Азов - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 42
- Предыдущая
- 42/114
- Следующая
Перемен на Москве за три года произошло немало: прибавилось дворцовых домов, палат каменных, церквей и церквушек, монастырей. Подправились дома старые, повыросли на пустырях дома новые. Куда ни глянет атаман, идут мужики с топорами – плотники, бояр клянут, о свадьбе царской вспоминают и еще о каких-то переменах, которые всеми ожидались вскоре.
И опять увидал атаман бояр, щеголявших нарядами, блестевших доспехами; стрельцов конных, разъезжавших кучками на площадях. По-прежнему резало глаз, с одной стороны, богатство пышное и сытость непомерная, с другой – забитость, грязь и нищета, множество калек, убогих, опухших с голодухи.
– Эх, мать ты моя Россия! Русские мужики! – вздохнул Старой, вступив с казаками на Красную площадь. – На мужиках-то вся Москва-матушка держится спокон веков!
Пришли казаки в Москву босые, худые, немытые, заросшие, голодные. Лохмотья драные с плеч свисают.
Кинулись они к знакомому дому казачьего друга Ульяны, глядь – ставни-то досками заколочены. Соседи сказали, что Ульяна исчезла. Приставы ловят ее, гоняются за ней по всей Москве.
Атаман Старой все-таки тайно повидался с Ульяной, повыпытал, что надо было, но своим казакам про то не сказал.
Пришли в приказ. И все бы ничего, но тут беда приключилась: казак Ивашка Михайлов захворал еще в дороге, еле приволокли его в Москву, тут он и помер.
И вот дьяки сказали пришедшим казакам:
– Снесите вы мертвеца в Донской монастырь. Мало ли людей на Москве помирает! Потом сходите все на Вшивый рынок, постригитесь, пойдите в баню, помойтесь, глядеть-то на вас противно, будто вас в помойных котлах варили. Придете чистые, напишем вам бумагу куда требуется. И как только царь свое соизволение даст на милость вам, получите из Казенного двора одежду… Таскаетесь вы попусту туда-сюда! Пои вас, одевай, жалованье выдавай. Гулящие вы люди! Пропащие вы люди! Покоя нет от вас. Канитель-то какая! Давно ли, кажись, за стол вас царский сажали, с царем гуляли, индеек ели. Понапились, целоваться с царем полезли, из одной чаши, кажись, пили. А к утру, глядишь, вас посадили, цепями сковали… И зачем только вы на свет родились? Султаны вам помеха. Цари для вас потеха! О господи!
И потянулась канитель бумажная, волокитная по всем приказам. Четыре раза в бане мылись казаки. Четыре раза на Вшивом рынке брились. Лишь потом вышел указ царя, и всех одели, обули, корм дали больше прежнего. И меду дали, и пива, и вина.
Ожили казаки малость, а на душе все же кошки скребут. В Москве казакам тоскливо стало: на Дон хотелось слетать скорей. Но царь еще дозволил казакам явиться перед его светлые очи. Расспрашивал:
– Намаялись?
– Намаялись, – вздохнул Старой, – за землю русскую. За правду свою маялись!
– А зло вы при себе оставили? – спросил лукаво царь.
– Вспомянем, царь, и зло, – ответил Алешка, – ты не по правде нас сослал.
Царь сказал не удивляясь:
– Ну, ничего… Я вас пожалую.
– А не за что, великий государь, – сказали казаки. – Колючих ты не жалуй.
– Пожалую и колючих.
– Воля твоя. Колючие стояли за Москву, стоим на том ныне и впредь стоять будем… Не Салтыковы мы!
– А Салтыковых уж нету на Москве, – заметил царь.
– Куда ж девались?
– Сосланы.
– Добро!
– Колючие! Из ссылки вызволил, а вы – мне ж по глазам.
– Душой не кривим, государь. Что саблей забираем, назад не отдаем…
Царь ласково промолвил Старому:
– На Дон поедешь. Хочешь?
– И слов не подобрать – хочу!
– Свезешь наши грамоты. Сам читать казакам будешь. Но впредь, ежели послы турецкие станут ходить к нам, в нашу землю, и с нашей земли которые послы пойдут в турецкую землю через Дон, и в Царьград, и Крым, то все они за тобой будут. Тебе их беречь от всякого дурна! А ежели беда стрясется с ними – ответишь головой.
Старой взмолился:
– Великий государь, к такой службе я непригоден. И не учен я… Смилуйся!
Но государь не смиловался, дал грамоту, скрепленную печатями, и велел наскоро ехать на Дон.
