Дон Карлос. Том 1 - Борн Георг Фюльборн - Страница 62

• Предыдущая
• 62/105
• Следующая

Изидор со своими всадниками мчались вперед, проехали селение, погруженное во мрак и сон, и, наконец, достигли рощи, через которую можно было выехать на станцию Риво.

Оставив одного из своих солдат в роще ждать подхода остальных, чтобы потом осторожно вывести их на дорогу, когда получит от него приказание, он поскакал дальше и скоро подъехал к железной дороге, идущей с юга, из Мадрида в Логроньо.

К часу они были у моста, соединяющего берега реки Риво, по которому шли поезда. Сторожевого домика поблизости не было, в этом Изидор удостоверился прежде всего. А если б и был, так ничего не стоило лишить сторожа возможности подать голос. Никакая война не несет столько бед, как народная.

Карлисты, спрыгнув с лошадей, привязали их к телеграфным столбам и принялись за работу. Забравшись на насыпь железной дороги, они быстро начали разбирать путь прямо перед мостом.

Тристани подавал самый деятельный пример в этой ужасной работе. Никто им не мешал. Ночь была темная, безлунная, ни одна звездочка не осветила ее мрака. Вокруг пустота, кое-где торчал кустарник или дерево, как призрак, возносило к небу свою вершину. Поднявшийся ночной ветер тихо пел в телеграфных проводах, шелестел высокой травой, росшей по обеим сторонам железной дороги, пригибал ее к земле, и эти звуки заглушали шум работы карлистов.

Вдруг Тристани поднял голову, прислушиваясь. Ему показалось, будто кто-то вскрикнул. Но вокруг опять все смолкло, верно, прокричала какая-то птица. Они продолжали свою работу, и скоро все было готово. Поезд, подойдя на всех парах к мосту, перед которым у самого обрыва, круто уходящего к реке, были сняты рельсы, сорвется и полетит вниз с насыпи!

Тристани хорошо выбрал место, тут уж несчастным не было спасения! Выпрямившись, он довольным взглядом окинул дело своих рук. В эту минуту далеко-далеко впереди показался слабый свет… Изидор осклабился…

— Два часа, — сказал он, — поезд идет!

Отойдя с помощниками в сторону, он наслаждался картиной произведенного разрушения и пристально вглядывался в свет фонарей локомотива, приближавшихся как два огненных глаза.

Это огромное чудовище, пыхтевшее и свистевшее среди ночного безмолвия, было еще далеко, но с каждой секундой приближалось ксвоей гибели, к гибели и смерти всех тех, которые доверились ему…

Поезд подходил ближе и ближе…

Прежде чем продолжать рассказ, вернемся к тому дню, когда Амаранту, в присутствии графа Кортециллы, пытали водой, чтобы заставить отречься от дона Карлоса.

Мы видели, что она выдержала пытку и ее, потерявшую сознание, снова отнесли в мрачный каземат.

В коридоре за колонной стоял молодой патер не в обыкновенной монашеской рясе, а в широком черном одеянии. Он увидел искаженное страданием лицо Амаранты, когда ее понесли в подземную келью, и сердце его сжалось от сострадания…

Это был патер Антонио. Он узнал Амаранту и решил непременно помочь ей. Помимо того, что подруга молодой графини могла подсказать ему, где скрывается Инес, чувство сострадания к несчастной призывало его помочь ей. И он остался на время в монастыре, чтобы обдумать свой план действий.

У патера Антонио всегда и прежде была келья в монастыре, и он отправился туда сказать старшему в этот день патеру о своем прибытии.

Патер удивился, что Антонио, так давно служивший во дворце графа Кортециллы, снова очутился в монастыре. Он сообщил о его возвращении великому инквизитору, но тот, оказалось, уже знал об этом.

Антонио держался в стороне от других монахов и большую часть времени проводил в заглохшем монастырском саду, углубившись в свои книги.

Старый привратник Эзебио, которого он знал много лет, рассказал ему, что Амаранта медленно поправляется от мучительной пытки, но так слаба, что едва может подняться с постели.

Через несколько дней Антонио ночью позвали в аббатство. Он еще не ложился и при свете маленькой лампы читал в своей келье, размышлял и думал об Инес.

Дежурный брат привел его в круглую комнату башни, где происходили заседания трех инквизиторов.

