Осада Азова - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 57
- Предыдущая
- 57/89
- Следующая
Гуссейн-паша надеялся покорением Азова добиться для себя немалой славы и прибыли, получить поместья, знаки отличия и всякие другие военные награды.
Пиали-паша стремился стать первым после султана человеком, чтобы затмить своим именем имена других военачальников.
Ходжа Гурджи Канаан-паша – очаковский губернатор и губернатор Румелии, начальник сорока тысяч буджакских татар, сорока тысяч молдаван и валахов, начальник двадцати тысяч трансильванцев – мечтал получить не только богатства, почести, даровые руки русских пленных. Он спал и видел себя управителем Египта и его народа.
Крымскому хану хотелось добыть тысячи рабов, тысячи коней, захватить многие арбы русского серебра и золота, получить от султана награды, множество турецких денег и стать безраздельным управителем Азова.
Эвлия Челеби по-прежнему хотел прочно утвердиться при султанском дворе единственным пророком, слово которого во славу аллаха было бы железным законом для всех турецких визирей, беглер-беков, пашей и даже для самого султана Ибрагима.
Скопец Ибрагим наслаждался тем, что все они – большие и малые турецкие военачальники – в его цепких руках.
В басурманской рати, собранной за четыре года, составляли немалую силу войска царей, королей, горских князьков.
В Азове стало известно, что, кроме двух немецких полковников, шести тысяч немецких солдат, под Азов пришли для военного промысла мудрые выдумщики, подкопных дел мастера из Испании, из великой Венеции, умелые воины Франции и Швеции. То были люди, умевшие делать и взрывать мины, начиненные свинцом и порохом, ядра огненные, поджигающие дома и прочие строения, управлять ломовыми пушками, верховыми пушками, употреблявшимися для навесной стрельбы каменными ядрами и разрывными снарядами.
В султанском лагере галдели на многих языках и наречиях.
Горец говорил, как он быстро собирался в поход – снял-де с жерди овчинный полушубок, отряхнул его от пыли и надел на себя. Снял с гвоздя хорасанскую шапку, два-три раза встряхнул ее и надел на голову. Египетский меч с приветствием пророку давно был на горце, ружье с насеченным прикладом всегда за спиной, конь убран к походу, как невеста к свадьбе.
Хлопнув коня ладонью по шее, горцы вскакивали в седла и мчались к Азову. Каждому охотнику послужить себе и султану горянки вслед говорили: «Дай бог тебе счастья!..» А турецкий певец пел свои песни:
На разных языках передали воинам приказ Гуссейн-паши, по которому каждому, кто принесет голову христианина, тотчас же будет выдано из казны сто пиастров, за десять голов назначены тимары – малые поместья, и займеты – большие поместья – за сто христианских голов. В каждом большом и малом полку Гуссейн-паша назначил начальников, которые принимали бы срезанные головы, платили за них деньги, вели счет точный и, собрав срезанные головы воедино, чтоб не воровали их, тайно, со всей осторожностью и без лишних глаз, закапывали бы в землю или ставили из них памятники Баш-колы.
Головы атаманов, есаулов, знатных и храбрых казаков турки оценивали особой платой, особыми наградами. Такие головы непременно должны были доставляться лично главнокомандующему Гуссейн-паше Делии.
Сами мусульмане, татары, турки и горцы ничего так не страшились, как смерти без погребения, и потому они всегда во время всяких сражений выказывали чудеса храбрости, чтобы вынести из поля боя тела своих павших товарищей. Они шли в такое время на всякие жертвы, лишь бы выручить тело своего единоверца и предать его земле.
Началось великое дело на Дону.
Гуссейн-паша сказал, протянув руку в сторону крепости:
– Не укроетесь вы, донские казаки, от моего гнева! Я пришел сюда, чтобы покарать вас и уничтожить всех до единого. Сопротивляться бесполезно!
Но его громкий голос тонул в реве животных, в шуме людских голосов, в звуках голосистых флейт и громе боевых барабанов.
