Река - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/7
• Следующая

— В отношении диагноза я как-нибудь разберусь, — повернувшись к нему, сказала Аня. — Я попросила бы вас посмотреть за печкой, принести дров и воды. Идите, пожалуйста!

Он с неуверенностью развел руками, он словно не узнавал ее: темные брови сдвинулись, вся она стала угловатой, и ее голос тоже как бы приобрел острые уголки.

— Что вы, в самом деле, дайте отдышаться, Анечка! Сердце зашлось. — Шутка — ночь не спавши… — проговорил Свиридов обиженно и, пошатываясь, вышел, слышно было, как захлюпали сапоги по лужам.

Аня осторожно сдвинула тулуп с груди Кедрина, выслушала его, прижимая к горячей коже стетоскоп: были хрипы в верхушке легкого, и это не испугало ее в тот миг, а подтвердило опасения.

— Кто это? Зачем? — слабо сказал Кедрин, очнувшись от прикосновений холодка стетоскопа. — Вы? Где… Свиридов?

— Я с вами, — еле внятно ответила она и тихонько провела ладонью по его пылающему лбу, стараясь улыбнуться, но ее слова не дошли до него.

Кедрин ознобно дрожал, как раздетый на морозе, вздрагивали запекшиеся губы, закрытые веки; раз с усилием приоткрыл воспаленные глаза, увидел Аню, долго бессмысленно глядел на нее неузнавающим, затуманенным взглядом и, зажмуриваясь, снова подхваченный бредом, в ознобе застучал зубами, быстро, несвязно заговорил что-то непонятное, дикое, и ей почудилось, будто огромной черной тенью над головой завитал страх бессилия, похожий на отчаянье и одиночество среди гудения этого ветра над палаткой, среди этого нескончаемого дождя, шелестящего по брезенту.

— Аня! Доктор!.. — донеслись до нее приглушенные вскрики из летящего за палаткой гула. И она, вздрогнув, вскочила, поспешно отдернула полог: это был голос Свиридова.

Ветер вместе с брызгами дождя хлестнул по лицу, заплескался полог, обдало сыростью, все шумело, раскачивалось в темноте, и возле палатки полз, скакал по мокрой траве ослабший луч фонарика.

— Свиридов! — крикнула Аня.

Хрипло дыша, он подковылял к ней темнеющим комом, втиснулся в палатку, едва держась на ногах, бросил у самого входа охапку дров, весь расслабленный, подкошенно опустился на ветви, землисто-серое мокрое лицо его дергалось, болезненно кривясь, грязные руки зачем-то ощупывали правую ногу.

— Что с вами, Свиридов?

— Да что вы спрашиваете? Спасибо вам в шляпу! Загоняли, как ишака, нашли мальчика! — с озлобленностью выдохнул он, взад и вперед раскачиваясь. — На дерягу упал в какую-то яму, ногу… ногу я вывихнул, ну что я теперь с этой ногой?..

Аня, глядя пристально потемневшими глазами, сказала:

— Покажите ногу. Снимите сапог.

Тогда он, кряхтя, стиснув зубы, начал с ее помощью снимать сапог и, оголив ногу, отдуваясь, с напряжением держал ее на весу двумя руками, щеки его налились краснотой.

Она стала на колени около него, осмотрела, ощупала ногу и легким движением дернула ее, проговорила как можно спокойнее:

— Ничего страшного. Потерпите.

— Да вы что? — Свиридов сдавленно вскрикнул, выкатил белки, вырываясь. — Кедрина в могилу загоняете, а меня — в инвалиды, что ли? Что вы меня успокаиваете? Какой вы врач? Смешно это!..

Аня медленно выпрямилась, и вдруг Свиридов показался ей таким незнакомым, чужим, стало невыносимо смотреть на его неприятно-злое, изменившееся лицо, на его ямочку на полном подбородке, на его измазанные грязью руки, гладящие ногу.

— Знаете что, — сказала она негромко, — вы правы. Ложитесь и успокойтесь. Я только об этом вас прошу.

Он повалился на ветви, скосясь в сторону Кедрина, всхлипывающего в бреду, и опять сел, словно толкнуло его, остановил моргающие глаза на желтом огне «летучей мыши» и засмеялся непонятным насильственным смехом.

— Простите меня, Анечка, — нашло на меня, сам не знаю… — заговорил он с придыханием, оборвав смех, — нам что-то делать надо, что-то делать, доктор! Утром погрузиться бы на плот, до партии добраться, а там Кедрина в больницу, на катере или вертолете. Понимаете? Или еще нет? К людям надо!..

