Второй выстрел - Беркли Энтони Кокс Френсис Айлс - Страница 13

Думаю, я уже ясно дал попять, что меня вовсе не привлекают девицы типа Аморель Скотт-Дейвис, с их вечными сигаретами и макияжем (так, кажется, это называется?). С другой стороны, ее похвальное намерение хоть как-то загладить отвратительную выходку брата меня тронуло, и мне захотелось ответить любезностью на любезность. Я пошел вниз по ручью к лесу, в котором росли колокольчики. Должен сказать, что Эльза Верити еще раньше отправилась со Скотт-Дейвисом в Бьюдфорд на его машине под предлогом покупки накладной бороды для де Равеля, без которой, как тот утверждал, невозможно играть обманутого мужа. Знал бы он, что уже давно играет эту роль в реальной жизни - причем безо всякой бороды! Но сам факт исчезновения мисс Верити придал зловещий смысл вчерашним словам Этель.

Колокольчиковый лес в имении Минтон-Дипс занимает около акра земли и состоит из довольно высоких деревьев и густых, но не очень плотных зарослей. Он простирается вдоль нижнего склона крутого холма, а по краю его протекает небольшой ручей. Хорошо протоптанная извилистая тропа, проходящая через лес, примерно повторяет изгибы ручья. Я прошел почти до конца тропы, останавливаясь время от времени, чтобы негромко позвать Аморель, по все безуспешно. Тогда я подумал, что она, вероятно, уже успела набрать цветов и ушла, и решил подняться на холм но одной из многочисленных узких тропинок, пересекающих лес. и полем добраться до дома. Я прошел уже полпути, продолжая на всякий случай высматривать среди деревьев светло-коричневое платье Аморель, когда за одним из поворотов чуть не наступил на нее. Она лежала на земле среди разбросанных колокольчиков, уткнувшись лицом в траву, и даже мне, при всей моей неискушенности, было ясно, что она горько плачет.

Я растерялся, поскольку всегда старался избегать женских слез. Они приводят меня в замешательство и совершенно выбивают из колеи, хотя на самом деле за ними редко сюит что-то серьезное. Вдобавок ко всему, слезы Аморель оказались для меня полной неожиданностью. Если бы я не видел этого собственными глазами, ни за что бы не поверил, что Аморель вообще способна плакать.

В обычной ситуации я попытался бы незаметно ретироваться, сделав вид, что ничего не заметил, или, может быть, даже насвистывая какой-нибудь бодрый мотив для пущей убедительности. Однако сейчас путь к отступлению был отрезан: девушка лежала не просто у меня под ногами, но и поперек тропинки, по которой я шел. При всем желании я не смог бы игнорировать ее присутствие.

Я постарался с достоинством выйти из неловкого положения. "А, так вот вы где, Аморель! - воскликнул я самым жизнерадостным тоном, на какой был способен. - Вижу, вы уже набрали колокольчиков. Пойду скажу Этель, она будет в восторге".

Аморель вздрогнула от неожиданности и резко села, так и не поворачивая ко мне лица. Я хотел было идти своей дорогой, но внезапно меня охватило сочувствие. Тщетно напоминал я себе, что женские слезы чаще всего не так серьезны, как кажется. Я чувствовал, что, по крайней мере, должен хоть как-то утешить ее.

- У вас что-то случилось, Аморель?- смущаясь, спросил я.

Она покачала головой, все так же пряча лицо.

- Нет, ничего. Просто веду себя как дура, вот и все.

- Могу я для вас что-нибудь сделать?- нерешительно предложил я, смутно догадываясь, что, вероятно, есть много такою, что я мог бы прямо сейчас для нее сделать, однако не зная наверняка, что именно.

- Нет.- Потом она вдруг! повернула ко мне заплаканное лицо, и её голос зазвучал со страстью, больше напоминавшей ярость. - Впрочем, подождите! Сядьте и скажите мне, сильно ли вы ненавидите Эрика. Ведь вы же ненавидите его, правда? Так вот я хочу знать, кто из нас двоих ненавидит его больше.

- Аморель!- я попытался изобразить возмущение, но тем не менее послушно опустился на землю рядом с ней.

