Горячий снег - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 34
- Предыдущая
- 34/91
- Следующая
— Товарищ дивизионный комиссар, лично я умереть не задумаюсь…
— Вы комсомолец? — спросил Веснин. — Наверно, не ошибаюсь…
— Не один я, товарищ дивизионный комиссар. Все командиры взводов и больше половины расчетов. Комсорг батареи — лейтенант Давлатян…
— Тем более, — сказал Веснин, с улыбкой кивнув Давлатяну, по-детски засиявшему ответной улыбкой. — Вся жизнь у вас впереди. Позавидовать вам искренне можно. Не вечность война продлится. — И отошел к брустверу, где стояли в молчании начальник разведки и командир дивизии.
Теперь никто не обращал внимания на Дроздовского. Полковник Деев, теряя терпение, пошевелив могучими плечами, глянул на ручные часы, затем на южную часть станицы, повел настороженными глазами в сторону Бессонова.
Бессонов сидел на снарядных ящиках, положив руки на палочку, глаза были устало полуприкрыты. Он прислушивался к этому неровному, то далекому, то близкому гудению, которое носил над светлеющей степью рассветный ветер, и на лбу его прорезались две продольные складки, пугающие Деева выражением недовольства.
— Так где ваша разведка, полковник? — спросил Бессонов. — Где она?
— Думаю, что надо возвращаться на энпэ, — ответил Деев, насколько возможно снижая свой звучный баритон. — С разведкой явно что-то неладное, товарищ командующий. Затрудняюсь объяснить…
— Как вы сказали?
По тону командующего можно было безошибочно определить, что вопрос его не обещал ничего хорошего, но Деев договорил:
— Пожалуй, нет смысла, товарищ командующий, ждать здесь разведку.
— Я и не жду ее, — желчно произнес Бессонов. — За такую разведку несут ответственность, полковник, да будет вам известно!
— Рассветает, — сказал Веснин.
Взяв бинокль у пожилого начальника разведки дивизии подполковника Курышева, он с любопытством водил им по зареву, по хорошо видной сейчас станице впереди. Но и без бинокля предметы приобрели объемную очерченность. На батарее — в отдалении и вблизи — проступали лики людей, плоские, серые от бессонной ночи, как маски, и орудия, и бугры земли на бруствере, и кусты над снегом, трещавшие на ветру оголенными сучьями. Была зыбкая пора переломного декабрьского рассвета, переходившего в раннее утро, слабо налитое розовостью на востоке.
И вдруг отчетливо задрожал, начал нарастать вибрирующий по всему горизонту гул, как будто катился по степи гигантский чугунный шар. В тот же миг из зарева взмыли над станицей серии двухцветных ракет — одна за другой, по полукругу — каскад красных и синих светов.
«Вот чего мы ждали!.. — подумал возбужденно Дроздовский. — Это — сигналы немцев… Разве они так близко? И почему они так близко? И что это за гул?..»
А этот новый гул прочно врастал и врастал в пространство между небом и землей. Он уже не напоминал раскатившийся чугунный шар, а гремел издали то слитными обвалами грома, то распадался мощными отзвуками в глубоком русле реки, все надвигаясь и надвигаясь спереди неминуемо и страшно.
Казалось, стала подрагивать живым телом земля. И, точно подавая знаки этому гулу, без конца сполахивались полукругом над станицей серии красных и синих ракет.
«Что это — танки или самолеты? Сейчас начнется?.. Уже началось? Надо подавать команду „к бою“? Я должен действовать немедленно!..»
Усилием воли еще сохраняя спокойствие, не подавая команды, Дроздовский видел, как хмуро провел по небу глазами генерал Бессонов, как сдвинул брови полковник Деев, как остановился в руках Веснина бинокль, наведенный на зарево. Потом Веснин отдал бинокль начальнику разведки, снял неизвестно для чего очки, и, когда обернулся к Бессонову, лицо его, обезоруженное без очков, имело торопливое, веселое выражение человека, сообщавшего неотвратимую новость:
— Идут, Петр Александрович. Черт-те сколько…
Там, среди зарева, что-то засверкало розово и густо, какая-то туча в небе. Она приближалась, шла прямо сюда, на станицу, накатываясь соединенным в сплошной гул звуком моторов, и в туче этой начали выделяться очертания тяжело нагруженных «юнкерсов». Они шли с юга, заслонив зарево, огромными вытянутыми косяками; их было столько, что Дроздовский не смог бы сразу сосчитать. И чем яснее, определеннее видно было, что эти самолеты идут именно сюда, в направлении станицы, на батарею, чем заметнее приближались они, тем жестче, беспощаднее становилось лицо Бессонова — оно почти окаменело. Близорукие глаза члена Военного совета Веснина пристально и угадывающе смотрели не на небо, а на командующего, и его голые пальцы (забыл надеть перчатки, они торчали из кармана полушубка) ненужно терли и гладили о мех воротника очки.
