Азов - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 52
- Предыдущая
- 52/114
- Следующая
– Куда ж ты нас завел? – спросил тихо деда походный.
Черкашенин ответил:
– Завел туда, куда велел ты. Ошибки я не дал.
– Куда ж Чапига делась?
– Чапига тут, над головой.
– Завел ты нас незнаемо куда, и бесперечь мы топчемся.
Черкашенин обиделся:
– Сиди да жди. Храпи, что ли, а нет – кури.
Прождали запорожцев долго. Море совсем затихло; едва качает струги. Прохлада смежает веки, сон так и клонит голову.
Ночь прошла, и звезды все померкли, а дед сидел и молча ждал. Весь день просидел, не сомкнув глаз. Настала снова ночь. Но звезд на небе не было, легли туманы низкие. Сгущаются туманы, а стругов не видать.
Походный сказал, что поведет ватагу сам, без Богдана.
Но дед возразил:
– Не поведешь! Ты – атаман над войском. Я – атаман над небом. Богдан должен прийти!
Настала третья ночь, а Хмельниченки все не было, И казаки уже роптать начали. Поднялся гневный Каторжный. Не выдержал, сжал кулаки пудовые, сказал:
– Доколе будем ждать? Веди в Царьград! Эх, звездочет!
– Коль срубишь голову – пойдешь в Царьград, – ответил старик. – Не срубишь головы моей седой – ждать будешь… Знай, море не забава. Легко загинуть в море. И слава в море трудная. Отец твой был крепче тебя. Он море знал не так, как ты.
Волна опять взыграла. Море зашумело. Походный смирился, снова ждать стал. Чалма его блестит, серьга качается и трубочка пыхтит-пыхтит. Тут кто-то крикнул:
– Весла! Огонь на чайке!
То был огонь Богдана.
Плеснулись весла хлестко. Приблизились и стихли. Поднялся Каторжный. Серьгой своей сверкает. Два струга сошлись и будто поздоровались.
Богдан приветствовал Каторжного:
– Здравствуй, брат! Куды сердце мое лежить, туды око мое бежить. Ни берега, ни сна, а вже найшов тебя я ныне!
Иван ответил:
– Здорово, брат!
И войско крикнуло, кидая кверху шапки:
– Днепру да Дону слава!..
Увидел старый Черкашенин, прислушался, просиял. Упал на дно струга – и сразу уснул. Его качали синие волны, а море песни пело приветные…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Донская степь дышала полной грудью. Безветренно и тихо. Сплошное море цветущих трав и серебрящихся султанов ковыля. Куда ни взглянешь – все степь да степь. Там таволга, там сочные трилистники, пырей-трава, табун-трава. Степные травы – буйные. Не заглушить их колесами телег, не затоптать копытами коней. Полынь-трава, колючий катран, сергунька белая, осинка голубая, песчанка бледно-желтая, колючая муравка-травка и многие другие – все, все здесь есть.
Донские степи питают казака, коней его, переселенца русского, орла и ястреба степного.
Ох ты, степь необъятная! Безбрежное море – степь!
В степной пустыне, среди ковров цветистых, стоят курганы – молчаливые свидетели горячих битв и схваток. Курганы потянулись в степь с Кавказских гор, через кубанские и ногайские степи, как гигантские кротовьи кучи, вдоль берега, до устья Дона.
Кто покрыл необъятную степь этой длинной цепью курганов? Кто разбросал их так щедро по северному побережью Азовского моря? Кто насыпал их сплошными рядами по правому берегу Терека и Сунжи? Кто ставил каменные идолища на вершинах этих таинственных курганов?
В этих привольных степях кочевали и хозяйничали печенеги и половцы. За ними хазары захватили все низовье Дона и все степные пространства от Днепра до подножья Кавказских и Крымских гор.
Но исчезли нахлынувшие из Азии кочевники. Заросла лесом Саур-Могила, покрылись высокой травой гробницы царственных наездников. Исчезли скифы. Исчезли косоги, кочевавшие у берегов Азовского моря. Осталось Дикое поле, донские казаки и безмолвная степь, которая нелегко выдает свои тысячелетние тайны.
