Руки вверх, мистер Гремлин! - Больных Александр Геннадьевич - Страница 18

• Предыдущая
• 18/28
• Следующая

— посоветовал я.

Петров внимательно обследовал ошейник, украшенный тремя фигурками лютого зверя, и решил, что ему предлагают слишком рискованный эксперимент. Уже собравшись уходить, он слабым голосом поинтересовался:

— А взамен этой твари никто не явится?

— Нет, мы отсекли канал проецирования, — успокоил я.

— Но как? Ведь вы ничего не делали.

— Курильницы.

— Какое-то магическое снадобье? — Петров с уважением потянул носом противно воняющий сгоревшей бумагой воздух.

— И да, и нет, — Ерофей хитро усмехнулся.

— Это секрет?

— Нет. Необходимо было извлечь субстанцию материального отрицания магического мира, — неохотно пояснил я. — Это обязательное условие схлапывания канала проецирования. Такое отрицание в нужной концентрации содержится только в учебнике диалектического материализма. Его-то мы и спалили.

Полковник даже уши заткнул, чтобы не слышать подобного кощунства.

Перелет со «Сварога» на «Хорс» не показался мне слишком утомительным. Может пилот попался особо искусный, может я уже начал привыкать к головокружительным космическим путешествиям, только вся дорога пролетела как миг единый. Описав несколько залихватских петель вокруг станции, пилот посадил «Вихрь» в центре элеватора, и мы принялись ждать. Видимо, всех пилотов отличали два общих качества: отменная летная подготовка и неукротимое лихачество.

Ждать пришлось довольно долго. Элеватор упорно не хотел опускаться. Было заметно, как он трясется и вздрагивает, едва не выгибается дугой, но не может сдвинуться с места ни на миллиметр. Ирония судьбы: на «Свароге» нас чуть не погубило самопроизвольное опускание элеватора, а на «Хорсе» он не намерен опускаться, несмотря на команды.

— Не нравится мне это, — мрачно произнес Ерофей. — Чем дальше

— тем хуже. Если неприятности начинаются еще до того, как мы попали на станцию, то что может ожидать нас внутри?

— А вот попадем внутрь, там и выясним, — бодро отозвался я.

— Увидим, — вздохнул Ерофей.

Встречавший нас командир станции полковник Фролов (помните?) был слегка встрепан и взмылен.

— В чем дело? — сухо поинтересовался я. — Почему заставили так долго ждать?

Чело полковника не отразило ни малейшей радости по поводу прибытия высокого начальства.

— Технические неполадки, — невнятно ответил он.

— Точнее, — потребовал я.

— Отказал лифт, пришлось опускать вручную.

— Справились — и ладно. Докладывайте, как обстоят дела у вас.

— Только инспекции на мою голову не хватало. — В затравленном взгляде полковника нельзя было прочитать ничего, кроме отчаяния и тупой покорности судьбе. — Если уж не повезет, так до конца, полной мерой. День скверно начался, плохо продолжился, а как он закончится, я и гадать боюсь.

— День как день, — Я пожал плечами. — Мне кажется, вы рано отчаялись, полковник. Из любого положения, даже гораздо более трудного, можно найти выход. Было бы желание и энергия.

— Нормальный день, — обреченно согласился Фролов. — Если он станет еще хуже… Нормальное тринадцатое число.

— То есть как тринадцатое? — не понял я.

Полковник показал циферблат наручных часов. Там горело число «четырнадцать». У Фролова отвисла челюсть.

— Вот видите, — назидательно произнес Ерофей, — стоило нам прибыть, как все начало налаживаться.

— Но ведь только что было тринадцатое! — в отчаянии возопил Фролов.

— Было, — подчеркнул Ерофей.

— Постой, — остановил я его. — Если не знать, что сегодня двадцатое, то можно было бы примириться и на четырнадцатом.

Ерофей взъерошил бороду и умолк.