— Ты вернулся в монастырь, брат Антонио, — серьезно начал великий инквизитор, — ты ушел из дворца графа Кортециллы после того, как порученная твоему надзору графиня внезапно и бесследно исчезла… Тебя подозревают в том, что ты знал о бегстве и способствовал ему.

Антонио серьезно покачал головой.

— Нет, достойнейшие отцы, — сказал он, — это подозрение безосновательно, я ничего не знал о намерениях графини.

— И не знаешь, куда она ушла?

— После того как граф бросился на меня со шпагой и велел мне оставить его дворец, я сделал все, чтобы отыскать молодую графиню, но мне не удалось, достойнейшие отцы! Теперь я решил остаться на некоторое время в монастыре, а затем снова продолжать свои поиски, иначе мне не будет покоя!

— Ты получишь наши указания на этот счет! А вот почтенный брат Бонифацио говорит нам, — с угрозой в голосе продолжал великий инквизитор, — что ты позволяешь себе недостаточно почтительно разговаривать! Не забывай, что ты дитя Ордена и не имеешь иной воли, кроме той, которая руководит тобой в этой благочестивой общине! Ты знаешь строгость святых обетов…

— И не нарушу их, достойнейшие отцы, но надеюсь, что вы не сделаете их невыносимым бременем для меня! Не мешайте мне уходить, когда меня тянет отсюда!

— Ты принадлежишь Ордену и должен быть глубоко благодарен ему, патер, потому что он заменил тебе отца и мать, приняв к себе бессловесным младенцем, воспитав тебя и дав такое положение, которому многие завидуют!

— Если уж ты сам затронул этот темный пункт моего прошлого, достойнейший отец, позволь задать тебе несколько вопросов, которые так сильно волнуют меня! Однажды я уже слышал от тебя подобные слова, и они заронили в мою душу горькое чувство. Ты говорил, что мои родители, давшие мне жизнь, оттолкнули меня от себя! Скажи, правда ли это? Неужели меня отдали в монастырь, в чужие руки, когда родители еще были живы? Неужели они не захотели слюбовью взглянуть на свое дитя?

— Да, они были живы в то время, — отвечал великий инквизитор, — и отдали тебя в монастырь, зная, что здесь ты получишь лучшее воспитание и достойную цель в жизни. Что может быть выше той цели, которую они определили для тебя?

— Но как же сердце позволило им оттолкнуть от себя и отдать чужим родное дитя, не умевшее еще говорить? Так я могу заключить из твоих слов, достойнейший отец, и сознание этого причиняет мне горе. Они при жизни отдали меня! А теперь они живы?

— Не наше дело доискиваться этого, молодой патер!

— Ты этого не знаешь, а мне хотелось бы знать, достойнейший отец! Хотелось бы взглянуть на них, несмотря на то, что они отказали мне в своей любви. Кто они? Как их зовут?

Этот вопрос Антонио, казалось, сильно удивил трех инквизиторов и даже вызвал их негодование.

— Ты забываешь, что у тебя одна мать — церковь! — вскричал Бонифацио, строго взглянув на него. — Ты — дитя церкви и отказался от всего остального. К чему спрашивать о тех, кто совершенно тебе чужд, кто должен быть чужд тебе с той минуты, как ты вступил в нашу общину? Или ты изменил первым условиям нашего Ордена?

— Я знаю, что должен забыть отца и мать, братьев и сестер, достойнейший отец, знаю, что теперь между мной и ними стоит непреодолимая преграда, но мне хотелось бы знать имя моих родителей и хоть раз увидеть их!

— Это безумное, суетное желание! Вообще ты, кажется, очень любишь мир, — сказал великий инквизитор, начиная сердиться, — ты беспрестанно возвращаешься к прошлому и, доставляя себе напрасные страдания, упускаешь из виду обязанности, налагаемые на тебянастоящим!

— Прости, достойнейший отец, это не так! Я верен своему долгу и своим обетам, но если иногда в уединении и в тишине у меня является желание узнать свое настоящее имя…

— Разве тебя не удовлетворяет прекрасное имя Антонио? — прервал его Доминго.

— Да, оно прекрасно, но мне хочется знать имя, которое я получил от своих родителей, хочется услышать что-нибудь о них, увидеть место, где я родился…

• Предыдущая
• 62/105
• Следующая