Искушение - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 19
- Предыдущая
- 19/75
- Следующая
Глава девятая
– Позвольте, позвольте…
– Что позволить?
– Есть ли отличие законов природы от законов науки? Ась?
– При чем это твое «ась»? Все похохатываешь? Все ерничаешь?
– Разумеется! Время изменило все законы. Снег выпадает и в июне, нравственность лишается искренности, невинность – в пятнадцать лет. Талант стремится к симметрии. И губит себя, наука ползет к ненаучности… и тоже – мордочкой об асфальт.
– Отец честности! Герой добра! Рыцарь совести! О чем ты? Пожалей ты нас хоть капелюшечку!
– Дурак я, что ли? Кого жалеть?
– Гомо героикус! Пожалей маломощных!
– Беззастенчивую посредственность или – посредственность до непозволительности? Короче, если не произойдет бунта в науке, она взорвется сама, как мыльный пузырь, погибнет. И все мы с ней, племя бездарностей!
– Прекратите!..
– Это типичный чиновничий окрик? Ась?
– Я говорю: перестаньте петь лазаря. Критика – роскошь, а мы не так богаты.
– Критика – это первая леди раздражительности – вот кто она! Отнюдь не писаная красавица, а страшилище! Поэтому дешево она стоит на панелях.
– Откуда атака? Достойна ли она ответа? Откуда эти злые накопления? Критика, провокация и клевета – какого колена они родственники?
– Ась? Тысячу извинений, я в туалет… Мой ответ – за мной.
– Не искушай меня без нужды… Не помню слов, но романс восхитительный. Там есть пронзительные слова: «очарованье прежних дней…» Помните? Эдакое любовное, ностальгическое…
– Очарованье? Весьма трогательно! Любовное? Весьма душещипательно! Весьма! Рыдаю!
– Над чем, позвольте?
– Как только богатство и власть стали главной целью нынешней цивилизации, сильные мира сего подвергли человечество смертельному искушению. И тут ваш романс спет. Готовьте катафалк, а не строительство любовных беседок.
– Что-что-что? Оставьте гибель человечества для нервных аспиранток, хе-хе! Давайте спустимся на землю. Скажите: а самоубийство – тоже искушение? Вы слышали о веревке в «дипломате» Тарутина?
– Я говорю обо всем человечестве. Бог дал ему в одинаковой мере и разум, и вожделение, и жадность как искус и наказание. Сначала был искус полов. Так сказать, любовь. Или – желание, страсть, либидо. По Библии – Адам и Ева этому начало. А потом через тысячи лет… Искус властью, атомом и деньгами.
– Оставьте в покое Бога, если вы серьезно. А может, речь идет о самом сатане? О черных дырах в Галактике? А может, они правят бал, искушают противоестественным и запретным?
– Если в понедельник утром сам себя не похвалишь, то всю неделю дураком ходишь!
– Они наглеют, эти доморощенные борцы с отечественным гидростроением!
– Вокруг экологии какая-то эпидемия непристойностей и густопсовое обилие болтовни!
– Поворот северных и сибирских рек – дикая постановка вопроса. Непосильная трата денег. Десятки миллиардов. Вместе с тем жизнь – простая математическая задача.
– Поворот – провокация и вредительство! Поворот ведомственных морд в сторону полного развала сельского хозяйства!
– Нет мира между жадностью жизни и неотвратимостью смерти. Есть лишь короткое перемирие. И это и есть прогресс, трагедия народов. Все равно – конец один. Путь туда, где лежит уже семьдесят миллиардов. Какая разница, от чего погибнуть – от стрелы или от радиации, от отравления воздуха или от голода, который приближают наши мелиораторы!
– О, советчики! Вожди! Учителя жизни! Прагматики! Болтуны! Не даете дышать! Давайте заткнемся!
– Прекратите свои давайческие настроения!
– Семидесятые и восьмидесятые годы – мусор шестидесятых и пятидесятых.
– Вы кто – хрущевец? Сталинист? За что вы боретесь? Не палач ли вы духа, извините великодушно? Не гомо люденс ли вы, играющий в науку? Мы с вами по разные стороны баррикад.
– Палач и жертва связаны одной веревочкой.
– А точнее?
– Нихт раухер!
– Что?
– По-немецки это значит: для некурящих! То есть – я могу с вами вступить в серьезный конфликт, хотя я вас, к счастью или сожалению, не знаю. Вы, кажется, что-то пишете? Фельетоны? Виноват, не читал. Но-о… мне ясно: на сцене литературы и науки полно фельетонистов.