Она улыбнулась мне, хотя улыбка вышла довольно жалкой, потом смахнула с глаз остатки слез и продолжила уже более нормальным голосом.

- На самом деле вы неплохой парень, Пинки, несмотря на всю эту вашу накрахмаленную чопорность и правильность. Знаете, многие мужчины, когда видят, что девушка совсем раскисла, думают, что наступило самое время ее полопать.

- Уверен,- сказал я (кажется, несколько неестественно),- что никогда не стал бы пользоваться расстройством женщины в столь низменных целях. К тому же у меня нет ни малейшего желания, как вы выразились, кого-то "лапать".Однако в душе я не мог не признать, что, пожалуй, в некоторых случаях, о которых мы сейчас не будем говорить, роль такого "мануального психотерапевта" не лишена определенной приятности.

К счастью, эта недостойная мысль осталась незамеченной Аморель.

- Да,- ответила она,- вы, слава богу, безопасны в этом отношении. Наверное, потому мне так и хочется поплакаться вам в жилетку. Вы не против, надеюсь?

Для меня подобное желание прозвучало довольно странно, и еще вчера я, пожалуй, сразу принял бы его за неуместную попытку заигрывания, которую лучше сразу же пресечь. Теперь же я чувствовал, что ее откровенность не имела ничего общего с флиртом. Возможно, мои утренние мучительные размышления позволили мне глубже проникнуть в психологию противоположного пола? Как мне кажется, я не страдаю глупой гордыней, мешающей многим мужчинам признавать свои ошибки, поэтому откровенно признаю, что мои прежние представления о женщинах - по крайней мере, частично - не соответствовали действительности. Даже Аморель виделась мне теперь в совершенно ином свете. Я всегда относился к ней как к грубоватой, даже фривольной девице, слепо копирующей мужскую одежду и повадки, а теперь меня вдруг озарило, что все это была лишь пустая бравада, попытка юного ума, понимающего собственную незрелость и стыдящегося её (причем совершенно напрасно!), любой ценой доказать всем свою "взрослость". А я-то принял эту демонстрацию за внутреннюю ущербность души! Вся эта краска на лице, губная помада, сигареты и прочее были ничего не значащим камуфляжем, за которым скрывалась бесхитростная и, возможно, даже приятная человеческая натура. Ее внезапная откровенность была не расчетливым кокетством, а отчаянной мольбой о сочувствии и понимании.

Такие вот мысли пронеслись в моей голове, и, хотя я не мог не признать их справедливость, это нисколько не облегчило мое положение. "Что ж, если вам это хоть как-то поможет, моя дорогая,- смущенно пробормотал я,- Я буду рад оказать вам... предложить мое... то есть я хочу сказать..."

Но прежде чем я смог придумать вразумительный конец для этого запутанного предложения, голова Аморель уже лежала на моем плече, а слезы полились с новой силой.

- Все правда,- проговорила она сквозь слезы. - Все так и есть, как сказала эта проклятая женщина. Откуда, черт ее возьми, она могла узнать?! Это должно было оставаться в тайне. Знаете...Эрик действительно собирается продать Стакелей!

- Не может быть!- воскликнул я, настолько оглушенный этим известием, что на мгновение даже забыл, что, подобно герою романа девятнадцатого века, держу в объятиях плачущую девушку. Вот уж, действительно, паладин в пенсне!

- Это правда... (и то, как она это сказала, заставило меня сразу поверить в ее искренность). Пинки, это для меня так... так кошмарно!

Несколько мгновений мы сидели молча, будто пораженные общим несчастьем. Новость, которую я услышал от Аморель, действительно расстроила меня. Больше того, она подействовала на меня так, будто задевала мои личные интересы. Подумать только, прекрасное старинное поместье, которым семейство владело веками и передавало из поколения в поколение... Стакелей, родовое гнездо Скотт-Дейвисов, было великолепным старинным загородным имением и одним из лучших образцов домашней архитектуры времен Тюдоров (кстати, именно этот исторический период представляет для меня наибольший интерес).

- И не только сам Стакелей,- в голосе Аморель слышалось страдание. - Не только его, но и почти все, что с ним связано,- и мебель, и нашу маленькую деревушку, и земли, и...и даже картины!