Синеокая Тиверь - Мищенко Дмитрий Алексеевич - Страница 22

• Предыдущая
• 22/106
• Следующая

– Как ты посмела?

– А князь как посмел?

Волота передернуло. Хотел было сказать что пришло на ум в эту минуту, но опомнился и сдержал себя.

– Я же не тать и не насильник. Говорю: полюбилась мне, хочу, чтобы стала моей женой. Или, думаешь, просто так шел к Боричу, правдами и неправдами вызволял из неволи?

– Так и я же ранила не так чтоб сильно…

– Не сильно… Кровь льет, как из вепря. Накинь вотолу и пойди в мой шатер, принеси сумку кожаную. Там есть полотно, достанешь и перевяжешь мне рану.

Послушалась немедля. И непогоды, казалось, перестала бояться, а гроза откатилась за лиман, лишь молнии время от времени перечеркивали небо и освещали дорогу к шатру.

– Сними, княже, сорочку, – велела Миловида, когда приготовила полотно.

– Снимай сама. Ранила так, что и рукой не могу двинуть.

Миловида взялась за край рукава на здоровой руке князя, встала перед Волотом и осторожно сняла сорочку через голову. Раненую руку освободила последней.

Наложила на рану кусок свернутого в несколько раз полотна и попросила Волота подержать. Перевязала руку, а с рукой и плечо, и, как казалось князю, не без сочувствия…

– Что скажу завтра лодочным, послам из Волына? – допытывался у нее, и трудно было понять, упрекает ли он ее или просто смущен. – Рану нанесла, лицо исцарапала. И это за то, что спас от позора, вывез из неволи ромейской?..

– Разве князь вывез для того, чтобы спасти от одного позора, а нанести другой?

– Говорю же, полюбилась, хочу, чтобы стала мне женой.

– У князя есть жена, я видела и знаю.

Волот приумолк, задумавшись: как объяснить ей все, такой зеленой еще и чистой?

– Ты не все знаешь о княгине Малке. Когда узнаешь, будешь по-другому думать.

– По-другому нельзя, княже.

– Можно, Миловида, и нужно, – решился он сказать больше, чем хотел бы сейчас говорить. – Это правда, ты такая желанная, так мне по сердцу, как никто до сих пор не был и не будет. Но не только потому хочу взять тебя в жены. Малка не может больше рожать детей. Повредила себя, когда рожала меньшую… А ты вон какая чудо-девка. Нарожаешь мне сыновей-красавцев и станешь самой любимой из всех жен, какие есть на свете.

– Непристойные речи говорит князь.

– Почему непристойные? Словно не понимаешь, зрелая уже, не сегодня завтра сама загоришься желанием любви. Вот и стань моею. Богами нашими клянусь: будешь первой женой в Черне.

– У меня есть ладо.

– Тот, Божейко?

– Да. Мы поклялись быть в паре с ним. Там, в беде, поклялись, княже.

– А Лада? Неужели Миловидка не поняла: богиня пошла против вашего желания. Это по ее воле появились в Выпале ромеи, это она сделала так, чтобы вас разлучили. Ты сейчас на своей земле, на вольной воле, а Божейку повезли из Одеса на край света, туда, откуда уже не будет возврата.

– Как это повезли? Ведь князь говорил, ромеи не захотят ссориться с антами, ромеи пленных возвратят…

– Тогда я говорил, чтобы успокоить тебя, сейчас говорю правду.

Склонилась под тяжестью горя и не знала, что ей делать. Перечить? Кричать, что это ложь, что князь хочет обмануть ее? А откуда ей знать теперь, где правда, где ложь?

Закрыла лицо руками, склонившись на ложе. И плакала. По-детски тихо и жалобно.

Какое-то время Волот не решался заговорить, давая ей время успокоиться.

– Я потому и пришел к тебе, – сказал он, когда девушка вытерла слезы, – потому, говорю, и пришел, что верю: ты достойна быть счастливой, ты имеешь от природы все, чтобы делать счастливыми других.

– Где это счастье, княже?

– Подумай, красавица, и поймешь: счастье рядом. Не Божейко – а мне предназначена ты… Богиня Лада так решила за нас. Поэтому и говорю: приходи и будь княгиней Тивери. Я смогу дать тебе, что захочешь. А мне нужно одно – благосклонность сердца твоего.