И Дроздовский подумал: «Почему они стоят и не подают команду? Что я должен делать при них?»
Тут в орудийный дворик соскользнул, как на коньках, по брустверу майор Божичко в длинной щегольской новой шинели и крикнул Бессонову с энергичной настойчивостью адъютанта, которому по неписаному уставу позволено было напоминать, а подчас и требовать:
— Товарищ командующий! Нужно ехать, товарищ командующий!
— Может, стоило бы переждать бомбежку здесь, товарищ генерал, — произнес Деев, следя из-под рыжих бровей за косяками самолетов. — Сомневаюсь, чтобы мы успели на энпэ до начала…
— Убежден: успеем, товарищ командующий! — заверил Божичко и объяснил Дееву: — Три километра по спидометру. Проскочим…
— Разумеется, проскочим! — Веснин, загораясь, надел очки, соизмеряя расстояние от затмивших зарево косяков самолетов до кругло проступавшей высоты за рекой, где был НП дивизии. — Да, четыре километра, Божичко, — уточнил он и обратился взволнованно к Дееву: — Вы уверены, полковник, что они будут бомбить здесь? Не исключена возможность, что они идут на Сталинград.
— Не уверен, товарищ член Военного совета…
Бессонов усмехнулся, сказал без сомнения:
— Они будут бомбить здесь. Именно здесь. Передний край. Это абсолютно. Немцы не любят рисковать. Не наступают без авиации. Ну, поехали. Три километра или четыре — все равно. — И он, похоже было, случайно вспомнил про Дроздовского, стоявшего в позе выжидания. — Что ж… Всем в укрытие, лейтенант. Как говорят, пережить бомбежку! А потом — самое главное: пойдут танки. Так, значит, лейтенант, ваша фамилия Дроздовский? — спросил он, восстанавливая что-то в памяти. — Знакомая фамилия. Запомню. И надеюсь еще услышать о вас, лейтенант Дроздовский! Ни шагу назад! И выбивать танки. Стоять — и о смерти забыть! Не думать о ней ни при каких обстоятельствах! Ваша батарея многое тут может сделать, лейтенант. Надеюсь на лучшее.
И, поднявшись на бруствер, хромая, Бессонов пошел к «виллисам»; за ним — адъютант Божичко и полковник Деев. Начальник разведки дивизии задержался на огневой. Он медлил и не убирал планшет с картой, не выпускал бинокль из рук, ошаривая линзами пустое пространство перед станицей. Он не хотел так просто, так свободно уходить отсюда, не дождавшись возвращения разведки. Тогда Веснин легонько коснулся его плеча, и молчаливый подполковник поплелся понуро к ходу сообщения. А метрах в пяти от орудия, взбираясь на бугор берега, Веснин приостановился, сказал Дроздовскому не без задора в голосе, заглушаемом нависающим гулом самолетов:
— Ну, комбат, жаркое время начинается! Не страшно в первый раз?
— Нет, товарищ дивизионный комиссар!
— Тогда командуй, комбат!..
Дроздовский выдержал несколько секунд бездействия, застыв, ослепленный, посмотрел в почерневшее и сверкающее небо, в котором все неслось, ревело, двигалось, и срывающимся криком подал команду:
— Бат-тарея, в укрытие!..
И побежал к наблюдательному пункту мимо замелькавших белых лиц у орудий, мимо согнутых спин солдат, под гремящим небом.
Глава одиннадцатая
Мощный рев моторов нависал над головой, давил все звуки на земле, дрожал, колотился в ушах.
Первый косяк самолетов начал заметно менять конфигурацию, растягиваться, перестраиваться в круг, и Кузнецов видел, как фонтанами красных и синих светов вставали немецкие ракеты за домами станицы. Ответная ракета, прорисовав дымную нить, красной вспышкой отделилась от головного «юнкерса» и, обесцвеченная сверканием множества плоскостей, быстро спала, угасла в розовеющем воздухе. Немцы сигналили с земли и воздуха, уточняя район бомбежки, но Кузнецов уже не пытался сейчас определить, рассчитать, где они будут бомбить: это было ясно. «Юнкерсы» один за другим выстраивались в огромный круг, очерчивая, захватывая в него станицу, северный берег, пехотные траншеи, соседние батареи, — вся передовая замкнулась этим плотным воздушным кольцом, из которого теперь, казалось, невозможно было никуда вырваться, хотя на том берегу засветилась перед восходом солнца свободная степь, по-утреннему покойно пламенели высоты.
- Предыдущая
- 34/91
- Следующая