— Нет, с ним я никуда не поеду, — ответила Аня, сидя у изголовья Кедрина, и отрицательно покачала головой.

— Вы с ума сходите, доктор! — обрывисто проговорил Свиридов. — Вы небось об энцефалите и слыхом не слыхивали!

Она молчала.

Свиридов, сопя, перхая, лег на ветви и заворочался, зашуршал плащом, через ноздри шумно втягивая в себя воздух:

— Боже мой, боже мой, кому же это нужно?..

На рассвете она проснулась от холода, от какого-то смутного движения в палатке и неспокойно вскинулась с первой мыслью, что поднятый видениями бреда Кедрин, вскочив, пытался выйти, отдернуть полог, но тотчас услышала его частое, свистящее дыхание, увидела освещенное серым сумраком из оконца темное, обросшее щетинкой лицо, опаленное жаром, его мечущееся на топчане большое, будто раздавленное тело — и это мгновенно стряхнуло с нее остатки сна.

Свет «летучей мыши» за закопченным стеклом сиротливо слабел, тускло мерк в водянистом воздухе раннего утра, проникающего сквозь оконце, печка угасала; все не переставая, плескал, лопотал дождь по брезенту, и от стен палатки дуло сырым холодом.

— Слышали? Всю ночь бредит он, — прошелестел сдавленный шепот за спиной, и тут, оглянувшись, она неясно различила в полутьме Свиридова.

Он сидел на ветвях неподвижно, сутуло и, продрогший, невыспавшийся, укутанный в плащ, похож был на большую нахохленную птицу, странно светились его белки, и ей со страхом показалось, что он сидел так всю ночь, ждал чего-то.

— Вы что-то хотите мне сказать? — спросила Аня намеренно холодно и спокойно.

Он качнулся вперед, словно толчком разбудили его, белки его лихорадочно скользнули по Кедрину, по лицу Ани, и он, хрустнув пальцами, заговорил сиплым прыгающим голосом:

— Я больше вас видел, пережил, я в отцы вам гожусь, у меня тоже дочь. Зиночка, десять лет, и я с точки зрения психологии и вашей неопытности понимаю вас: молодость и самолюбие…

Слегка покачиваясь, он говорил так, точно обвинял в чем-то Аню, точно она была виновата в своей молодости, и горячее шумное сопение его было беспокойным, раздражающим ее.

— Вы отказываетесь… — заговорил он опять, — отказываетесь плыть и не отдаете себе отчет, чем все кончится. Сидеть ждать? Не-ет, Анечка! Мы оба рискуем, очень рискуем, вы даже не знаете как! Его в больницу немедленно надо, жутко подумать: сутки без сознания! И мы тут… — Он сглотнул, повел бровями на Кедрина, договорил со страстной убедительностью: — Аня, вы молодой врач, неопытный… а это страшная болезнь мозга, с таежным энцефалитом немедленно изолируют! Вы, может, не в курсе, а я знаю, знаю!

Она смотрела на него с пристальным удивлением.

— Вот что, Свиридов, — через силу равнодушно сказала Аня, поняв все. — Замолчите, я вас прошу. Езжайте, ради бога, я теперь справлюсь и без вас.

Он с плохо скрываемым облегчением качнулся взад и вперед, комкая лицо какой-то подобострастной улыбкой, заговорил быстро:

— Анечка, это единственное разумное решение, через три дня я буду в партии и нажму на все педали! Только, умоляю вас, милая, поймите же правильно. Я немедленно пришлю катер, но не думайте, не думайте, Анечка, что одному на плоту мне будет так уж легко! Это было бы заблуждением!..

— Уезжайте быстрей, сейчас, — повторила она и отвернулась.

Она не видела, как он, затрещав ветками, поднялся, спешащими движениями застегивал плащ и, прихрамывая, пошел к выходу, выговорив тихим заискивающим голосом:

— Я плот осмотрю, Анечка. Постараюсь сейчас.

Она не повернулась, ничего не ответила, горькие обидные слезы душили ее.

Только утром на третьи сутки Кедрин очнулся и, открыв глаза, долго лежал неподвижно, весь в холодном липком поту, и, когда губы его зашевелились, она едва разобрала слабый шепот:

— Где мы? Что со мной? — И брови чуть-чуть дрогнули, он с трудом поднял голову, нашел осмысленные взглядом Анино лицо, спросил непонимающе: — Это вы, доктор? Где мы?

• Предыдущая
• 4/7
• Следующая