Евгения, или Тайны французского двора. Том 1 - Борн Георг Фюльборн - Страница 43
- Предыдущая
- 43/152
- Следующая
— Это хороший поступок с ее стороны, я об этом и не знал! Так послушайтесь моего совета и выполняйте вашу работу.
— Мы охотно выполним ее ради вас и вашей Долорес, — заверил Лоренсо, с лица которого все еще не исчезло мрачное, суровое выражение, — да сохранит вас Господь, староста!
Видя, что работники снова вернулись к прерванной работе, Кортино направился к своему дому. Он считал своей обязанностью утешать всех угнетенных — но тайком тяжело вздыхал.
— Поселяне правы, Эндемо злой человек, — пробормотал старик про себя, — как проницательно он смотрит человеку в лицо! Спаси, Господи, чтобы и я когда-нибудь не вышел из себя! Но мне кажется, что я могу совершенно равнодушно вынести его вспышки. — И, занятый этой мыслью, добродушный староста дошел до своей хижины.
Долорес уже успела украсить цветами маленькие окна и всеми силами заботилась о том, чтобы отец полюбил свой новый дом. Некогда запущенный садик ожил, дорожки были тщательно подметены, и небольшие скамейки могли служить местом отдыха в тени пышных деревьев.
Старый Мануил Кортино от души радовался, увидев такой сердечный уход за ним горячо любимой им дочери, и, когда невдалеке показался дом, лицо его просияло улыбкой от удовольствия, а сцена с управляющим совсем исчезла из его памяти; он весело переступил через порог своей хижины, которая внутри поражала аккуратностью и чистотой, несмотря на весьма бедную обстановку.
Долорес стояла в передней за плитой и готовила для себя и отца простой обед, часть которого она отдавала бедным поселянам. На ней было одето темное короткое платье, из-под которого виднелись прекрасные маленькие ножки, обутые в простенькие башмачки; белый передник обрисовывал ее чудный стан; с головы спускалась кокетливо приколотая шаль — эта необходимая принадлежность туалета каждой испанки. Девушка была погружена в такое глубокое раздумье, что не обратила внимания на вошедшего в хижину отца.
Старый Кортино с первого взгляда заметил, что лицо ее было бледнее обычного и что какая-то забота тревожила сердце любимой дочери, но он приписывал эту грусть ее горячей любви к Олимпио, о котором она давно не получала известий. Мануил Кортино никогда не упоминал о нем в присутствии дочери, так как опытный старик предчувствовал, что непостоянный Олимпио совершенно забыл о Долорес, тогда как она любила его так же горячо, как в то время, когда расставалась с ним. Поэтому добродушный старик никогда не спрашивал дочь о причине ее тайной грусти — он не находил для нее утешения, ибо не в состоянии был с ней говорить против своих убеждений.
— Фернандо просил передать тебе искреннюю благодарность, Долорес, — проговорил он наконец, — ты сделала доброе дело!
— О, об этом не стоит и упоминать, я выполнила только свой долг, — краснея, ответила девушка, подходя к отцу и протягивая ему руку. — Бедная Жанна! Если бы только можно было пригласить доктора! Здоровье ее совсем не улучшается!
Мануил Кортино с Долорес вошли через маленькую, низкую дверь в комнату. Простые плетеные стулья, большой старый стол, образ, висевший в углу — все это ласкало взор входящего в хижину старосты.
По полкам была расставлена посуда, над столом висело деревянное распятие, а окно украшал густой, вьющийся плющ. У стены притулилась бедная, но опрятная постель старого Кортино. Долорес отгородила себе маленький уголок, где помещалась ее постель и старый, полуразвалившийся стул. Вот вся мебель, которая находилась в хижине и которая даже не считалась собственностью старосты, а за которую он должен был платить понемногу из своего скудного жалованья.
И тем не менее старик привык к своему новому жилищу. Долорес не думала, что он так быстро забудет замок и свою удобную, богатую квартиру и свыкнется со своим новым убогим домиком.
Долорес не хотела огорчать своего бедного отца и поэтому не сказала ему ни слова о том, что произошло в его отсутствие и что вызвало бледность на ее прекрасном лице — дочь знала его слишком хорошо. Стоило ей только заикнуться о том, что произошло, чтобы старый Кортино сразу же разлюбил свою новую родину.