– Это вы в мой адрес?
– Что вы, что вы! Современная истина кокетлива, как шансонеточка. Она пальчиками приподымет край платья и приоткрывает только частичку своей прелестной ножки. Ах, вы о другой истине? Ах, вы о политике? Там тоже частица! А где она вся? В Сталине? В Хрущеве? В Брежневе? Или во мне, в вас?
– Это вы меня… с частицей? Ха-ха!
– Не заключается ли ваш смех в надежде, которая разрешается ничем? Японял: вы – журналист. Добавлю: у нас с вами разные группы крови. Поэтому задаю вопрос: знаете ли вы, какого размера уши у валаамовой ослицы?
– Как все-таки груб Тарутин. Опять пьян. Впервые видит человека и просто смеется в глаза. Над всеми подряд издевается, ерничает, всех хочет перессорить, высмеять. Что за гонор! Георгию Евгеньевичу не стоило бы его на такой вечер все-таки… Сегодня он многим испортит настроение.
– Никто его не переупрямит!
– Академику ядовито-интересно, как ты взлетел и как ты упал, разбив лицо в кровь! Он болен мизантропией.
– Послушайте, при чем ослица? Что за ослица? Валаамова? Чушь! Надеюсь, вы не черносотенец, не охотнорядец с кистенем! Не оскорбляете ли вы великую легенду?
– И то, и другое, и пятое. Кстати пришла случайная мысль, как глоток воздуха перед смертью. Тупой собеседник – украденное время. Виноват. Пересохло в горле. Я хочу выпить.
– Нихт раухер? Вы то в туалет, то выпить. Нагрубите и убегаете от разговора!..
– От чего убегаю? Извините, у вас, кажется, пуговица не застегнута.
– Где? Что вы себе позволяете? Как-кая п-пугови-ца?
– Проверьте. Здесь дамы. Надо соблюдать приличие в костюме.
– Вы не очень вежливы. Я хотел спросить: как ваше здоровье?
– А вам какое дело?
– В общем-то он наглец, несомненно. Оскорбил человека – и как с гуся вода. Посмотрите на его спину. Ему бревна таскать, а не наукой заниматься. Впрочем, умственные его способности таковы, каких он заслуживает.
– Но-но, здесь вы злословите. Этот парень не так прост.
– Желание может быть конструктивным, может быть и разрушительным.
– А освободительным?
– Пе-едант! Все сегодняшние наши проблемы и боли покажутся нашим потомкам всего лишь идефикс.
– Ой ли?
– Американцы считали, что к тысяча девятьсот тридцатому году Америка будет самой богатой страной в мире.
– Удалось?
– Вполне. К концу сороковых.
– В мировой индустрии – технология. У нас – штурм Волги, штурм Днепра, штурм Ангары, штурм космоса и так далее. Не военные ли это термины, глупейшие в наши дни?
– Наука и техника Штатов – это их алиби, и тут ничего не попишешь.
– И так мы догоним Америку – штурмами?
– А кто его знает, как ее догнать!
– Науке надо изменять мир, а мир не поддается изменению.
– Позвольте вклиниться в вашу чудесную беседу?
– Вклинивайтесь, если вы…
– Это пляска на крышке гроба. Вот что ваша наука.
– Но-о… Антиконформизм, антитехницизм, антиурбанизм – это тоже пляска?
– Абсолютно!
– Вы опять, Тарутин, ломаете дрова. Пессимизм!
– Где еще, к хрену, дрова? И где, к хренам, пессимизм? Наша наука очень быстро состарилась и одряхлела. Из ее штанов сыплется песок.
– Эт-то поч-чему – песок?
– Она усвоила новую религию – ложь, то есть – вранье. В науке командуют бездарности.
– Н-да! Вот как?.. Что тогда изменит мир, если не наука? Фатализм? Мировая революция?
– Любовь – да пребудет вовеки. Аминь.
– Любовь?
– И вера.
– И надежда?
– Лишнее. Любовь и вера. Я сказал так. Произошла эрозия времени и надежды.
– Вы хотите исцелить и изменить мир любовью и верой? Но, судя по всему, сейчас искушение – убить человека.
– Я не доверяю категории любви. Но доверяют другие.
– Как вас понимать?
- Предыдущая
- 19/75
- Следующая
