Осада Азова - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/89
• Следующая

Серапион подмигнул Гришке Нечаеву и промолвил по-украински:

– Гей, золото девка! – Подошел к возу, уставился старыми глазищами: – Ох, братцы донцы, пропадай телега!

Гуня громко и весело расхохотался:

– Та то, дурень, моя ридна дочка Палашка! Матерь ее татары свели. А дочка теперь всюду зо мною, во всех походах…

– Э, раскумекал! – с грустью сказал Серапион, взял Гришку за руку и уныло побрел в крепость.

Кто-то из запорожцев сказал им вслед:

– Чуе кит у глечику молоко, та морда коротка.

Все весело рассмеялись.

Васька Белокопытов и Васька Белоусов, посланные атаманом Васильевым в Черкасск, вернулись скоро и привезли с собой Ванду Блин-Жолковскую, крепко привязанную к седлу, – пышную, беловолосую, разрумянившуюся. Полячка была нарядная, веселая. Не гляди, что дорога была немалая, – глаза ее искрились, смеялись. Она была в синем бархате. Поясок, обтягивавший ее полную талию, играл драгоценными камнями. На белой шее поблескивали тремя рядами зернистые бусы, с которых свисал на глубоко дышащую грудь большой сердоликовый камень.

Ванда Блин-Жолковская за свою жизнь на Дону привыкла к неожиданностям. Атаманы и казаки всегда ей казались детьми малыми. То они бывали буйные и злые, то мягкие и сердечные. В один день у них десяток перемен. Пошумят, поболтают, страху нагонят, потом, глядишь, сжалятся. Ванда знает, как с ними ладить. Она ехала к Азову с таким видом, будто ее везли в Краков к королевскому замку.

– Васька, – хмуро и зло сказал Белокопытов, слезая с коня, – отвяжи-ка пани Ванду, а то у нее ноги позатекут. Вишь, как сапожки-то расперло.

Васька Белоусов развязал пани Ванду, а она глядела на стены крепости, на высокие зеленые ворота, на серые башни и не особенно спешила слезать с седла.

– Васька, пособи-ка пани Ванде сойти с коня.

И хмурый Васька, обхватив сильными ручищами, взял ее на себя и, крякнув, неторопливо поставил на ноги.

Ворота раскрылись. Вышел атаман Васильев и повелел перво-наперво накормить, а потом посадить пани под крепкий замок в Никольскую башню и держать там под двойной стражей, чтоб к ней никто не подходил и ни о чем с нею не говорил.

Ванда переменилась в лице от таких слов, – поняла, что тут дело не шутками пахнет…

Казаки Гришка Жибоедов и Серега Захватаев вернулись в Азов двумя неделями позже. В Астрахани, куда они ездили по атаманскому приказу, их едва не при­били.

Ядвигу Жебжибовскую нелегко было схватить: дом ее – крепкий, каменный, ворота и калитка всегда на запоре. Войти в ее двор – надо точно знать, сколько раз стучаться, сколько времени дожидаться. Возле дома от угла к углу ходили дозорные. Жебжибовская жила на Татарском базаре. Сюда съезжались бухарские, гилянские торговцы, купцы от персидского шаха и русского царя, торговали всякими товарами, ногайским ясырем (невольниками), татарскими и ногайскими лошадьми, хоть и запрещалось ногаям и юртовским татарам продавать лошадей, а велено было гнать их для продажи только в Москву. Персиянам украдкой сбывали дорогие меха и тем умаляли цену царских подарков, посылаемых шаху, кречетов (а на них тоже был царский запрет), сбывали хлеб русский, ястребов, соколов, иных редких птиц. Покупали шелка персидские, дорогие ткани, атласы, жемчуга.

Приедет иной знатный иноземец в Астрахань, станет на гилянском или бухарском дворе и начинает развора­чивать торговое дело. И непременно такой знатный купец побывает в доме Ядвиги Жебжибовской, попьет, поест и по ее совету начнет разъезжать с государевыми грамотами по всем городам. Берет он с собой других купчишек, у которых нет даже жалованных грамот. Привозят они запрещенные товары тайно и беспошлинно, продают за высокие цены, скупают русские товары, опять же запрещенные, продают и перепродают их, выдавая за свои. Это шло внаклад купцам русским.

