Выбери любимый жанр

Амето - Боккаччо Джованни - Страница 7


Изменить размер шрифта:

7

Потом, как бы ошеломленный, он перенес внимание на другую, восхваляя ее наряд, манеры и красоту, достойную божества, и, не будь рядом Лии, он почел бы красавицу ей равной. Облаченная в зеленую ткань, она сидела, держа в руке стрелу, отроду не видел Амето такого изящества; ее белокурые волосы, ни с чем не сравнимые цветом, большей частью были умело собраны длинными прядями над каждым ухом, а прочие заплетены в пышные косы, ниспадающие вдоль шеи; перекрещиваясь и расходясь, одна вправо, другая влево, они поднимались к темени белокурой головки, после чего снова спускались книзу, а оставшиеся их концы были упрятаны в косы, поднятые кверху; сверкая золотой нитью и вплетенными жемчугами, они лежали но своим местам так, что ни один волосок не нарушал устроенного порядка; тонкая фата, мягко колеблемая ветерком, не утаивала от взоров ни единой пряди. На волосы был возложен венок из пышной листвы, разукрашенный алыми и белыми розами и другими цветами, удерживаемыми блестящей золотой нитью, и он преграждал путь солнечным лучам не менее, чем данайцам их волосы. Расположившись в тени, она чуть сдвинула венок, открыв взорам ослепительный лоб, окаймленный черной лентой, должной границей отделяющей его от золотистых прядей; и Амето восславил его, видя, как он округл и широк. В нижней его части, расходясь, выгибались две темнее сумрака тончайшие брови, меж которыми сверкая белизной радостный промежуток; под ними сияли прелестные лукавые глаза, чей дивный свет слепил Амето, не позволяя в них проникнуть и узнать, кто обитающий там повергает его в трепет, подобный тому, что он испытал, узрев глаза Лии. Страшась ее глаз, он отвел свой взгляд и устремил его ниже, туда, где радовал взор нос, не вытянутый, не крупный и не маленький, а как раз такой, какой подобает красивому лицу, и щеки цвета молока, куда только что упала капля крови, коими Амето восхищался без конца; усиленный жарой, этот цвет разлился по ее лицу, но не более, чем это пристало женщине, так что теперь, сидя в тени, она была подобна восточной жемчужине. Ее пунцовый рот походил на пунцовые розы меж белых лилий, обещая без меры приятные поцелуи. Подбородок ее, не выпяченный, но округлый и с ямочкой посредине, достоин был благосклонного взгляда и подобно ему белая стройная шея и нежное горло, прикрытое зеленой накидкой, которая, впрочем, нисколько не прятала груди, обнажаемой покроем наряда; грудь же ее, соразмерная и полная, под стать плечам, достойна была того, чтобы часто выдерживать любовную ношу; все это Амето оглядел жадным взором. Рассмотрев приметливо то, что видно, к скрытому он обратил не взгляд, а воображение. Спустившись взглядом пониже открытой части груди, он приметил, как чуть приподымается ткань и, мысленным взором с радостью проникая под одежды, догадался, что тому служит причиной, ощутил сокрытые прелести не менее сладостными, чем они есть на самом деле. Столь же прекрасны были и руки, туго стянутые от плеча до кисти и в некоторых местах схваченные замысловатыми пряжками, и красивейшие пальцы, украшенные множеством колец, и одежды, с прорезями от подмышки до пояса, стянутые подобными же пряжками, что позволяло увидеть всю ее дородность. Проникая в прорези взглядом, Амето силился разглядеть то, что белоснежное одеянье, находящееся под зеленым, мешало ему видеть, и ясно постигал, что лучший плод из всего, что он узрел, таился среди того, что скрыто и чем, мнил Амето, никому, кроме Юпитера, не дано обладать. Оглядывая ее множество раз, он слагал ей во славу не меньше похвал, чем удостоилась прекрасная Киприда[28], и про себя оплакивал грубую жизнь в лесах, скорбя о том, что так долго от него были скрыты величайшие из наслаждений,

XIII

Пока Амето разглядывал, изучал, разбирал и мысленно подтверждал дивную красоту подошедших нимф, Теогапен умолк, порадовав дам, и Лия обратилась к нему с такими словами:

– Да вознаградят тебя боги за высокий труд, ты усладил наш слух своим стихом, как истомленного благодатный сон на зеленой траве и как жаждущего прозрачный студеный источник.

Теогапен ничего не возразил на похвалу, но прислушался к толпе заспоривших пастухов и пригласил дам выслушать и рассудить их пренье. Тут один из них, Акатен, пастух, пришедший из Академии, стал хвастаться, будто он превзошел всех в сноровке пасти стада, да еще вызвался доказать это, состязаясь в стихах с Альцестом, пастухом из Аркадии; тот согласился в стихах же ему ответить, и оба, изготовившись, стали друг против друга. По общему согласию, приговор вверили внимающим дамам, после чего Теогапен вызвался помочь стихам напевом своей свирели и приготовил победителю пышный венок. Раздув горло и выпятив щеки, он послал в скрепленные воском тростинки долгий выдох, разрешившийся широким звуком, пробежал проворными пальцами по скважинам, наигрывая приятную мелодию, и кивком распорядился Альцесту начинать, а Акатену сменять его в свой черед. И Альцест начал:

XIV

Альцест. Едва лишь из Аврориного лона
выходит Гелиос, своих овец
веду я в горы по тропинкам склона;
и, пастбища достигнув наконец,
отыскиваю им траву по вкусу,
в какой еще не хаживал косец.
Послушны, смирны, недоступны гнусу —
они в горах тучнеют таково,
что не уесть и волчьему прикусу,[29]
Акатен. А я держусь обычая того,
какой у сицилийцев в обиходе —
пастух толковый предпочтет его.
Чем утомлять овец на переходе
по горным кручам, не избрать ли дол,
как более привычный их природе?
И корм хорош – куда бы ни пришел,
и в молоке всегда такой достаток,
что не вместит удоя и котел.
Ягнятам – сколько б ни толкали маток —
не выпить и толику, а ведь их
не перечесть в моих стадах, ягняток.
А волк загубит одного-двоих —
от этого я тоже не внакладе;
приплод обилен на лугах моих.
Овечек вывожу я по прохладе
и вовсе не стегаю их прутом
ни для острастки, ни привычки ради;
насытившись на пастбище, гуртом
они к ручью спускаются напиться
и вновь пасутся, чтобы пить потом.
И вам, аркадским, с нами не сравниться;
у вас-то и овец наперечет,
того гляди, их можете лишиться.
У вас не то что корма, но и вод
в достатке нет – а похвальбы немалы, —
мол, вы одни – пастушеский народ.
Альцест. Обильны влагой горные привалы,
чиста вода ключей и родников,
буравящих расселины и скалы.
Твои же тянут с низких бережков
водицу с илом, сколько не повадно,
и мрут от корчей либо червяков.
Притом они строптивы, дики, жадны,
что ни попало на лугу едят,
не столько травоядны, сколь всеядны;
такой пастьбой они себе вредят —
и молоко от этого дурное
и мало чем полезно для ягнят.
Но горная трава совсем иное
творит образованье молока,
и нет его вкусней, когда – парное;
и пусть дорога на верхи тяжка,
зато уж корм отменно благотворный,
и трав Локусты нет наверняка.
И множит плодовитость воздух горный
ведь каждая вторая тяжела,
и весь приплод здоровый и отборный.
И коль овца всю жизнь в горах жила,
то никаких укрытий ей не нужно,
и солнце ей не причиняет зла.
А если жарко очень уж и душно,
я за свирель веселую берусь,
и овцы мне внимают простодушно.
И спать-то иногда я не ложусь,
от ветра их ночного сберегая,
и равно о любой всегда пекусь.
Акатен. Ночлегами я не пренебрегаю,
а вот свирель мне вовсе ни к чему
и овцам тоже, так я полагаю.
У них свои дела, и посему,
отару поручив господней воле,
я набиваю брюхо и суму.
Но если приглядится кто подоле
к твоим с моими – заключит впопад,
что у меня овец куда поболе;
забота наша – умноженье стад,
а у тебя – пусть хороши, да мало,
причем прибыток менее затрат.
Ну, что ответишь? Видно, в цель попало
сужденье очевидное мое.
Альцест молчит – молчанье знак провала.
Альцест. Твои слова – притворство и вранье,
поэтому, тебе, же в посрамленье,
бахвальство развенчаю я твое.
Ты первый стал сегодня в нашем пренье
богатству и скоту вести подсчет,
а мы ведь о пастушеском уменье
решили петь, но умный разберет,
кто высказался тут по сути дела,
а кто из нас невесть о чем поет.
Акатен. Выходит, спору нет еще предела?
Но если стадо больше, то пастух
со стадом управляется умело.
Альцест. С большим приплодом жди больших прорух;
от волка ли, от порчи неминучей —
но многие, увы, испустят дух.
Мои ж числом поменьше – но живучей,
и хищник на вершинах их неймет,
им не страшны репьи и корм колючий,
и в стороне от вредных нечистот
белы они и знают превосходно
меня, который их пастись ведет.
Акатен. Рассказывай, приятель, что угодно,
но я в долине больший прок имел,
пока в горах бродил ты сумасбродно.
Кто воспретил бы, если б я хотел
подняться в горы, где своей скотине
ты чуть не райский приискал предел?
Альцест. Увы, тебе судьба пасти в долине:
набив травою сорной животы,
твои обжоры не дойдут к вершине.
Акатен. И грубы эти речи и пусты,
и обо мне болтаешь что попало,
в лесах дремучих одичавший, ты.
Альцест. В лесах дремучих я узнал немало,
меня вскормили Музы в сердце гор,
тебе ж таких кормилиц недостало.
И сам ты груб и утверждаешь вздор,
как тот, кто лучших доблестей не знает;
умолкни же, послушай приговор
тех, кто стиху неладному внимает;
ведь ты свою науку здесь никак
не защитил – то всякий понимает.
Мир не слыхал еще подобных врак —
твой замысел нехитр, хотя подспуден.
Ты овцам не пастух, а главный враг
и по миру пойдешь и нищ и скуден.
вернуться

28

Киприда – Венера.

вернуться

29

…не уесть и волчьему прикусу. – Спор пастухов имеет аллегорическое значение: овцы, тучнеющие на добром корме, не устрашенные волком, олицетворяют христианские души, укрепленные добродетелями и торжествующие над пороком.

7
Перейти на страницу:

Вы читаете книгу


Боккаччо Джованни - Амето Амето
Мир литературы