– Зорька поднимется, – сказал он властно, – поезжай дорогой на Воронеж, там в струг сядешь и доплывешь до Черкасска. В Черкасске спокойствия мало. Костер на Дону тлеет… В Крыму нет тишины. Езжай!..
Тронулся атаман с оставшимися казаками на Воронеж. Поехали с ним: Левка Карпов – за есаула, Афонька Борода, Тимошка Яковлев да яицкий есаул Ванька Поленов – простыми казаками для бережения царских грамот и службы атаману Старому.
Дорога на Воронеж всегда была нелегкая, а тогда она стала куда труднее: травы погорели от солнца, коней кормить нечем; земля без дождей пересохла – пески, суглинки. Звенит земля под копытами. Кони мотают головами, бежать не хотят. Зной – сизое марево. Вода горячая. А Дон родимый – далеко!..
Хлебнули казаки горя. Быстрые царские кони едва не пали, не добежав до Воронежа. С трудом добрались.
Воронежский воевода своенравный Мирон Андреевич Вельяминов заподозрил их в том, что они беглые, и не дал им струга. Побранил всех, пригрозил тюрьмой, ворами обозвал. Но после предъявления Старым царских грамот воевода смирился и струг дал. Тогда Старой оставил ему коней царских для отправки в Москву, пошел на реку, отвязал стружок, который показался ему надежней, и поплыл с казаками вниз по течению.
И легкий струг, словно щепка, играя, понесся по реке Вороне и вырвался на родимый Дон. Длинные весла гнулись в воде от сильной натуги, брызги летели кверху и падали в струг. За кормой кружилась пена.
Лесистые песчаные берега тянулись по обе стороны Дона, тянулись долго и однообразно. Весла скрипели, струг покачивался, а солнце палило. Его лучи играли на воде и веслах.
Откинув полу казакина и приглядевшись к яицкому есаулу, сидевшему, опустив низко голову, за крайней уключиной, атаман толкнул его неожиданно:
– Эй, ты! Горе-кручина! Не спи, казачина! Дон близко, а нам с тобой говорить надобно. Сдается мне, яицкий есаул, что ты гребешь на Дон не по своей доброй воле, а по чужому, злому делу. Верно?
Поленов ответил:
– Неверно. Иду я на Дон по своей воле, по государевой службе… – Глаза спрятал.
– Мы любим правду. А ты сказываешь мне неправду. Почто?
– Правду тебе сказал. По своей воле бывал я на Дону и раньше.
– Бывал лазутчиком! И ныне пробираешься лазутчиком!
– С чего ты взял?
– А с того, что провожатые мне не надобны, а царские грамоты охранять – не в твоей бы чести… Подставили тебя ко мне! И дух твой слышу, и дело твое вижу, Меня не проведешь. Сказывай: за каким делом путь держишь на Дон?
– Да ну тебя, атаман! Грех не бери на себя, – сказал есаул, притворно ухмыляясь. – Бывал я на Дону. Фатьму твою видал. А с Дона я не бегал. Царю всегда служил верно.
– Фатьму видал? – спросил взволнованно Старой. – Верно ли? Давно ли?
– Фатьму видал недавно. Да сказывают…
– Ну, говори, что сказывают? Ну, ну? – Приблизился к есаулу и посмотрел в глаза пристально и тревожно. – Ну?!
– Помилуй, атаман, не знаю я, – соврал Поленов, – но только был набег большой татарский.
– Большой набег татарский? Ну, а Фатьме какое дело? Ну, говори же, черт! Что сталось с Фатьмой?
– Не знаю, атаман. Не знаю… Не пытай, – сказал Поленов, видя, что лицо у атамана перекосилось. – Одно я ведаю: свели Варвару Чершенскую в Крым к Джан-бек Гирею.
– Ах, сатаны! – вскричал Старой, не помня себя от ярости. – Куда ж глядел Татаринов? Сказывай все напрямик, что знаешь про Фатьму мою. Не томи! Убить тебя могу!
Поленов молчал. Старой задумался, но не стал больше допытываться.
– А все ж, – сказал он, – ты к нам подослан. Гляди в глаза мои и не юли!
Поленов, не выдержал пристального взгляда атамана, потупился.
– Ясно!.. Нет моего тебе доверья. Ребята, ежели не врет Поленов, то он залог оставит.
– Какой такой залог? – испуганно спросил Поленов.
– А вот какой: клади-ка пятерню на борт! Родниться с Доном будешь да с казаками.
– Да что ты, атаман?
– Клади!
Есаул, озираясь и бледнея, положил руку ладонью на борт.
- Предыдущая
- 42/114
- Следующая