Миловида помолчала, потом тихо произнесла:

– Ты не знаешь, княже, Божейко, не ведаешь, какая у нас с ним великая любовь. Что значат твои обещания против того, что сказали мне глаза Божейки, его ласки и любовные слова!

Слышать это было выше всяких сил. Но князь не ответил, у него хватило мудрости не принять обиду.

– Есть и другие достоинства у мужей, кроме очей и ласк. Это хорошо, что веришь, что умеешь верить. Но подумай и о том, что сказал тебе я: Божейко твой, если бы он был не отроком, а зрелым мужем, и тогда бы не смог возвратиться оттуда, куда запроторил его Хильбудий. Разве Миловида не слышала: всех наших поселян вывезли на далекие чужинские торги, туда, где продают на каторгу, в рабство! А из рабства возврата нет. На Божейку наденут цепи, прикуют к галере, заставят грести столько, сколько суждено ему жить.

– Тогда… тогда и мне не будет жизни.

Стал ли воевода Вепр таким бдительным после всего, что случилось на земле Тиверской, или сторожа случайно заметили княжескую лодью и предупредили его, только не успели мореплаватели и Стрибожьего камня пройти, а к пристанищу на Днестре уже спешила снаряженная воеводой челядь. Спешил и сам воевода в окружении конников.

– Князь Волот и послы возвращаются из ромеев, – говорили любопытным, и непонятно, чего больше было в этих объяснениях: желаемой радости или предчувствия беды. Ездили же не в гости к ромейскому императору, горе погнало за моря и князя, и мужей государственных. А добились ли чего-нибудь?

Паруса уже были спущены, лодья шла на веслах, поэтому и ползла против течения, словно рак по дну.

– Есть ли среди мужей князь? – спрашивали старшие младших. – Видите ли князя?

– Вроде есть.

Тиверцы становились оживленней, лица их прояснялись.

– С прибытием, князь! С благополучным возвращением, мужи государственные, все, кто вернулся в родные земли. Как плавалось?..

– Хвала богам, вернулись здоровы. А что земля? Что слышно в земле Тиверской?

– Кроме прошлых, посеянных татями печалей, никакого другого горя или урона земле Тиверской не нанесено. Все спокойно, князь.

– Спаси бог за добрые вести.

Ратные люди подали князю и послам концы, челядь направилась к лодье, чтобы вместе с воинами, которые были с князем, навести там порядок.

– Тебе тоже велено идти с нами, – сказали Миловиде.

Девушка не противилась, молча сошла на берег, молча последовала за челядью. Вот только в походке не было ни радости, ни бодрости. Такая печаль лежала на лице, словно не ее вызволили из полона и привезли в родную землю, – она стала пленницей тиверского князя, а значит, и тиверцев.

Сдержанным был и князь Волот. Вепр заметил это и ухитрился стать поближе к своему побратиму и повелителю.

– Вижу, не многого добились?

– Кроме обещания прислать послов договориться о возмещении убытков, о добрососедстве, ничего утешительного не везем от ромеев.

– От них и нечего было ждать чего-то другого. – Вепр помолчал, потом добавил: – А я тоже не очень утешу тебя, княже.

– Как это?

– На земле, в Черне, на самом деле все в порядке, а вот очаг твой не обошла беда.

– Что-нибудь с Малкой?

– Да нет. Малка жива-здорова. С Богданкой приключилась беда.

Волот натянул поводья и остановил Вороного.

– Что с Богданкой? Что с ним могло случиться? Упал с коня, покалечился?

– Этого, хвала богам, не случилось! С глазами плохо.

Волот посмотрел пристально.

– И очень плохо?

– Точно не знаю. Златеница будто бы поразила их.

Князь видел, что воевода не все говорит, да и самому не хотелось допытываться при людях. Тронул коня. А сердце, чувствовал, защемило и уже не отпускало. Шутка ли: Богданко, единственный сын, единственная надежда, ослаб на глаза! Что же будет, если болезнь опасная, если предупреждение воеводы – намек на то, что должен быть мужественным.

Пришпорить бы сейчас коня, полететь вихрем в Черн – к жене и сыну. Но нет, не может князь уподобляться поселянину, у которого собственное чадо – вершина забот, всему начало и всему конец. И терпел, пока добирались до дому, а приехав, первым делом позаботился, чтобы гостям было удобно и уютно у его очага. И только избавившись от хлопот, как от вериг, предстал перед Малкой и обратил к ней тревожный взгляд: что случилось и как случилось?

• Предыдущая
• 22/106
• Следующая