По дороге в центральный пост Фролов вкратце изложил ситуацию. Она выглядела более мрачной, чем на «Свароге». Творившиеся тут чудеса имели вообще иррациональный характер. Трудно представить, но на станции царило вечное тринадцатое! Со всеми вытекающими из этого последствиями. Даже звезды показывали тринадцатое! Нашелся некий Иисус Навин, остановивший Солнце. Два штурмана были отправлены на Землю в состоянии легкого помешательства. Командир станции помалкивал о причинах, так что медики ничего не заподозрили. А станция помаленьку доходила…

Что ж… Случай необычный, но вся необычность заключается лишь в проявлении действия нечистой силы. Ею пахло так сильно, что ошибиться было невозможно. А значит — вперед, вытравим ее без следа. Мозг станции, ее нервный узел — центральный пост — Ерофей решил взять на себя. Он без обиняков заявил, что охрану столь важного объекта он не может доверить никому. Не время было считаться с чинами, однако я просто обязан был его одернуть. Домовой чуть не обиделся, но понял свою ошибку. Зато он поверг в столбняк весь дежурный расчет центрального поста, приказав выстроить действующую модель русской печки в натуральную величину. Домовой сварливо заявил ошарашенному начальнику АХЧ, что не собирается давать никаких консультаций. Если начальник АХЧ не знает, как строить печь, то пусть подает в отставку. Он, домовой, собирается навести на станции порядок, а где вы видали домового без печи? Начальник АХЧ разинул рот и выпучил глаза, как рыба, вытащенная на берег. Мы сумели внести смятение в ряды личного состава, они позабыли про злосчастное тринадцатое. Тут я вдруг вспомнил шуточку насчет дров… Пилоты оказались пророками. Фролов попытался возражать, но я так рявкнул на него, что ноги сами унесли полковника прочь.

Мы уже собрались двинуться в нулевой отсек, но Ерофей обнаружил исчезновение Зибеллы. Куда провалился этот негодник? Горностай пропал бесследно. Не успели мы перепугаться всерьез, как выяснилось, что он нахальнейшим образом дрыхнет в свободном кресле, в ус не дует, что мы начинаем новый бой. Только сладко похрапывает.

Я взял его за шиворот и крепко встряхнул. Зибелла не стал оправдываться, вина его была очевидна. За сон на боевом посту я объявил ему месяц ареста после завершения операции. Зибелла мгновенно преисполнился служебного рвения и понесся впереди нас по коридорам.

Подойдя к выкрашенной красной краской двери, я остановился в некотором замешательстве. Гладкая стальная плита — ни рукояти, ни глазка, решительно ничего. На потолке слабо пискнуло. Мы вскинулись — неужели снова вторжение из магических измерений? А меня прошиб холодный пот. Зарядил ли я пулемет? Или магазин пуст, как вылущенный подсолнух?

Но испуг оказался напрасным, это всего лишь поворачивался укрепленный наверху кронштейн, на котором соседствовали глазки телекамер и рыльца пятиствольных пулеметов. Я представил, что будет твориться в коридоре, если оба пулемета начнут стрелять одновременно. Не хотел бы я попасть сюда в такой момент.

— Кто такие? — равнодушно проскрипел динамик.

— Генерал-майор Иванов и полковник Ерофей.

— Отойти за красную черту. Даю тридцать секунд…

— Но…

— Начиная отсчет. Тридцать. Двадцать девять.

Мы поспешно шарахнулись назад, туда, где поперек коридора была проведена широкая красная черта. Запыхавшись, мы с опаской следили за плавно поворачивающимся кронштейном.

— Оставить оружие, подходить по одному.

Мы подчинились. Первым к двери подошел я. Она приоткрылась ровно на столько, чтобы можно было протиснуться внутрь. И обнаружить себя стоящим в маленьком тамбуре под прицелом точно таких же пулеметов. Внимательно осмотрев меня, телекамера решила, что никакой угрозы я не несу, вторая дверь открылась, и я был допущен в нулевой отсек. Потом таким же порядком сюда попали Ерофей и Зибелла. Для горностая сделали исключение, не посчитав его за человека, чем несказанно обидели самолюбивого зверя. Он предпочел бы проторчать перед закрытыми дверями еще три часа, только не выделяться среди остальных.

Что такое нулевой отсек, я полагаю, вы догадались сами. Та сердцевина, ради которой и строились станции системы «Трезубец». Как известно, баллистической ракете требуется около тридцати минут, чтобы долететь до цели. Не слишком большое время, но вполне достаточное, чтобы противник успел в ответ выпустить все имеющиеся у него в наличии ракеты. Зато с геостационарной орбиты, когда до земли километров триста.. Никто и ахнуть не успеет. Спутник с боеголовкой хорош, спору нет, однако лишь в пределах заданной программы. Гибко перестраиваться и тонко реагировать он не умеет.

• Предыдущая
• 18/28
• Следующая