Мелкие купцы и людишки вконец погибали от такой самочинной торговли. Людишки из Казани, Рязани, Новгорода, Костромы, Суздаля в один голос вопили: деньги-де ныне стали худые, цена не вольная, купля не любовная – во всем скорбь великая, вражда несказанная и все русской земле один убыток, никто не смеет ни купить, ни продать.

Жалобы купцов государю и указы оставались втуне.

В Астрахани сильнее Ядвиги Жебжибовской не было человека. Торговать она не торговала, а все прибрала к рукам. Плела коварные сети, подбираясь к царской казне, делая все в угоду польскому королю.

Жибоедов и Захватаев нашли тайный выход со двора, подкараулили, когда Ядвига выходила на берег Волги, чтоб подышать свежим воздухом, накинули ей на голову рядно мокрое, взвалили тяжелую ношу в седло, приторочив покрепче, и поскакали темными астраханскими улицами в степь, а там знакомыми дорожками и тропинками помчались к Дону. Не легким был этот путь, с остановками, с ночевками в лесах, подальше от большой дороги. Пани все выспрашивала:

– Зачем вы, разбойники, своровали меня таким недостойным способом? Зачем учинили насильство над вдовой безответной? Куда везете меня?

– Да для доброго дела своровали мы тебя, пани, – отвечал Захватаев. – А куда везем, узнаешь на месте.

Жибоедов поглядывал на полные руки женщины, на ее короткие, припухшие пальцы, на которых сверкали перстни с драгоценными камнями.

– Понравились? – заметив взгляд Жибоедова, спро­сила Ядвига казака. – Возьми, если понравились. Возьми и это… – Она отстегнула браслет, тонко и нежно щелкнувший замочком. – Я вам дам еще и вот это, – сказала она льстиво, – только отпустите меня. А случится вам быть в Астрахани, дам каждому по десяти рублей золотом.

– Нет, пани, нам те камушки не надобны. Мы не купчишки и не разбойники. Ну, отдохнула, кажись, пани, садись в седло, поехали.

Прибыли в Азов-город к вечеру. Васильев встретил Захватаева и Жибоедова у ворот и приказал накормить пани Ядвигу наилучшей едой и посадить в левую на­угольную башню…

В Казань Голощапов и Горбун добирались долго и трудно. По дороге на них напали татары, в схватке были убиты два добрых коня.

«Ехать или не ехать дальше?» – задумались казаки, но решили исполнить наказ атамана в точности.

Казань – город великий, древний.

Потолкались казаки на базаре, выведали, что следовало, нашли подворье Констанции Конецпольской, стали ходить вокруг да около. Домина деревянный, ставни резные – делался русскими мастерами. Дом стоял на пригорке у Даировой бани, закрывался на ночь крепкими замками. Собак во дворе – целая псарня. Хотели казаки лезть через высокий забор, да кому охота остаться без порток?

По заведенному обычаю пани Конецпольская выходила из дому рано поутру купить кое-что в торговых рядах. Казаки, чтоб не терять времени (да и еды у них оставалось всего ничего), решили идти напропалую. Постучали в калитку, позвали сторожа, объявили ему, что при­были они гонцами к пани Конецпольской по повелению польского короля и с позволения царского, чтоб сказать ей королевское слово. Сторож не поверил объявленному, захлопнул калитку и скрылся в доме под лай собак. Но пани была не из трусливых: сама вышла – худенькая, тоненькая. Спросила – кто такие? Казаки ответили. А сторож одним оком выглядывал из приоткрытой калитки. Не стали казаки мешкать. Схватили Конецпольскую, как птичье перышко, и помчались за город. Там казанский человек, Васька Косой, приберегал коней.

Ни стона, ни крика не издала Констанция Конецпольская. На привалах ей предлагали поесть казачьего хлеба – она отказывалась. На вопросы не отвечала. Сама вопросов не задавала. Всю дорогу молча посматривала маленькими глазками то на одного хмурого казака, то на другого.

Голощапов говорил в дороге Горбуну:

– Экую важную кралю везем! Пылинка, а, видать, людям беды натворила немало.

– Кто ее знает. С виду – дите, – отвечал Горбун. – А что внутрях у нее – трудно разобрать. Сапожок махонький. Платьице легкое, детское. Ручки холеные, нежные, не переломить бы в дороге. Привезем порченую – в ответе будем.

– И то верно!

• Предыдущая
• 26/89
• Следующая