От многой неприятельской силы, усеявшей широкую донскую степь, от несмолкаемого страшного рева животных, от исступленных криков людей, от многочисленной артиллерии, которая все еще устанавливалась, передвигаясь с места на место, от неисчислимой, метавшейся по степи татарской конницы, казалось, земля трескалась и гнулась, а от множества кораблей и мелких судов вода выходила из берегов.
Войска расположились в полуверсте от города. Тучи пестрых знамен турецких, татарских, всяких иных народов покрыли тучи разноязычных людей.
В полдень великий муэдзин Эвлия Челеби, и с ним все пятьсот мулл, когда установилась тишина, совершили со всем мусульманским войском великую молитву. Они отдали должное аллаху перед началом задуманного боя.
После молитвы, по приказу главнокомандующего Гус-сейн-паши, для устрашения защитников азовской крепости во всех полках учинили несказанный, превеликий шум, дабы в крепости знали могучую турецкую силу.
И пошел под городом такой визг и такой крик, такой гвалт и такой гам, что и сам сатана, пожалуй, слушая эти страшные, дикие голоса, бой барабанов и вой флейт, содрогнулся бы. Перепуганные лошади, верблюды и буйволы не только во вражеском стане, но и в стане защитников Азова взревели, замотались. Даже азовские собаки испуганно, поджав хвосты, завыли, протягивая морды к небу. А главнокомандующий турецкой армии хохотал, надрывая живот.
Нахохотавшись вдоволь, Гуссейл-паша приказал для устрашения врага кричать и бить в барабаны еще громче. И хотя от этого шум учинился великий, в крепости его слушали с глубоким и терпеливым молчанием.
Атаманы и казаки говорили между собой, что таких воинских порядков они еще не знали и что ни в одной стране таких ратных людей от веков еще не водилось. Хоть пляши под их дикий крик, под бой барабанов да под флейты.
– Вишь, сколько турецкой музыки к нам в гости привалило, – усмехнулся атаман Татаринов.
Бей-булат и Джем-булат, смекалистые ребята, поняли слова атамана правильно. Они выскочили на середину и давай горячо и жарко плясать легкую кавказскую лезгинку.
Поначалу удивились этому казаки. А черкесы, размахивая руками, мельча ногами в легких кавказских сапогах, так живо носились один возле другого, что и уследить за ними было трудно.
Джем-булат выхватил кинжал, подбросил его кверху. Кинжал перевернулся в воздухе и острием уткнулся в землю. Джем-булат схватил его зубами, понесся легкой ласточкой по кругу. Бей-булат подбросил свой острый, сверкающий кинжал и поймал его на лету тоже зубами. И пошли горцы кружиться в вихре, не зная устали легко вытанцовывать на одних только пальчиках. Атаманы, казаки и бабы сначала улыбались, а потом когда Джем-булат представил из себя коня, а Бей-булат вскочил на его спину, как лихой наездник, и поскакал вперед, – азовцы весело расхохотались.
Тут выскочил в круг лихой запорожец и пошел вприсядку, да так, что не остановишь. Лихо-здорово!
Какое им дело до турецкого ишачьего рева!
Главнокомандующий турецкой армии для страха казаков, коим он хотел показать, будто у него пороху неисчислимое количество, приказал сразу ударить изо всех пушек. Турецкие пушки грохнули так, словно ударила самая сильная гроза, словно загрохотал в небе самый великий гром со страшной огненной молнией. От того грозного залпа светлое солнце померкло, а крепостные стены содрогнулись.
Когда дым рассеялся, казаки увидели, что вокруг Азова-города в восемь рядов встали янычары, взявшись за руки, и окружили крепость от Дона-реки до самого Азовского моря.
В крепости было тихо.
Самоуверенный Гуссейн-паша подумал, что он достаточно устрашил донских казаков, и от своего имени и от имени адмирала Пиали-паши послал парламентером в крепость командующего всеми янычарами Магмед-агу. А от крымского хана послали его знатнейших военачальников Курт-агу и Чохом-агу. Послам был дан наказ требовать от казаков без всякого промедления и без всякого боя сдать город Азов и в наступающую ночь покинуть, не мешкая, крепость.
- Предыдущая
- 57/89
- Следующая
