Выбери любимый жанр

Осада Азова - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 43

Изменить размер шрифта:

– Бабоньки! – громко всплеснув руками, заголосила одна, увидав Томилу Бобырева. – Глазища-то! А ручища! А ножища! Илья Муромец! На каменную стену крепости как сядет такая детинка, то ножки его в Дон-речку упрутся…

Бабы звонко расхохотались.

Приезжие казаки смутились, а острым на язык бабам было все нипочем. Бросив работу, забыв песни, которые только что пели, они вовсю чесали языки, разглядывали Томилу Бобырева и его товарищей.

Томила рассердился, закричал:

– Диковинка? Чегой-то глаза таращите! Нешто я у вас впервой на Дону? Четырежды был!..

– Хвалилася овца, будто у нее хвост от жеребца, да кто ей поверит? – тонким голосом сказала Хивря Бражкина и лукаво подмигнула Томиле.

– Ты не подмигивай, а то как бы Серапион, черный попик, на тебя не осерчал. Он мужик крутой, я его знаю.

– Знаешь, да не знаешь, – сказала Хивря, сердито дернув острыми плечами. – Знаешь пол, да не знаешь маковкин дол! Видно, над тобой господь бог только вчера смиловался, да и то как над тем раком: дав ему очи, только не в том месте, где надобно!

Бабы замахали руками, задорно расхохотались.

– Не жонатый! – еле выговаривая от смеха слова, проговорила сухая высокая баба.

– Да не успел. Вот справлю службу царскую, тогда и о женитьбе думать буду…

– А где невесту выбрал себе? – спросила другая.

– Где ж – на Валуйках, там, где живу. Приеду вот с Дона и оженюсь.

– А ты, детина, не торопись-ка домой. У нас женись, поедешь жонатый. Мы холостым тебя не отпустим. Такому добру не можно на Валуйках пропадать…

– Мы и на Валуйках не скудно живем, девок нам занимать не надобно. Свои хороши, своих хватает. В любую хату зайдешь – невесту найдешь!

Тут на стену вышли еще две красавицы-хохотушки, Дарьюшка да Лушенька.

– Ну, братцы, – увидав их, сказал Томила Бобырев и уронил на землю царскую шапку, – таких я еще не видывал. Господи! Ну и девки на Дону!

И в самом деле, хотя Лушенька и Дашенька в липкой тине перепачкались, подолы на платьях известью поизмазали, хороши были обе несказанно.

– А ты бы, детина, сказал нам, по какому делу на Дон пожаловал? С добрыми ли вестями? Ежели с добрыми – хорошо примем, накормим, напоим, невесту под стать всем войском подберем… – сказала одна баба.

Томила слова не мог вымолвить. Стал он, словно конь в землю копытами вкопался.

Заговорили было за него товарищи, но Томила прервал их.

– По царскому, – сказал он, – по важному, по самому спешному и тайному делу я прибыл.

– По тайному? – серьезно спросила Ульяна Гнатьевна. – Ведите-ка его поскорее к атаману в наугольную башню. Который уже день и ночь сидят они там – дело важное за войско Донское решают… Ведите, бабоньки! Видно, не врет!

А Томила Бобырев с места сойти не может. Стоит притихший, зачарованный. Как это он раньше, бывая на Дону, не заприметил таких несказанных красавиц? Он бы с Евдокиюшкой на Валуйках и речи о свадьбе не вел.

И как теперь быть ему? И та казачка хороша, и другая хороша! Да ведь они, обе как две чистые слезы, похожи друг на дружку.

– На горе свое, видно, приехал я на Дон, – тихо сказал Томила.

Ивашка Дубов поднял шапку, сунул ее в руки Томилы.

– Где атаманы? – строго спросил Томила, повел помутневшими глазами и пошел, куда ему указали.

– Вот так-то у нас на Дону бывает, – сказала Хивря Бражкина. – Не ровен час, рассудок на Дону помрачнеет. Быть тебе, валуйскому молодцу, вольным казаком в наших степях ковыльных…

– А не быть нельзя, – ответил Бобырев, обернувшись, – я ведь царскую службу несу…

Томилу Бобырева приняли атаманы как давным-давно знакомого человека, расспрашивали о царских грамотах, о делах в Москве, о царском жалованье.

