Наваждение - Вольски Пола - Страница 35
- Предыдущая
- 35/250
- Следующая
Это были нападки на королеву Лаллазай. Написанная грубейшим слогом прокламация обвиняла королеву-иностранку в распутстве, продажности и разных других преступлениях против народа Вонара. Невзирая на свою развязность, а может быть – благодаря ей, сочный и энергичный язык прокламации приковал к себе внимание толпы. Элистэ сама слушала как завороженная, хотя все внутри у нее кипело от возмущения. Она ни на йоту не верила тому, что королева Лаллазай переслала чуть ли не со всеми офицерами Королевской гвардии; тому, что существует позорный Пурпурный кабинет, в котором собраны плетки, разные орудия для возбуждения плоти, цепи и наручники из чистого золота, инкрустированные бриллиантами и изумрудами. Элистэ не верила, что Лаллазай виновна в кровосмешении и скотоложстве; даже если действительно существовал любовник по прозвищу Королевский Жеребец, было сомнительно, что эту кличку можно толковать буквально. Она не верила, что королева участвует о оргиях, а днем развлекается в постели со своей подругой – юной принцессой в'Ариан или совращает мальчиков, едва достигших половой зрелости. Ни одному из этих обвинений Элистэ не могла поверить, но перестать слушать тоже не могла. Кэрт и Аврелия также застыли, словно загипнотизированные. Кэрт сидела с широко открытым ртом, а Аврелия чуть ли не по пояс высунулась из окна, стараясь не пропустить ни единого слова. Одна лишь Цераленн оставалась несгибаемо прямой, неподвижной и явно глухой к происходящему.
Студент продолжал читать, стоя на пьедестале, а по толпе уже поползло недовольное бормотание. Раздражение усиливалось по мере того, как оратор, с жаром перечисляя преступные сумасбродства королевы, уснащал свою обличительную речь причудливыми описаниями королевских драгоценностей, мехов и платьев, оплаченных кровью и слезами простого народа. Этот пассаж звучал менее цветисто, чем описания похоти, приписываемые королеве Лаллазай, но имел большее отношение к нынешним обидам крестьян и вызвал немедленный отклик. Возмущенные крики прервали речь оратора.
– Кто этот сквернословящий сумасшедший? – громко спросила Элистэ. – Почему ему позволили изрыгать эту грязь публично?
Ей никто не ответил.
Студент продолжал. Сейчас он говорил о короле, изображая замкнутого, нелюдимого Дунуласа XIII слабовольным, бессвязно бормочущим ничтожеством, всецело находящимся под каблуком своей жены-шлюхи. Короля назвали болваном, ослом, покладистым рогоносцем, а также изворотливым и лживым дураком из старинной комедии. Оскорбления эти были по-детски глуповаты, но били прямо в лоб, и потому толпа мгновенно поняла и подхватила их. Раздались крики искреннего возмущения, а у Элистэ от омерзения раздулись ноздри.
– Фу, они лают, как собаки, – заявила она с нарочитой надменностью, желая скрыть свое собственное замешательство. Раньше она полагала, что враждебность к королевской семье и Возвышенным испытывает маленькая кучка недовольных и фанатиков, но реакция шерринской толпы доказывала обратное, и это было весьма неприятно.
Оратор приближался к концу, и текст становился все динамичнее. Тот, кто сочинил прокламацию, знал, как следует построить впечатляющий и сильный финал. Предложения стали короче, проще, выразительнее; отдельные слова – по большей части односложные – оратор выплевывал изо рта с такой страстностью, будто стрелял ими. Заражаясь смыслом текста, студент сам возбуждался все больше. Грудь его вздымалась, он потрясал сжатым кулаком, и голос его звенел от искренней ярости, когда он извергал заключительный шквал обвинений и требовал арестовать и отдать под суд короля Дунуласа и королеву Лаллазай «за низкие преступления против вонарского народа». Последовала многозначительная пауза, нарушенная одиночным неосторожным «ура», ворвавшимся в зачарованное молчание. И тут толпа разразилась исступленным ревом.
– Это же измена! – Элистэ не могла прийти в себя. – Самая настоящая государственная измена. Его нужно арестовать. Почему никто не заткнет ему рот?
Ее голос утонул в реве толпы. Не имело смысла стараться перекричать ее. Элистэ поставила локти на раму окна, подперев рукой подбородок, и стала наблюдать за происходящим. Мимо кареты шли и вопили возбужденные шерринцы. Листки с напечатанной прокламацией переходили из рук в руки. Мятежный студент продолжал стоять на пьедестале памятника. Несколько наиболее сильных горожан вскарабкались туда же и долго трясли юноше руку, одобрительно похлопывая его по плечам и спине. Пораженная, Элистэ возмущенно покачала головой. Ее реакция не осталась незамеченной. Кто-то со злобным, заросшим густой бородой лицом подпрыгнул к окну кареты, и грязная рука сунула внутрь смятый лист бумаги. Элистэ отшатнулась. Бумага упала ей прямо на колени. Лицо и рука исчезли.
Девушка застыла, ошеломленная этим неожиданным вторжением. Затем медленно опустила глаза на листок бумаги, лежавший у нее на коленях, и смахнула его, брезгливо дотронувшись кончиками пальцев, словно боясь оскверниться от прикосновения или ожидая, что раздастся взрыв. Но ничего подобного не произошло, и, приободренная, она развернула дешевую бумагу и обнаружила, что это грубо отпечатанная газета «Сетования Джумаля, соседа вашего». Глаза Элистэ пробежали по странице. Главную статью под названием «Как нас грабит шлюха» она уже выслушала – это ее читал вслух студент. Другие статьи, более короткие, но столь же злобные, поносили беззаконное правление Дунуласа. Все они были решительными, жестокими и оскорбительными, откровенно подстрекательскими и весьма действенными. Все они, безусловно, принадлежали одному перу, одному уму. Автор писал как бы от имени придирчивого, крикливого, невежественного, развеселого крестьянина по имени «Сосед Джумаль». Очень возможно, что «Сосед» являлся и единственным редактором этой газетенки, лицом, называющим себя «Уисс в'Алёр» – имя его красовалось наверху первой странички и внизу последней.
Губы Элистэ презрительно искривились, когда она увидела псевдо-Возвышенное написание имени в'Алёр. Никто из ее сословия не опустился бы до подобной низости. Самонадеянность этого журналиста со сточной канавой вместо мозгов была просто потрясающей. Она считала, что его следует бросить в тюрьму не столько за его изменнические пасквили, сколько за наглость. Самая гнилая камера в «Гробнице» будет слишком хороша для него.
- Предыдущая
- 35/250
- Следующая
