на срок не более двух лет. По старому кодексу это была в основном статья двести сорок пятая и двести пятидесятая, а теперь даже и не знаю. Кстати говоря, отбытие наказания в дисбате судимости не порождает. Просекаешь?

– Просекаю… – пробормотал Синяков, пораженный эрудицией своего собеседника. – Ты что, весь кодекс наизусть помнишь?

– Уголовный наизусть, а уголовно-процессуальный и административный только частично, – скромно признался Стрекопытов.

– В дальнейшем буду рассчитывать на твою помощь… А теперь объясняю суть дела. Сам понимаешь, мне нужно обязательно присутствовать на суде.

– Святое дело, – кивнул Стрекопытов.

– Но тут есть одна загвоздочка. В настоящий момент не имею при себе наличности. Даже билет не на что купить. А ведь, наверно, еще и на адвоката придется тратиться.

– Это хуже, – согласился Стрекопытов. – Как говорится, были бы денежки, так и ума не надо. Нынче без них, родимых, даже в сортир не сунешься… А далеко тебе добираться?

– Не близко.

– В какую хоть сторону?

– На запад… А какая разница?

– Разница есть. На западе все дороже. В Караганде, к примеру, доза «дури» одну цену имеет, а в Риге – совсем другую. Просекаешь?

– Просекаю… – повторил вконец обескураженный Синяков. – Так как же насчет денег? Ты меня не выручишь? Я бы отдал потом…

– Вопрос сложный. – Стрекопытов покосился на свои хоть и допотопные, но безотказные часы, имевшие на задней крышке дарственную надпись: «Лейтенанту НКВД Гробовому И. И. за успехи в боевой и политической подготовке, а также в связи с переходом на вышестоящую должность».

– Я понимаю, что сложный, – Синяков по справедливости разделил оставшуюся водку. – Иначе бы я к тебе обращаться не стал.

– Так, надо подумать… – Стрекопытов засунул в нос указательный палец, что у него означало крайнюю степень сосредоточенности. – Деньги, конечно, нужны в валюте?

– Даже не знаю… – пожал плечами Синяков. – Думаю, не обязательно.

– Не скажи… В дальней дороге все может случиться. Еще неизвестно, куда тебя занесет. А доллар, он и в Африке доллар.

– Согласен, – сказал Синяков, раньше видевший эти самые доллары разве что в чужих руках.

– Поэтому всякие там магазины и ларьки исключаются… – Стрекопытов уходил в стихию размышлений все глубже, словно в болотную топь погружался. – В ближайшие обменники соваться не стоит. Там меня в лицо знают, да и охрана нынче сплошь с автоматами… Сберкасса возле «Ромашки» через полчаса закрывается… А в той, что возле «Бомбея», уже инкассаторы успели побывать… Что нам остается? Остается какой-нибудь нехилый коммерсант, который всегда при себе бабки имеет…

– Только попрошу без уголовщины! – взволновался Синяков. – А не то я с сыном не в зале суда, а натурально в зоне встречусь.

– При чем здесь уголовщина? – искренне удивился Стрекопытов. – Если коммерсанта хорошенько прижать, он нам деньги сам отдаст. По доброй воле. Как бы спонсирует. От штуки баксов ему не убудет.

– Ты про охрану не забывай, – напомнил Синяков. – Как мы с ней справимся?

– Мы-то? – еще больше удивился Стрекопытов. – Запросто! Это же не вологодский конвой. Подумаешь, сопляки мохнорылые. Качки зачухованные. Да я их так пугну, что сразу уссутся.

– Нет, придумай что-нибудь другое, – замотал головой Синяков. – В долг попроси. Пусть даже с процентами. Ты же местную публику знаешь.

• Предыдущая
• 4/87
• Следующая