– Не гневен ли царь? – спрашивали его.

– Готов ли царь помогать Дону?

– Готов, – говорит Томила. – Царь хвалил вас за то, что вы привели под царскую руку мурз ногайских улусов…

– Слава богу!

Атаманы и казаки торжественно приняли царское жалованье.

– Томиле – величайшее благодаренье!

– Хвала милостивому царю русскому!

– Хвала сыну царскому Алексею Михайловичу!

– Хвала царским чадушкам!

В крепости звонили колокола, молебен служили и, как прежде, стреляли из ружей…

Томилу качали казаки и бабы, высоко подкидывая вверх, выкрикивая здравицы. А он, большой и тяжелый, летал, как пушинка, и молил всех:

– Братцы! Бабоньки! Почто вы так шутите? Я же послан на Дон тайно! Не стало бы то ведомо врагам нашим. Славные атаманы, угомоните людей, я у вас на Дону поживу тайно!

– Поживешь тайно! – дружно кричали бабы. – Такого верзилу в тайне упасешь! Слава тебе, Томила!

Колокола звонили, и звон их разносился далеким эхом по степным просторам.

А тем временем братья-запорожцы развели в крепости шесть горнов кузнечных с кожаными мехами, – ковали оружие под звон церковных колоколов. В ходу были обычные наковальни, из-под которых искры раскаленного железа сыпались замысловатыми звездами, золотым дождем. Запорожские умельцы, сняв рубахи и обливаясь соленым потом, свое дело ловко делали.

Потом, когда радость поулеглась, Томила Бобырев с позволения войска и атаманов переписал грамотку-челобитье к верхним и нижним городкам – и в тот же день с надежным человеком из Валуек послал царю. От себя прибавил, что жалованье казаки приняли с почестями, славили царя-батюшку, обещали, как и прежде, служить царю верно. Все царское повеление, какое было на Дон, исполнил в точности:

«Крепость крепят крепко и ладно. В Стамбул послали в челне пятьдесят человек самых отчаянных казаков пожечь берег турецкий да султанские дворцы.

Войско пошло под началом двух есаулов, Федьки Порошина да Ивана Зыбина, да казака, бывшего в Москве, – Левки Карпова. А атаманом с ними пошел отважный калужский человек Осип Петров, не раз побивавший турецкие корабли на море. К Богдану на Украину поехал со своей дочкой Палашкой Дмитро Гуня. Грамоту-челобитье ныне повезут гонцы во все городки. А грамоток таких изготовил черный поп Серапион всего десять. Стало быть, царь-государь, грамотки те будут возить спешно от городка к городку. Городков казачьих на Дону до сорока будет. Слухи идут, что Черкасский город, да Манычский, да Медведицкий не пойдут под Азов, не станут класть головы за каменье городовое. Царь, мол, не считает их за своих христианских детей. С турком-де царь игру играет, от нас открещивается, подарки туркам да татарам в Бахчисарай посылает, а нас ворами считает, морит голодом, головой выдает перед басурманами. Не нужен-де им город тот. Что им за польза сидеть да помирать в нем? Кому он нужен, тот-де пускай и стережет камни голые.

Атаманы сказывают, что такой лихой и ядовитый завод посеяла в Черкасске змея Ванда Блин-Жолковская. Она польскую да турецкую руку держала. Вреда, сказывают, натворила немало. За то войско едва не предало ее казни. Таковая полячка и в Азове-городе завелась – лазутчица Марина Куницкая: на суде яд приняла, которым хотела стравить всех атаманов.

А атаманы грозят Черкасскому, Манычскому, Медведицкому городкам, ежеля они воли войска не исполнят – казнить всех ослушников поголовно!

К тебе, царь, послали доброго атамана – Ивана Каторжного, а с ним молодцов шестьдесят семь человек. Послали клич о помощи в Астрахань, Тулу, на Валуйки и в Воронеж. А будут какие вести новые, тотчас пошлю. Ехать в Москву мне нет надобности. Пользы от меня на Дону будет больше».

И остался Томила Бобырев на Дону.