Они молча вошли в комнату. Долорес, быстро накрыв стол, подала отцу обед. Тот, проголодавшись после ходьбы, ел с довольно хорошим аппетитом, Долорес же рассеянно смотрела вдаль.
— Ого, — смеясь, заметил старик, — ты, вероятно, так много пробовала, когда готовила, что уже и наелась досыта!
— Я потом, может быть, поем, не сердись на меня, — успокоила Долорес, опустив глаза.
— Или ты думаешь о детях Лоренсо? Ты совершаешь поистине доброе дело, честь и слава тебе за все, но, друг мой, не следует совершенно забывать о себе.
— Не слышал ли ты каких-нибудь новостей в замке? — спросила девушка.
— Да, я совсем забыл тебе рассказать. Оливенко заглянул в газеты, прежде чем отнес их к герцогу, — он поджидал меня уже у ворот, чтобы сообщить радостную весть. Карлисты опять потерпели поражение и оттеснены до Пиренеи. Говорят, битва была жестокая, кровопролитная.
— О Матерь Божия! Олимпио принимал в ней участие, о нем нет никаких известий!
— Оливенко полагает, что скоро войне будет конец! Однако она была продолжительной и опустошила уже множество провинций!
— А сколько несчастных ранено и убито! — прибавила Долорес со слезами на глазах.
— Лучше бы скорее заключить мир, так как дону Карлосу не поможет война! Я уже наперед знал, что победа будет за королевскими войсками, хотя среди карлистов и найдется множество храбрых воинов! Если бы дон Олимпио и друзья его перешли в королевское войско, они бы быстро дослужились до генеральского чина!
— Ах, да, это было бы хорошо, — согласилась Долорес, но после небольшого раздумья прибавила, понизив голос: — Если он будет таким важным господином, то совсем забудет меня, — но нет! Олимпио такой добрый и верный, внутренний голос говорит мне, что он любит меня по-прежнему!
Старый Кортино с сожалением посмотрел на дочь, лицо которой сияло счастьем при воспоминании о горячо любимом ею человеке, но не возражал ей.
— Ты никогда не вспоминаешь о нам, отец, — прошептала Долорес с легким упреком в голосе.
— Уповай на Бога, и все решится в твою пользу, — ответил старик, подойдя к окну, так как на дворе послышался какой-то шум.
— Но что это? — вдруг воскликнул он. — Сюда бежит дочь бедной поселянки.
— Лусита? — с удивлением спросила Долорес, бросаясь к окну.
— Ее босые ноги едва касаются земли, волосы растрепались, она протягивает руки, как будто ищет защиты от преследователей.
— О Боже, бедная девушка, лицо ее выражает отчаяние, глаза полны слез. Что с ней случилось? — воскликнула Долорес, бросаясь из комнаты в переднюю.
— Что с ней? Она утомлена, крупные капли пота блестят на лице, — пробормотал старик с невыразимой тревогой, идя вслед за дочерью.
— Лусита, что с тобой случилось? — воскликнула Долорес. — Не умерла ли твоя бедная мать?
— Нет, нет, но спрячьте меня, ради Бога, спрячьте, он преследует меня по пятам! — еле слышно произнесла пятнадцатилетняя девушка, едва держась на ногах от усталости.
— Пресвятая Матерь Божья, кто же преследует тебя? — спросила Долорес с глубоким участием, так как всегда чувствовала искреннюю привязанность к дочери слепой вдовы.
— Эндемо, управляющий, — с трудом выговорила Лусита, — скорее, спрячьте меня, он называет меня воровкой и говорит, что я украла золотой обруч, украшавший голову его лошади, который та скорее всего потеряла дорогой. Клянусь честью, у меня нет его обруча!
— О Боже, я верю тебе, бедная Лусита, — воскликнула Долорес, тронутая горем бедной девушки.
— Он мне не верит, несмотря на все клятвы, этот Эндемо ничему не верит! Он преследует меня, еще минута — и он прискачет сюда.
— Не бойся, Лусита, он не тронет тебя, — твердым голосом произнес старый Кортино, обращаясь к плачущей девушке, — я возьму тебя под свою защиту.
— Не делайте этого, умоляю вас, он так взбешен, таким я его еще никогда не видела, спрячьте меня лучше, но скорее, а то мы все погибли.
- Предыдущая
- 43/152
- Следующая