Дон – могучая река степей. Еще Игорь вел воинов к Дону. Еще Олег и Святослав громили на Дону хозарское царство. Дон издревле считался русской рекой, оградой для Руси, границей Азии и двух материков. Издревле селились здесь племена славян. На Куликовом поле, у верховьев Дона, происходила первая битва русского народа с татарским ханом Мамаем. На Куликовом поле Димитрий Донской в 1380 году разбил Мамаевы войска. Эта победа сплотила русский народ в борьбе за свою национальную независимость, вдохнула в него веру в свои силы и расшатала устои татарского ига. И пошла тогда слава о русских воинах по всей Руси. Земля русская устояла, а воины Димитрия воспрянули духом. Над нею, многострадальной, и над ними засияло яркое солнце.
Дикое поле тянулось Донцу и Дону. Степные дороги-сакмы и Царский шлях побежали к Азову. Сюда Москва издревле высылала заслоны «сторожить Русь», громить воров и разбойников, бить татарина, не пускать на Русь турка. По Хопру, по Дону, Донцу, по Быстрой реке, Тихой Сосне и Воронежу стоят чернеющие и зеленеющие курганы.
Глубок и величав синий Дон. Степи шумят, волнуются, будто ждут чего-то…
По татарской сакме мелькают в высокой траве малахай Михаила Татаринова, шапка Федора Порошина; позади чернеют островерхие казачьи шапки. Они плывут по степи, как в море, коней не видно: скрывает степь. Шумит ковыль и пахнут травы. Безмолвствуют курганы.
Храбрые донцы, неведомыми дорогами придя к Молочным Водам, увидели там, за камышниками, многочисленное Джан-бек Гиреево войско. Замелькали конские хвосты татарских знамен. И догадался Татаринов, что азовский паша, потревоженный казаками походного атамана Ивана Каторжного и Алексея Старого, выслал «встречу» им и устроил засаду. Азовский паша послал, видно, грамотки свои не только султану, а и крымскому хану.
Заметив татарское войско, Татаринов повернул коней в другую сторону. Он переплыл Дон и помчался к Таманскому полуострову, к знакомой «Кафской улице» – тесному проливу перед Керчью.
«Кафскую улицу» в старину называли Босфорусом. И государство Крымское тогда называлось Босфорским. По «Кафской улице», заросшей зеленой тиной и занесенной песком, в ее узких и тесных протоках перегоняли когда-то для продажи в разные страны невольников.
Татаринов надеялся, что войско Джан-бек Гирея, поджидая его в засаде, будет топтаться у Молочных Вод, а он тем временем без всякой помехи переплывет с ватагой «Кафскую улицу», перевалит горы и погуляет в самом Бахчисарае.
Долго петляли кони по всяким тропинкам. Днем казаки спали где придется: в седле, на степном ковре, на холодной земле, под скалами, на берегах протоков, а ночью – под высокими курганами, на старых могильниках. Спали мало – спешили, скакали волчьими тропами, чтоб незамеченными пробиться к Босфорусу. Вскоре они добрались до него.
На берегу пролива Федор Порошин первый заметил в зеленой плесени и в мокром песке перевернутые, раскинутые и разбитые казачьи струги. Татаринов признал в них струги Ивана Каторжного и велел пошарить по мелководью: не прибило ли еще где их. Пошарили казаки и нашли трех утонувших донцов: Василия Малахова, Карпа Зеленцова и Андрея Чалого. Все они были добрые казаки из Черкасска.
След на протоке был свежий: видно, татары совсем недавно перегнали на крымскую сторону скотину и полоняников. Гнали их, по приметам атамана Татаринова, с Дона всего три дня назад. Здесь были овечьи, и человечьи, и верблюжьи, и конские следы. На песке отпечатались следы цепей и арканов. Погнали полоняников, видать, к Чуфут-кале, в Бахчисарай.
Не слезая с коня, Татаринов остановился перед тремя погибшими в море донцами, размашисто перекрестился, сняв татарский малахай. Перекрестились и казаки.
– Слезайте с коней! – скомандовал Татаринов, слез с коня. – Считайте шаги от берега до той травы.
Отмерили. Двести шагов вышло.
– Копайте могилу саблями, поглубже!
Выкопали.
– А теперь положьте братов своих в могилу и закопайте. Слава им!.. Должно, их буря пометала.
Казаки молча хоронили трех товарищей. В братскую могилу положили три сабли. Быстро вырос на берегу «Кафской улицы» курган, прозванный потом курганом Трех братьев. Не торопясь, казаки покинули могилу, кони давно уже гребли песок, били копытами, пугливо озирались, задирали головы, водили настороженно ушами.
- Предыдущая
- 52/114
- Следующая
